Руки Владимира закоченели, и от этого еще страннее казался выступивший на ладонях пот. Револьвер норовил выскользнуть из хватки. Зубы, то ли от холода, то ли от страха, начали выстукивать рваный ритм. Понимание, что спину ему прикрывает Чиж, за которым следует куда более опытный в подобных делах Петр, вопреки ожиданиям, не дарило успокоения.
– Соберитесь, молодой человек, – внезапно бросил через плечо Юсуф, полуобернувшись на ходу. – Мы сможем с честью выйти из этого испытания, если сохраним на плечах трезвую голову. Всевышний нам в помощь.
– Думаете?
– До сих пор противник убивал лишь беззащитных жертв. В этот раз ему попадется достойный противник. О вашем отце ходят легенды, да и я, смею надеяться, чего-то стою. Мы справимся. Но для этого нам потребуется и ваша помощь тоже. Так что соберитесь, слушайтесь отца и меня. Так мы сможем противостоять дэву. По крайней мере, я на это надеюсь.
Идущий перед ним Белов меж тем остановился и жестом приказал им сделать то же самое. Владимир только сейчас заметил, что тоннель наполнил рокочущий звук бурного потока воды. Белов поманил их за собой и вновь двинулся вперед. Члены отряда поочередно вынырнули из тоннеля и оказались на узкой каменной площадке. Перед ними низвергался бурный горный водопад. Петр первым подошел к краю, взглянул вниз и присвистнул.
– Да, не хотел бы я туда упасть, – констатировал он и перевел взгляд наверх, туда, откуда вода начинала свое падение. – Кажется, это исток той речки, что бежит вдоль деревни.
– Но куда делся беглец? – задал резонный вопрос Корсаков-старший.
– А туда и делся, наверх, – пояснил Овсеюк, изучавший каменистую почву. – Вон выступ. Он ведет за водопад. Там может быть еще один подъем.
– В таком случае продолжим, – сказал Николай Васильевич. – Петр, Белов, Овсеюк – вы со мной. Владимир, Чиж, Юсуф-бей – вы останетесь здесь.
– Что?! – в один голос вскричали Корсаков-младший и казак.
– А ну отставить! Приказ старшего не обсуждать! – рявкнул Белов. Николай Васильевич же спокойно объяснил:
– Может статься, что это единственный выход из этой речной долины. И его нужно надежно закрыть. Если мы разминемся с убийцей или, не дай бог, случится чего похуже, у вас останется шанс остановить его.
– Но я должен пойти с вами! – воскликнул Владимир, понимая, что звучит как капризный ребенок. Он ожидал очередной отповеди, но вместо этого Корсаков-старший шагнул к нему, приобнял за плечи и сказал:
– Сын, поверь, я оставляю тебя здесь не от того, что сомневаюсь в тебе. Ваша задача, быть может, окажется еще опаснее нашей. И я доверяю ее тебе. Понимаешь?
Владимир лишь молча кивнул. А Николай Васильевич продолжил:
– Если мы не догоним его до вечера, то повернем обратно и встретимся здесь же. Играть ночью на его территории и по его правилам слишком опасно. Если к закату мы не вернемся, то не ждите нас. Отступайте в деревню, окружите дом защитными заговорами и не выходите до утра.
– Это разумно, – со своим почти парижским произношением сказал Юсуф-бей. – Если уж вам не удастся его остановить…
– Удастся, – ободряюще улыбнулся Корсаков-старший. – Коль вам потребуется помощь – стреляйте. Мы услышим и поспешим назад.
Он повернулся к оставшимся спутникам и спросил:
– Все готовы?
Петр и казаки лишь молча кивнули.
– Тогда вперед. – Он махнул рукой, и Овсеюк вновь взял след.
– Не беспокойся, братишка, мы друг друга в обиду не дадим, – подмигнул Петр перед тем, как двинуться за ними.
Владимир смотрел, как отец и брат скрываются за пеленой воды, чувствуя, как голодный ужас вонзает острые клыки в его сердце. Втроем они не раз сталкивались с пугающими и смертельно опасными духами и тварями, но всегда выходили если не победителями, то хотя бы хранителями статус-кво, если противник оказывался слишком силен и уничтожить его навсегда не удавалось. В такие минуты Владимир боялся, но на его месте испуг испытывал бы любой здравомыслящий человек. Знания, навыки и опыт не убивали страх – они просто позволяли взять его под контроль, загнать в самую глубину сознания и заставить служить. Владимир никогда не переживал за Николая Васильевича и Петра – в его представлении они были неуязвимы. Быть может, брат в меньшей степени, но для того отец и присматривает за ним. И вот сейчас, глядя на исчезающие фигуры, ужас охватил младшего Корсакова от одной только мысли: «Я могу их больше никогда не увидеть!»
Слова оказались пророческими. Вот только, как ни силился Владимир вспомнить, что произошло после того, как его близкие скрылись из виду, память упорно отказывалась служить ему. Иногда Корсакову казалось, что эта потеря стала платой за обретенный против собственной воли дар, эдаким наказанием с привкусом горькой иронии. Сейчас он мог коснуться человека или предмета и своими глазами увидеть их самые сокровенные тайны, но собственные воспоминания о, быть может, самом важном и страшном событии в его жизни скрывались словно за надежно запертой дверью. Лишь иногда, провалившись в глубокий сон, он видел фигуру, выступившую из водопада, ощущение падения, непроглядную тьму огромной пещеры – и ледяной взгляд неведомого существа, смотрящий на него из этой тьмы.
