И черт же ее дернул заглянуть в переулок напротив кладбища при Троицком монастыре! Девушка сама не смогла бы сказать, что привлекло ее внимание и заставило сделать неуверенный шажок с проторенной дороги. Будто загипнотизировали (хотя Авдотья таких слов не знала и не использовала). Она помнила странные чавкающие и лакающие звуки. Помнила стремительное движение в темноте. Помнила неприятное хлюпанье под ногами. И наконец, помнила жуткую картину, открывшуюся ей за углом. В милосердной полутьме, надо сказать. При свете вид был бы куда ужаснее. Дальше память ее покинула.
Околоточный надзиратель Кудряшов, блюститель закона – молодой, но уже опытный и уважаемый, – прибыл на место преступления спустя сорок минут после крика Макеевой. Первым свидетельством того, что дело его ждет не рядовое, был доктор, вызванный на осмотр трупа. Почтенный эскулап стоял, согнувшись в три погибели, опираясь на угол дома. Его просто выворачивало наизнанку.
В переулке Кудряшова встретил городовой, первым откликнувшийся на вопль Макеевой. В свете лампы вид он имел бледный, даже зеленоватый. «Видимо, доктор не первый, кого стошнило от вида покойника», – подумал околоточный.
– Федор Семенович, я такого в жисти своей не видал! – слегка дрожащим голосом отрапортовал городовой. – Доктор говорит, что даже хуже первого покойника, что мы на окраине нашли. Какая нехристь такое совершила?!
– Настолько плохо? – спросил Кудряшов.
– Лучше сами поглядите!
Околоточный поглядел. И лишь опасение потерять лицо перед младшим чином помогло ему проглотить комок, подступивший к горлу.
Как такового, тела жертвы в переулке не было. Повсюду валялись или свисали с заборов и ветвей деревьев его куски. Кто бы ни убил бедолагу, он проделал ужасающую работу. Кудряшову действительно не приходилось такого видеть – даже на войне, при всех ее зверствах. А главное он не мог понять, как человек физически может такое совершить.
– Что ж это такое-то, Федор Семенович? – спросил из-за спины городовой.
– Не знаю, – честно ответил околоточный. – Девка видела кого?
– Она от страха слегка умом тронулась! Грит… – Городовой замялся. – Глупость какую-то говорит!
– И все же? – потребовал Кудряшов.
– Да, грит, тот, что жмурика потрошил, завидев ее, сиганул мимо и на монастырскую стену запрыгнул! Здоровый такой еще, косматый…
Кудряшов обернулся в сторону улицы. Стена еле угадывалась в свете фонарей – не слишком высокая, но явно недостаточно, чтобы обыкновенный человек мог на нее запрыгнуть в один присест.
– Кто мертвец? – спросил Кудряшов.
– Да рази ж его разберет кто? – развел руками городовой.
Федор задумчиво кивнул и еще раз обозрел глухой переулок в свете лампы. Кровь была повсюду, словно на бойне. Околоточный в очередной раз почувствовал, как ужин просится наружу, но снова победил приступ тошноты. Его внимание привлекла глухая кирпичная стена, протянувшаяся вдоль переулка – красные разводы здесь были тоньше, чем по соседству. Он подошел ближе и поднял фонарь, чтобы лучше разглядеть находку.
К ужасу своему, Кудряшов понял, что кровь здесь не просто легла брызгами. Нет, кто-то старательно поработал, чтобы оставить на стене надпись огромными неровными буквами.
– Господи! – выдохнул за спиной городовой.
– «Блудный сын вернулся домой», – вслух прочитал Кудряшов.
– Это что ж значит, Федор Семенович?
– Значит, беда пришла в Смоленск, – мрачно ответил околоточный.
Смоленск, июнь 1881 года
До самого последнего момента, пока из-за поворота не показались знакомые ворота, а за ними – белоснежный дом с двумя флигелями, Владимир Корсаков ожидал худшего. Кошмары, преследовавшие его уже много месяцев, рисовали одну и ту же картину:
Ступеньки на крыльце покрывал густой ковер опавших листьев. Выбитые окна ощерились клыками треснувших стекол. Ветер приносил откуда-то запах гари и разложения. Неведомая сила побывала в усадьбе незадолго до него, оставив после себя разрушения и смерть.
Лишь увидев усадьбу Корсаково, отчий дом, в солнечных лучах погожим летним днем, окруженный зеленью и цветами, такой бесконечно знакомый и уютный, Владимир смог отогнать от себя это наваждение. Улыбка сама собой появилась на лице, сжатые кулаки расслабились, а оцепенение, сковавшее тело, отступило.
Он вернулся домой.
Путешествие вообще выдалось на удивление спокойным. Желающих отправиться из Москвы в Смоленск посреди недели на поезде нашлось не так уж много, и соседом по купе первого класса Владимир оказался милосердно обделен. Дурные сны также не мучили, поэтому после пятнадцати часов ничем не примечательной дороги Корсаков, выспавшийся и отдохнувший, ступил на дебаркадер вокзала во вполне приподнятом настроении.
