Мы с полковником уставились на Ники. Эдвардс первым обрел дар речи.
– Но зачем Альбрехту убивать Макналти? Он был его лучшим другом.
В голубых глазках Ники блеснула насмешка.
– Думаю, полковник, в этом виноваты вы. Утром вы звонили и договорились встретиться вечером. Полагаю, именно это так огорчило Макналти. Не знаю, он ли был непосредственным виновником неудач в работе, но как руководитель он должен был понести ответственность. Полагаю, он рассказал о вашем звонке Альбрехту, своему доброму другу и коллеге. А Альбрехт знал, что при расследовании посторонние люди кое что раскопают, если он не найдет козла отпущения, или – как это называется? – крайнего, вот.
Я посмотрел на Эдвардса – он надулся, как мальчик, у которого лопнул шарик. Вдруг он что то вспомнил. Его глаза заблестели, а губы тронула презрительная улыбка, почти усмешка.
– Все это очень мило, – сказал он, – но все это чушь. Вы забыли, что у меня есть доказательство самоубийства. Парафиновая проба доказала, что Макналти стрелял.
Ники улыбнулся.
– Полковник, это ваша проба – чушь. В нашем случае она ничего не доказывает.
– Ну как же, – вмешался я, – проба не врет.
– Проба доказывает только то, что рука Макналти была рядом с оружием, – отрезал Ники.
– То есть?
– Представьте, что кто то позвонил в вашу дверь, – сказал Ники, обращаясь ко мне, все с тем же мученическим видом, – как полковник сегодня вечером, а когда вы открыли ему, он упер вам в грудь пистолет. Что бы вы сделали?
– Ну... Наверное, я бы схватил его за руку.
– Вот именно. И если в этот миг он выстрелит, нитраты окажутся на руках и у него, и у вас.
Полковник выпрямился. Потом вскочил, схватил свой портфель и бросился к двери.
– Эти вещества не так то легко отмыть, – бросил он через плечо. – Тем более счистить с одежды. Я задержу Альбрехта и сделаю парафиновую пробу.
Когда я вернулся в кабинет, проводив полковника до двери, Ники сказал:
– В сущности, нашему молодому другу незачем было так спешить. Я бы мог предложить ему другое доказательство – фигуры. Не сомневаюсь, что последние отпечатки пальцев на каждой фигуре, как на черной, так и на белой, принадлежат Альбрехту. Это ему трудно было бы объяснить, если бы он продолжал утверждать, что просто играл в шахматы.
– И правда! Утром я преподнесу эту идею Эдвардсу. – Я поколебался и сделал решительный ход. – Но ведь Альбрехт очень рисковал. Разве не лучше было бы ему уйти после смерти Макналти? А он остался, вызвал полицию, выдумал всю эту историю и...
– Разве не ясно? – раздраженно спросил Ники. – Он не мог уйти. Он был заперт в доме. Он аккуратно вложил пистолет в мертвую руку Макналти. Он был готов уйти. Он посмотрел на улицу через окошко в двери: обычно в этот час улица пуста, но он все же хотел убедиться, что путь свободен. И увидел, как по улице тащится Троубридж. Альбрехт подождал пару минут, пока тот пройдет, выглянул опять: юноша остановился прямо на другой стороне улицы и уходить не собирается. Еще через пару минут придут пассажиры поезда, идущего в Олбани. А потом уже мог появиться наш полковник, если бы пришел раньше назначенного времени.
– Что ж, не зря я допрашивал Троубриджа? – Я ликующе потер руки. – По крайней мере, тут я обставил полковника.
Ники кивнул.
– Самонадеянный молодой человек. В каких там войсках он служит?
– В разведке.
– Ишь ты! – Ники поджал губы, потом растянул их в ледяной улыбочке. – Я на той войне был в пехоте.
Часы Сайруса Картрайта
Перевод на русский: С. Айрапетов
Прошло два года с тех пор, как я стал прокурором округа, но связи с университетом не утратил. Я по‑прежнему состоял членом клуба преподавателей, пользовался библиотекой, спортивными залами и, как правило, раз в месяц обедал в клубе с моим старшим другом Николасом Вельтом.
На этот раз после обеда мы с Ники собрались сыграть партию в шахматы, но все столики в гостиной оказались заняты, и нам пришлось присоединиться к компании, расположившейся возле камина. Обычно здесь велись бесконечные разговоры на высокие и абстрактные темы. Например, о том, повлияет ли доброжелательное отношение совета попечителей на увеличение зарплаты или сделает ли «шевроле» на одном галлоне бензина больше миль, чем, скажем, «форд». Сегодня речь шла о статье профессора Роллинза в ежеквартальном обозрении по психиатрии, которую никто, как водится, не читал, но о которой каждый, однако, имел собственное мнение. Статья была посвящена некоторым методикам экстрасенсорных экспериментов, но академические умы с их склонностью к обобщениям быстро вышли за пределы содержания и стали обсуждать, есть ли вообще что‑нибудь стоящее во всей этой тягомотине со сверхъестественным. Причем хорошо упитанный профессор физики Лайонел Грэхем утверждал, что парапсихология, конечно, яйца выеденного не стоит, достаточно взглянуть на публику, которая ею занимается, на этих цыган, шарлатанов и жуликов. А кроткий и застенчивый профессор археологии Роскоу Саммерс решительно заявлял, что это не совсем так и что от людей, мнение которых для него имеет значение, он слышал такие истории, которые заставляют крепко призадуматься.
