арался избегать отчего дома. И теперь Владимир понимал, о чем говорил брат. Комната казалась очень маленькой, тесной, совсем детской. Корсакову до боли хотелось вернуться сюда беззаботным подростком, но суровая действительность напоминала: «Ты никогда не сможешь почувствовать себя таким же счастливым, как в детстве. Это время прошло. Отпусти его».
– Ты не сделал еще кое-что, – сказал Петр, оценивающе разглядывая брата. – Поговори с ним. Ты знаешь, о ком я говорю.
– Это бесполезно, – помотал головой Владимир.
– Если бы ты действительно так думал, то я бы не стал этого предлагать, – беспомощно развел руками Петр. – Давай же. Если ты стал достаточно взрослым, чтобы не пытаться бежать от своих тревог или переложить их на плечи родителей, то и с этим твоим страхом что-то нужно делать. Если захочешь – я буду рядом. – Он ободряюще усмехнулся. – Деваться-то мне некуда…
– Да, спасибо, – ответил Владимир, на секунду забыв, что брата на самом деле нет в комнате.
– Ты же знаешь, я всегда здесь и готов тебе помочь, – саркастично фыркнул Петр. – Вот только…
– Что «только»? – переспросил Владимир, не отвлекаясь от поисков.
– Как думаешь, учитывая, что гость из зеркала поселился в твоей голове… А мы с тобой в этом уверены, не так ли? Так вот, какова вероятность, что с тобой говорю и даю советы уже не я? – Последнюю фразу брат буквально прошипел ему на ухо.
Владимир резко обернулся. Библиотека была пуста.
Оранжерея, отдельно стоящий стеклянный купол, внутри которого росли сотни цветов, включая довольно экзотические, появилась в усадьбе как подарок Николая Васильевича Корсакова своей жене. В итоге, как ни забавно, хотя Милица всегда наслаждалась ароматами круглогодичного сада, именно отец Владимира оказался самым большим садоводом в семье. Сыновья регулярно помогали ему в заботах об этом тропическом уголке. Владимир особенно любил оранжерею, регулярно приходя сюда, чтобы остаться наедине со своими мыслями. Трагедия в Болгарии лишила его и этого места тоже. Теперь оно безраздельно принадлежало отцу – и Корсаков ловил себя на том, что испытывает неясный страх каждый раз, когда заходит сюда.
Длинный день клонился к вечеру, но на улице по-прежнему было светло. Несколько часов, не прервавшись даже на обед, Владимир провел в отцовском кабинете, перекладывая аккуратно разложенные по стопкам бумаги, но не смог найти ничего полезного. Оставалось лишь попытаться спросить у их автора, но эта задача представлялась непосильной.
Отец и сейчас был в оранжерее, только являл со – бой полную противоположность Петру. В том смысле, что телом присутствовал здесь, а вот дух его витал в неизвестных далях. Корсакова поразило, насколько старым выглядел Николай Васильевич. Хотя… Сколько ему сейчас? Шестьдесят?
Корсаков-старший предстал его взгляду сухоньким старичком с бледными слезящимися глазами, одетым во все черное. Он терялся на фоне огромного вольтеровского кресла, поставленного посреди его любимых цветов. Уход за ними составлял его единственное осмысленное занятие. Вошедшего сына Николай Васильевич будто не заметил.
– Папа? – неуверенно спросил Владимир. Отец даже не повернул головы в его сторону. Видя Николая Васильевича, умнейшего человека из всех, кого он знал, в таком состоянии, Владимир в который раз почувствовал, как его сердце наполняется горечью. И страхом. Испуг оказался в новинку – и Корсаков быстро понял, откуда он взялся. Глядя на отца, он видел себя, а точнее – свое возможное будущее, если он не вытравит из себя потустороннего гостя.
Владимир осторожно, словно боясь спугнуть хрупкую птицу, подошел к отцу и присел на корточки перед его креслом.
– Пап, это я, Владимир, – тихо позвал он. – Твой сын.
Отец смотрел прямо на него, но – именно смотрел, а не видел. С тем же успехом Владимир мог быть сделан из прозрачного стекла.
– По ночам я вижу, как мимо нашего дома в тумане проплывают корабли…
Сказано это было едва слышным шелестящим шепотом. Николай Васильевич иногда обращался к окружающим, но большинство из сказанных им слов не несли никакого смысла.
– Папа, у нас рядом с домом нет моря или даже реки, по которой могут плавать корабли, – мягко сказал Владимир.
– Ты не видишь их, потому что они проплывают там, наверху. А мы на дне, в черной непроглядной пучине. И нет того маяка, что развеял бы тьму.
– Я не знаю, сможешь ли ты мне помочь. – Корсаков понимал, что просьба тщетна, но все же решил попробовать. – Я ищу твои записи. Те, что ты не мог доверить даже архиву. Я должен понять, что же произошло с нами тогда. С тобой, мной и Петром.
Он надеялся, что упоминание имени брата поможет отцу хотя бы на секунду сбросить пелену своего тихого сумасшествия, но, видимо, ошибся.
– В темноте, у самого-самого дна, – прошептал Николай Васильевич, продолжая глядеть сквозь сына. – Слушай пение птиц.
– Какая темнота? Какие птицы? – спросил Владимир, отчаянно пытаясь не повышать голос.
Но почему? Крикни! Думаешь, он заметит? Поймет? Отругает? Крикни! Возьми и хорошенько тряхани его! Ему не помешает, а тебе станет легче!
