– Хорошо, допустим, – после некоторого раздумья сказал Петр. – А что же насчет твоего двойника?
– С ним проще, – ответил Владимир. – Я больше не боюсь.
– Да неужели? Может, зря?
– Ну, я же не дурак, – усмехнулся Владимир. – Опасаюсь, конечно. Но во мне нет больше того панического, парализующего ужаса, что приходил ко мне в кошмарах. Пойми – я победил его однажды! Я понял, по каким законам он существует. Я точно знаю, чего он хочет!
– И что тебе это дает? – осведомился Петр.
– Оружие, – ответил Владимир. – С помощью которого однажды я смогу выжечь из себя эту заразу. Но до этого – возможно, обращу его против наших врагов.
– Ты с ума сошел? – ужаснулся Петр.
– Нет. Я отдаю себе отчет, на что способен этот дух, если позволить ему опять пользоваться моим телом. Но знаю и о том, что чары, вроде тех, что были в доме Ридигеров, способны запереть его. Так что поверь мне, я буду крайне осторожен. Но в одном ты был прав – если бы не он, я бы не выбрался с того острова. В каком-то смысле мне следует быть благодарным…
Петр не нашелся с ответом. Некоторое время они сидели в тишине, наслаждаясь запахами весеннего сада. Владимир потихоньку пил чай. Петр лишь мрачно глядел на него. Но все же не выдержал:
– И что же ты намерен делать теперь?
– Как «что»? – Владимир выглядел крайне довольным собой. – То, на чем ты настаиваешь уже несколько месяцев. Отправлюсь домой. Сегодня же отправлю слугу за билетами на поезд. В начале июня буду в Смоленске. И начну поиск тех, кто заманил отца и нас в западню. Не сомневаюсь, что мой дар и дух, что таится внутри, связаны с событиями, что произошли в Болгарии. В доме Ридигеров зазеркальный скиталец охотился за сбежавшим с того света духом. Возможно, с чем-то подобным мы и столкнулись тогда, просто не помним этого. Как бы страшно мне ни было вновь ворошить прошлое, это единственный способ защитить нашу семью. И свой рассудок. Так что пришла пора взглянуть в лицо своим страхам.
– Что ж, слова не мальчика, но мужа, – одобрительно кивнул Петр.
– Да. Мне кажется, нам задолжали ответы.
Он вернул на блюдце допитую чашку и направился в дом, собирать вещи в дорогу, оставив брата задумчиво смотреть ему вслед.
1917 год
Так будет…
Июньское наступление провалилось. Корниловские ударные полки, элита и гордость армии, глубоко врубились в австрийские позиции, но бесстрашные штурмовики погибали один за другим, а идущей следом распропагандированной массе умирать за Временное правительство ой как не хотелось. И когда немцы нанесли ответный удар – они дрогнули. Отступление переросло в бегство. Банды испуганных оборванцев, недостойных зваться солдатами, убивали офицеров, жгли и грабили все на своем пути, откатываясь обратно к границам бывшей империи.
Рота унтер-офицера Жилина оказалась одной из немногих, сохранивших дисциплину. Сказался опыт, выучка, привитая им солдатам. Отходили организованно, прикрывая друг друга. Раненых не бросали. Жилин мог бы списать это на старания младшего офицерского состава, но вынужден был признать, что рота держалась за счет командира. В соседних подразделениях одни офицеры бросали своих солдат, другие – становились жертвами подчиненных, пытаясь встать на их пути к бегству. Жилинская рота была другой. Своего капитана, Андрея Дмитриевича, бойцы уважали. И боялись. Молодой, еще не достигший и тридцати лет, капитан славился дерзкой смелостью. Он лично вел людей в атаку, наводя ужас на врага своей отчаянной безжалостностью. После сражений бойцы вполголоса шептались, мол, Андрея Дмитриевича не берет ни штык, ни пуля.
Однако остановить натиск немцев было не под силу даже бесстрашному капитану. Им с Жилиным удалось унять панику и наладить организованное отступление. Какое-то время они даже избегали противника. Андрей Дмитриевич и впрямь был везучим, словно дьявол. По крайней мере, так начало казаться его подчиненным, когда они вышли к небольшому, оставленному гарнизоном и жителями, городку. Но затем с опушки леса застучали немецкие пулеметы. Коса смерти срезала людей направо и налево. Отступая, Жилин видел, как несколько пуль попали в капитана. Возможно, унтеру лишь почудилось, но на лице офицера в этот момент мелькнула не боль, а странное, ироничное даже, изумление. Словно Андрей Дмитриевич хотел сказать: «Так вот каково получить пулю…»
Единственным укрытием для бегущих солдат стала разоренная церковь на окраине городка. Выжившие закрепились там, отстреливаясь до последнего патрона. Но фрицы подтянули артиллерию – и стены перестали быть защитой.
Грохнуло! Стена взорвалась осколками кирпичей, погребая под собой солдат. Воздух наполнился дымом и пылью. Жилина бросило на пол, выбив воздух из легких. Сверху навалились горы щебня, не давая шевельнуться. Ему оставалось лишь бессильно наблюдать, как ринувшиеся в пролом немцы и последние из его боевых товарищей схлестнулись в отчаянной рубке. В ход шли шашки, штыки, приклады, кулаки и зубы. Бой был страшен – и безнадежен. Один за другим бойцы Жилина падали, сраженные неприятелем. Пока битва не стихла окончательно.