– Вот в том‑то вся беда, – возразил профессор Грэхем, – что эти чудесные истории, как правило, случаются не с нами, а с кем‑то другим. А еще чаще приятель рассказывает вам о том, что случилось с его знакомым или со знакомым его знакомого. – И, повернувшись к нам, Грэхем спросил: «Разве я не прав, Ники?»
Ники приподнял голову и его маленькое, суровое лицо смягчилось вежливой улыбкой.
– Боюсь, что бо́льшую часть информации я получаю именно этим способом, – сказал он. – Я имею в виду, что часто узнаю о чем‑либо из третьих или четвертых рук.
Доктор Чисхольм, молодой преподаватель лингвистики, уже не раз порывавшийся вступить в разговор, наконец завладел вниманием.
– Вот со мной произошел такой случай, – начал он. – То есть я имею в виду, что что прошлым летом я стал свидетелем одного случая проявления сверхъестественных сил или, может быть, одного необычайного совпадения.
– Вы присутствовали на выступлении факира с эстрады или это был спиритический сеанс в темной комнате? – перебил его Грэхем.
– Ни то, ни другое, – с вызовом ответил Чисхольм. – Я стал свидетелем того, как человек был проклят и как он умер от этого.
В это время в гостиной появился весьма важный господин небольшого роста с огромной ослепительной лысиной.
– А вот и профессор Роллинз, – сказал Чисхольм. – Не присоединитесь ли вы к нам, профессор? Я полагаю, вас заинтересует таинственный случай, о котором я сейчас расскажу этим джентльменам.
Профессор Роллинз, автор статьи об экстрасенсорных экспериментах, приблизился к нашей компании, и сидевшие на большом кожаном красном диване слегка потеснились, уважительно освобождая место. Но Роллинз, вероятно догадавшись, что его пригласили в качестве эксперта, на диван не сел, а выбрал дли себя кресло с прямой спинкой, больше соответствующее той роли, которую он, видимо, собирался сыграть.
– Я проводил свои летние каникулы, – начал Чисхольм, – в маленьком городке на берегу Мэйна. Местечко это не курортное, обычных развлечений там
не найдешь, так что можно было целыми днями сидеть на камнях и любоваться полетом чаек над морем. После целого года напряженной работы такой отдых был мне как раз по душе.
Я снимал комнату на окраине городка, недалеко от моря. Хозяином квартиры был вежливый и спокойный человек по имени Добл, вдовец, уже разменявший шестой десяток. Добл составлял мне компанию, когда я в этом нуждался, и не был навязчив, когда мне хотелось просто посидеть, подремать. Он разводил цыплят на своей маленькой ферме, отлавливал омаров, вообще не отказывался от всяких случайных работ, заключая, однако, контракт и этим отличаясь от обычного поденщика.
Неподалеку от нашего дома был большой особняк XIX века, украшенный традиционной резьбой, многочисленными башенками и фронтонами. В нем жил Сайрус Картрайт, президент местного банка и самый богатый человек в городе.
Это был темпераментный энтузиаст, как бы сошедший с рекламы заочных курсов торговли, поборник точности и учета каждой минуты, носивший двое часов и постоянно сверявший ручные часы с карманными.
Я, правда, видел его лишь однажды, когда вместе с Доблом на обратном пути из города мы заглянули в местный банк. Добл хотел уточнить у Картрайта, не изменились ли его планы относительно каких‑то переделок в электропроводке, о которых они договаривались несколько месяцев назад.
Картрайт вышел к нам и сразу же уставился на свои ручные часы, а потом вынул из замшевого футляра и карманные. Заметив мой интерес к ритуалу сверки времени, он решил, что это его часы привлекают мое внимание, и поэтому стал держать их так, чтобы и мне было видно. Он объяснил нам, что часы эти с пятиминутным периодом, и продемонстрировал, как они отбивают какой‑либо час, а затем в другой тональности бьют каждые пять минут.
Я позволил себе сказать, что тот, кто носит двое часов, похож на человека, который одновременно надевает и ремень и подтяжки. Хотя было заметно что он понял мою шутку, тем не менее сказал с некоторой строгостью: «Время – деньги, сэр, и я хочу иметь четкие отношения как с тем, так и с другим. Поэтому я аккуратно веду записи расходов и пользуюсь точными часами».
Поставив меня на место, он повернулся к Доблу:
– Вряд ли я стану затруднять себя дополнительным освещением в коридоре, Добл. Это была идея Джека, но теперь он служит в армии, а мне, думаю, это не понадобится. Когда темнеет, я ложусь спать.
Он еще раз взглянул на ручные часы, точно так же, как и раньше, сверил их с карманными и улыбнулся нам улыбкой бизнесмена, дающего понять, что разговор окончен.
Повторяю, я видел его всего один раз, но слышал о нем довольно много. Вы знаете, как это бывает: услышишь о каком‑нибудь человеке впервые, а потом его имя то и дело попадается несколько дней подряд.