Владимир тряхнул головой, отгоняя чужие мысли. Отец замолчал, лишь смотрел в пространство.
Корсаков втянул пряный, наполненный ароматами цветов воздух, подавляя в себе желание расплакаться. Все без толку. Он легонько сжал отцовские руки своими и поднялся с пола. Уже выходя из оранжереи, Корсаков бросил прощальный взгляд на отца – и замер. Николай Васильевич продолжал сидеть так же, как он его оставил – с отсутствующим видом глядя в пространство.
Или нет?
Корсаков неуверенно сделал два шага назад и проследил, куда смотрит отец. Его сердце учащенно забилось.
В глубине оранжереи стоял черный чугунный фонтан, изображающий озеро с нависшей над ним веткой дерева. А на ветке расселись искусно выплавленные…
– Птицы! – прошептал Владимир. Не веря своей догадке, он бросился к фонтану, на ходу повторяя отцовские слова: – В темноте у самого дна! Слушай пение птиц!
Поверхность воды затянула зелень и кувшинки. Разглядеть дно не представлялось возможным, поэтому Корсаков закатал рукав и сунул руку в фонтан. Шаря по скользкому илистому дну, он пытался нащупать что-то похожее на ключ. Наконец пальцы наткнулись на какое-то кольцо, но при попытке поднять его выяснилось, что оно является частью фонтана и уж точно не лежащим на дне ключом.
– А что, если… – пробормотал Корсаков себе под нос. Он продел палец в кольцо и изо всех сил потянул на себя. Скрытый механизм с трудом поддался. Раздался щелчок и грохот цепей. Владимир увидел, как металлическая пластина у основания винтовой лестницы, ведущей на второй ярус оранжереи, со скрипом начала отползать в сторону, являя взгляду крутые каменные ступени, уходящие в темноту.
– Молодой господин, вы здесь? – раздался от входа в оранжерею голос Жоржа.
Владимир резким движением вытащил руку из фонтана и перебежал к отцу так, чтобы камердинер не заметил изменений, произошедших у винтовой лестницы. Раз уж никто не сказал ему об этом тайном ходе, то и отец, вероятнее всего, держал его в секрете от домочадцев. А значит, раскрывать его пока было рано.
– Я здесь, Жорж! – позвал Корсаков. Камердинер появился из-за разросшихся розовых кустов. Он бросил удивленный взгляд на мокрую руку Владимира, но воздержался от вопросов.
– К вашей матушке прибыл господин из полиции. Она просила присоединиться к ним в гостиной. Похоже, дело безотлагательное.
– Хорошо. Ступай, я сейчас подойду.
Жорж с достоинством поклонился и вышел из оранжереи. Владимир быстро метнулся обратно к фонтану, вновь дернул за кольцо и проследил, чтобы люк в полу надежно закрылся. Проходя мимо отца, он опустился на колени и прошептал:
– Спасибо, папа, теперь я знаю, где начинать поиски!
Николай Васильевич ничего ему не ответил, продолжая смотреть вдаль отсутствующим взглядом.
В гостиной Владимир застал молодого человека (на вид – старше его на пару лет) в форме околоточного надзирателя: лаковых сапогах, шароварах с красной окантовкой и двубортном мундире. Фуражку он держал прижатой к боку.
– Позвольте вас познакомить, – обратилась к полицейскому чину Милица. – Владимир Николаевич, мой сын. Володя, это Федор Семенович Кудряшов из Смоленской полиции.
– Честь имею, – щелкнул каблуками околоточный.
– Рад знакомству, – ответил вежливым полупоклоном Корсаков.
– Федор Семенович как раз начал рассказывать о цели визита, – пояснила мать. – Прошу вас, продолжайте.
– Да, конечно. – Кудряшов замешкался, собираясь с мыслями. – Боюсь, мой вопрос будет звучать странно, но… Понимаете, я столкнулся с ужасающим злодеянием, жестокость которого просто поразительна. Ни я, ни другие офицеры ничего подобного не видели, даже на войне. Господин полицмейстер в приватной беседе порекомендовал обратиться к Корсаковым. Сказал, что вы поймете. И вот я здесь. Скажите, отчего полицмейстер послал меня к вам?
– Ну, не совсем к нам, думаю, – аккуратно начал Владимир. Визит околоточного отвлек его от действительно важных дел, и он всерьез рассматривал варианты отправить его восвояси. – В самом Смоленске проживает мой дядя, Михаил Васильевич. Возможно, он…
– Он отказался меня принять, – прервал его Кудряшов. Вид полицейский имел раздраженный, видимо ожидая, что его отошлют и здесь.
Милица и Владимир переглянулись, сохранив спокойные лица. Поведение Михаила показалось им подозрительным, но околоточному знать об этом было необязательно.
– Тогда, конечно, – улыбнулась мать. – Мы постараемся помочь, чем сможем.
– Видите ли, все, что относится к ужасающим злодеяниям туманной природы – это в некотором роде наша специализация, – продолжил Корсаков. – Можете рассказать о преступлении подробнее?
– Это убийства, – ответил Кудряшов. – Звериной жестокости. Жертв не просто растерзали, их будто бы разорвали на куски. Первого нашли неделю назад на окраине города, за крепостной стеной, его хотя бы смогли опознать – бродяга-пропойца. Подумали, что кто-то с городского дна осатанел да прикончил приятеля по пьяному делу. Но вчера нашли еще одно тело. И там все страшнее. Настолько, что не осталось ничего, что помогло бы его опознать…