Смоленская станция, как и большая часть Заднепровья, славившегося своим рынком, имела вид не больно-то опрятный, зато дюже шумный и многолюдный. Вокруг толпились пассажиры, телеги ломовых извозчиков, взрослые попрошайки и шустрые малолетние беспризорники.
Домочадцев Владимир заранее оповестил телеграммой, поэтому у вокзала его уже ждала открытая коляска. Кучер осведомился, не желает ли Корсаков заехать в город, но молодой человек принял решение отправиться сразу в имение. Экипаж тронулся, миновал неказистые окрестности чугунки[77]и медленно покатил на север, вверх по Покровской горе. Вскоре домишки закончились, по обе стороны потянулись убранные заборами зеленые парки, а воздух понемногу очистился от запаха и копоти заречной части города. Когда коляска миновала два белых обелиска Покровской заставы, Корсаков обернулся назад.
Этот вид он обожал – и до самой старости картина города с окрестных холмов останется в его сердце. По всем признакам, очевидным критично настроенному наблюдателю, Смоленск мог по праву считаться городом захолустным, несмотря на губернский статус. Обычная сонная и запущенная провинция: бесконечная грязь после любого дождя, пыльные немощеные улочки, а там, где брусчатку все же удосужились положить, она шла вкривь и вкось, а меж булыжников нахально росла зеленая травка.
Но отсюда, с высоты, город производил потрясающее впечатление: раскинувшийся на холмах, утопающий в зелени парков и садов, увенчанный белым, будто воздушным, Успенским собором, Смоленск влюблял в себя.
Спустя час экипаж въехал в ворота старой усадьбы, провез Корсакова по аллее меж цветущих садов и, проехав по каретному кругу, остановился у парадного входа. С крыльца, несмотря на заметную хромоту, сбежал седовласый старик в элегантном камердинерском сюртуке.
– Le petit comte, vous etes de retour![78] — воскликнул он.
– Сам видишь, Жорж. Как же я рад тебя видеть! – рассмеялся Владимир и крепко обнял старика. Его дар читать людей молчал – молодой человек и так знал о камердинере все, что нужно знать.
Жорж Верне служил Корсаковым с самого детства, давно став частью семьи. Его отец, Жозеф, оказался в усадьбе благодаря необыкновенному стечению обстоятельств. В Россию, как и большинство его соотечественников, молодой су-лейтенант Верне попал в составе Великой армии Наполеона – и уж никак не думал, что ему предстоит провести в этой стране всю свою жизнь. Судьба распорядилась так, что капитан его роты придал Жозефа и десяток его гусар в сопровождение офицеру, овеянному мрачной славой. Служил тот в Особом корпусе – тайном и путающем подразделении, которое, как впоследствии узнал Верне, вело войну иными, оккультными, практиками. И для одной из таких практик офицеру потребовались жертвы. Он приказал Верне и его гусарам атаковать небольшую мирную деревню, сжечь дома, убить всех жителей, а тела доставить ему.
Жозеф отказался, отдавая себе отчет, что его решение нарушает субординацию, а значит – преступно. Но он был молод и наивен, идеалист, пришедший сюда воевать с солдатами, а не убивать мирных жителей. Офицер Особого корпуса с такими разговор имел короткий – он достал пистолет и разрядил его в грудь су-лейтенанту, а затем повторно отдал приказ. На этот раз бригадиру, следующему по старшинству после Верне. И тот уже спорить не посмел.
На счастье Жозефа, эту сцену наблюдал разъезд майора Василия Александровича Корсакова, который партизанил и вел разведку в окрестностях Смоленска, пользуясь знанием родных угодий. Его гусары ринулись в атаку, успев спасти жителей и вместе с ними раненого су-лейтенанта Верне. Так Жозеф оказался обязан Корсакову жизнью.
Василий Александрович умел, во-первых, разглядеть настоящий талант, а во-вторых – подобрать ключик к любому человеку. И как-то незаметно Жозеф Верне сделался из раненого пленника верным и незаменимым помощником Корсакова, настоящей тенью своего патрона. Особенно когда узнал, чем на самом деле занимается Василий Александрович, как и пять поколений его предков. Корсаков даже стал крестным его первенца – мальчика назвали Жоржем.
А младший Верне со временем продолжил дело старшего. Жорж ассистировал в расследованиях Николаю Васильевичу, отцу Владимира, пока не повредил ногу во время их не слишком удачного вояжа в Вену по следам бежавшего польского чернокнижника. С тех пор он переквалифицировался в камердинеры и безвылазно осел в усадьбе, взяв на себя заботы о комфорте и безопасности приютившей его семьи.
– Доложить вашей матушке, что вы прибыли? – осведомился Жорж.
– Не стоит, я сам ее порадую, – отказался Корсаков. – Сначала я хотел бы проведать Петра…
– О, – только и сказал камердинер. – Конечно, как вам будет угодно.
Брат ждал Владимира у домовой церквушки, что стояла на краю усадебных угодий. Место для нее было выбрано идеально – на вершине пологого зеленого холма, спускающегося к бурной узкой речушке и лугу за ней. Детьми они любили наперегонки сбегать вниз, с брызгами влетая в воду, студеную даже в самый жаркий день.
Сейчас Петр стоял на краю холма, задумчиво обозревая раскинувшуюся перед ним панораму.