Смоленск, июнь 1881 года
– Вот уж нет! – объявила Милица Корсакова, чеканя каждый слог. – Это мой дом! Моя семья! И я точно не собираюсь оставить их и бежать!
Владимир догадывался, что убедить мать уехать из Смоленска будет сложно, практически невозможно. Но сдаваться он не собирался.
– Никто не говорит о бегстве, – терпеливо сказал он. – Только о подготовке поля боя.
– Ах, вот как? Поля боя, значит? И ты, чадо мое, решил, что для подготовки поля боя необходимо удалить меня из усадьбы?! Ты за кого меня принимаешь? Ни один из моих предков, и твоих, между прочим, тоже, не бежал от битвы! И уж поверь, если враг посмеет сунуться сюда, то преисподняя, где он потом окажется, станет для него восстановительным курортом после того, что я с ним сделаю!
«Надо запомнить, а лучше – записать», – подумал Корсаков, но вместо этого произнес:
– Поверь, в тебе у меня сомнений нет, но нам нужно помнить об отце.
– С тем, чтобы доставить его в Москву, справится Жорж! – отрезала Милица.
В этом-то и состояла загвоздка. Владимир не стал ей сообщать о подозрениях Михаила, чтобы не бросать раньше времени тени на камердинера. Корсаков и сам до конца не верил, что Верне способен предать их семью. Но кто-то в Смоленске играл с ними в игру. Играл на их поле, умело и безжалостно. А для этого противника нужно знать. И никто не знал Корсаковых лучше, чем их старый слуга. Если дядя ошибся и Жорж все же друг – то его надо держать близко. Если оказался прав – еще ближе. И уж точно не отпускать одного с отцом, который не может отличить грезы от реальности.
– А я не доверю эту задачу никому, кроме тебя, – просто сказал Владимир. – Билеты первым классом куплены. Дом, что я снимаю на Пречистинке, готов. Если ты перестанешь со мной спорить, то вы с отцом успеете на вечерний поезд…
– Повторю – я никуда не поеду! – непреклонно произнесла мать.
– Хорошо, – кротко согласился Корсаков. – В таком случае ты не оставляешь мне выбора. Я немедля распоряжусь, чтобы дом готовили к обороне…
– Именно! – кивнула Милица.
– А сам возвращаюсь в Смоленск, – продолжил Владимир. – Один. И продолжаю поиски. Или, скорее, привлекаю к себе внимание. Думаю, наш враг не заставит себя ждать.
– Один?! Ты с ума сошел?!
Нет, это ты сошла с ума, раз ты имеешь наглость со мной спорить!
Опять мысль, которая принадлежала не ему…
– Нет, но как я только что сказал, ты не оставляешь мне выбора, – вместо этого ответил Корсаков. – Кроме вас с отцом у меня никого нет. И ваша безопасность для меня всегда будет на первом месте. И если ты отказываешься уезжать, то я обязан, во-первых, употребить все средства для вашей защиты, а во-вторых – убедиться, что, выбирая между штурмом усадьбы и нападением на меня одного, любой здравомыслящий противник выберет второе.
Сказав это, Владимир уселся в кресло, сложил кончики пальцев на руках и мило улыбнулся. Милица гневно смотрела на него, не произнося ни слова. Молчание продлилось одну минуту. Вторую. Наконец лицо Милицы слегка расслабилось, а уголки рта сложились в едва заметную улыбку.
– А ты научился стоять на своем, – признала мать.
– Сама же говорила, на моей стороне опыт и Корсаковых, и твоих балканских деспотов, которые никогда не бежали от битвы, – улыбнулся Владимир. – Обещаю, что буду осторожен.
– Вот только не пытайся меня успокаивать, – устало отмахнулась Милица. – Мне не меньше твоего ясно, насколько опасен наш враг. И одной осторожностью его не победить. Если уж это не удалось отцу. Пообещай мне лучше две вещи.
– Что угодно! – с готовностью откликнулся Владимир.
– Ты – мой единственный ребенок. И я никогда не прощу себе, если с тобой что-то случится. А потому, если тебе хоть на секунду покажется, что эта тварь слишком сильна – отступись.
– Это несколько противоречит… – вяло начал Корсаков, но мать перебила его:
– Я знаю. И это не важно. Обещай, что свою жизнь ты всегда поставишь выше победы.
Корсаков замялся, но все же кивнул и сказал:
– Обещаю. Какая вторая?
– Если же ты поймешь, что в твоих силах выжить и победить – убей эту тварь. За своего отца. За своего брата. Сотри в порошок и ее, и всех, кто за нею стоит. Покажи тем, кто хотя бы задумается о том, чтобы последовать их примеру, что ждет каждого, кто посмеет угрожать Корсаковым.
Тут Владимир не раздумывал. Он посмотрел матери в глаза и тихо, но твердо ответил:
– Обещаю.
Горегляд нашелся на берегу у часовни. Христофор Севастьянович опустился на колени перед могильной плитой Петра и, по виду, молился. Рядом улегся огромный лохматый волкодав. Корсаков не сомневался, что именно его лай он слышал на Казанской Горе и потом, у дома Авдотьи. Владимир тихо подошел к ним и опустился на траву рядышком. Пес поднял могучую голову и глухо заворчал.