Немцы были ужасающе дотошны. Они переходили от одного павшего к другому. Если лежащий подавал признаки жизни – добивали. Жестко, быстро, не тратя патронов. Штыками и самодельными палицами.
Постепенно фрицы начали покидать церковь. Осталось всего три солдата, заканчивающие грязную работу. И обирающие мертвецов. Их добычей становились медали, фляги, портсигары. Фотокарточки. Шаг за шагом троица приближалась к Жилину. Пока не подошла вплотную.
– Schau! Er lebt noch![71] — отрывисто хохотнул солдат.
– Tote ihn![72] — подначил его приятель.
– Jetzt bist du dran[73] — бросил главарь третьему бойцу. Тот пожал плечами, перехватил поудобнее палицу и направился к Жилину.
Не дошел.
Из темноты к нему рванулась стремительная тень. Свистнула сабля. Рука с палицей упала на пол. Солдат завопил, но следующий взмах оружия снес ему голову. Его приятели не успели опомниться, а жуткая фигура с саблей уже оказалась рядом. Несколько ударов – и немцы, захлебываясь кровью, упали.
Стоящий над ними солдат тяжело дышал, разглядывая дело своих рук. А потом случилось нечто, чего Жилин, прошедший три года войны и навидавшийся всяких ужасов, не видел никогда. Таинственный убийца поднес саблю к лицу – и жадно слизал с оружия брызги крови.
– Господи! – выдохнул унтер.
Фигура стремительно, по-звериному, развернулась к нему. Миг – и он оказался рядом. Жуткое окровавленное лицо нависло на Жилиным. И внезапно улыбнулось. Его спаситель бросил на пол саблю и принялся разгребать завал, без видимых усилий поднимая тяжелые камни, которые не давали унтеру шевельнуться. Счистив обломки, он спросил:
– Жив? Можешь встать?
Жилин неуверенно пошевелил конечностями. Было больно – но, кажется, обошлось без серьезных переломов. Жилин кивнул. Спасший его человек протянул руку и рывком поставил унтера на ноги. Жилин кое-как стер с лица кровь и пыль от обломков стены и смог наконец-то разглядеть пришедшего на помощь офицера. После секундной заминки унтер признал в нем своего командира, которого уже считал погибшим.
– Рад видеть! – поприветствовал его капитан Андрей Дмитриевич Теплов-Маевский. Окровавленное породистое лицо офицера походило сейчас на морду хищного зверя. Не замечая страха на лице унтера, капитан поинтересовался: – Ну что, Жилин, еще повоюем? Попьем вражеской кровушки, а?
ИНТЕРМЕЦЦО. «Гатчинская молния»
«Его превосходительству дворцовому Коменданту, генерал-лейтенанту К. Ф. Б…
Сегодня, 23 мая, в 4 часа 10 минут утра, во время разразившейся грозы над Гатчиной, ударом молнии в вершину памятника Коннетабля разрушена вся колонна почти до постамента. Тем усе ударом убит стоявший на посту у подножия памятника городовой петербургской полиции Лука Лобанов».
Жандармский поручик Павел Постольский оторвался от чтения документа и удивленно посмотрел на своего соседа по крытому экипажу.
– Это что же, мы уже получаем донесения на имя коменданта Гатчины спустя всего пару часов после того, как они были отправлены?
– Иногда даже до того, как они попадут на стол генералу, – невозмутимо ответил его попутчик, долговязый ротмистр Нораев. Его лицо всегда напоминало Павлу деревянную статую, пострадавшую от времени и непогоды. Но ни обилие морщин, ни смешной для выслуги лет чин не отнимали главного – ротмистр был одним из самых наблюдательных и искусных сотрудников департамента, с которыми Постольский имел честь быть знакомым. Несмотря на юность и неопытность, поручик уже научился относиться к большинству синемундирных коллег с глубоким скепсисом.
– И с чего же, по-вашему, полковник счел необходимым обратить наше внимание на этот каприз погоды?
– Павел Петрович, если его высокоблагородие счел нужным обратить наше внимание на этот случай, то мы явно имеем дело с чем-то более занимательным, чем обычный каприз погоды, – сухо заметил Нораев.
Экипаж тем временем замедлился, а затем и вовсе остановился.
– Мы прибыли, господа, – объявил возница.
Жандармы вышли из кареты и осмотрелись. Под ногами неприятно чавкала размокшая после ливня дорога. Они находились чуть восточнее Гатчинского дворца, там, где должен был возвышаться обелиск, прозванный по указанию императора Павла «Коннетабль». Но сейчас о тридцатидвухметровой колонне с золотым шаром на вершине напоминал только пьедестал да гигантская груда камней, разбросанных на впечатляющей площади. Удар молнии разбил памятник вдребезги.
Посреди обломков бродили кирасиры, уже начавшие разбор завалов. За их усилиями со стороны наблюдали лейб-гвардейский капитан и полицейский чиновник. К нему-то жандармы и подошли.
– Господа, ротмистр Нораев, честь имею. Это поручик Постольский, – поприветствовал их старший коллега. – Мы прибыли для расследования обстоятельств трагедии.