— Вот так? — спросил Обнорский механически. Собственно, нечто подобное он и предполагал. Даже при беглом знакомстве с Зайцем было очевидно, что на самостоятельную фигуру он не тянет. Он, разумеется, не пешка, но и не ферзь. При блиц-допросе в салоне «девятки» Заец не назвал ни одной фамилии… Однако намекнул, что знает эти фамилии…
— Вот так, — кивнул полковник. Помолчал, потом добавил: — Раз уж ты знаешь, кто тебе звонил с той таксофонной карты, то скажу… Не хотел говорить. Более того, не имею права. Но раз уж сам знаешь, скажу: эта карта еще раз «выходила в эфир». В день смерти Зайца с нее звонили одному высокопоставленному чиновнику.
— А фамилия?
— Вы меня удивляете…
— Понятно. Есть еще один щекотливый вопрос, Василий Василич.
— Щекотливый? Ваша щекотка может довести до инфаркта, — сказал полковник. — Что за вопрос?
— Василий Василич, вы слушали «кассеты Стужи»? — осторожно спросил Обнорский.
— Допустим…
— Ваш министр прямым текстом говорит о том, что за Горделадзе ходила наружка… Это так?
— До инсульта, Обнорский.
— Не понял.
— Ваша щекотка может довести не только до инфаркта, но и до инсульта, Андрей Викторович… Почему бы вам прямо у министра не спросить?
— Мне очень важно понять, кто реально следил за Горделадзе.
— Ты хоть понимаешь, о чем ты просишь?
— Да, я понимаю…
Перемежко долго молчал. Так долго, что Обнорский уже решил, что ответа на его вопрос не будет… Перемежко вдруг сказал:
— В общем, так. Учти, что я от своих слов всегда откажусь… Я не только ничего тебе не говорил, но даже ни разу с тобой не встречался… Понял? — Обнорский кивнул. — В июне или июле — сейчас уже не помню — вызвал меня замминистра… Вздрюченный весь, красный… Я его никогда таким не видел. В общем, вызвал, а сам мнется, как целка… Потом говорит: «Выручай, Василь Василич… Есть один урод — журналист… Надо на него что-то найти. Хоть что-то!…» А мне это надо? У меня серьезной работы полно и людей некомплект. Но заместителю министра не откажешь. Взял под козырек, сказал: «Есть» — и поставил наружку. А поскольку мне этот журналист на хер не нужен, я поставил стажеров… Понял?
— Понял, — быстро сказал Андрей. Он действительно все понял: стажеры! За Горделадзе ходили стажеры. Это многое объясняло. — Что-то интересное они зафиксировали?
— А может, вам отчеты наружного наблюдения показать? — с интересом глядя на Обнорского, спросил Перемежко.
— Заманчивое предложение, — сказал Андрей. — Но я, пожалуй, откажусь.
Полковник хмыкнул. Видимо, это должно было означать: ну ты наглец… таких еще поискать.
— Горделадзе, — сказал он, — наблюдение засек… стажеры!… Засек и написал заявление в Генпрокуратуру. Конечно, мы немедленно сняли наружку… Всего наилучшего, Андрей Викторович. Моя остановка… И запомните: я вам ничего не говорил.
Дверь раскрылась, полковник вышел из вагона, Андрей поехал дальше.
После признания полковника Перемежко ему стало ясно: МВД к исчезновению Георгия Горделадзе не причастно… Если бы они всерьез разрабатывали журналиста, то поставили бы за ним спецов, а не стажеров.
Разговаривать по сотовому, когда под рукой есть обычный телефон — глупо. Вдвойне глупо, если звонить приходится из Киева в Санкт-Петербург. Все разговоры с Питером, в которых речь шла о скором возвращении домой, Каширин вел с квартирного телефона — пусть слушают. А Звереву позвонил с «трубы».
В Агентстве Сашки не оказалось — Оксана сказала, что Зверев приболел и отлеживается дома. Родион позвонил домой — мать Зверева сообщила, что Александр уехал в командировку. Куда? Кажется, в Выборг. Вы, Родион, позвоните ему на мобильный телефон.
«Ну шустрила, — сказал сам себе Родя. — Не иначе к какой-то телке завалился… Отлеживается он, видите ли. Чудовищное падение нравов и дисциплины в Агентстве в наше с Обнорским отсутствие».
Порассуждав о падении нравов, Родион позвонил Звереву на «трубу». Сашка отозвался сразу же:
— Ау!
— Приветствую тебя, учитель, — сказал Родя.
— А-а, да никак это мой первый зам Родион Каширин?
— Он и есть, о великий! Уделишь ли ты минуту своего драгоценного времени, чтобы поговорить со мной, недостойным?
— Говори.
— Ты где, наставник? Давай я тебе перезвоню.
— Я в дороге, Родя. Говори прямо на «трубу»: что у тебя?
— Краюха.
— А что Краюха?
— Можно ему верить?
— У-у, какой вопрос интересный, Родион Андреич. Это смотря в чем.
— Долго объяснять… Ты когда будешь в Выборге?
Зверев сказал:
— Еще не скоро. Говори сейчас.
— По телефону не в жилу. Ты, наставник, просто скажи мне: Краюхе можно доверять?
— Родя, ты же не пацан и все просекаешь: Краюха — вор. Жизнью битый… Он тебе таких головоломок накрутит — век не разберешь. Сам решай — можно верить вору или нет. Но!… Но если ты хочешь услышать мое мнение…
— Именно! Именно твое хочу услышать.
— Краюха — человек. Вор, но не мразь.
— Редкая порода, Александр Андреич.
— Редкая, Родион Андреич. Очень редкая.
— Понял, наставник… А чего тебя в Выборг-то понесло?
— Потом объясню, — сказал Зверев. Он стоял возле терминала номер два аэропорта Борисполь.
Директор Таращанского моторного завода Иван Иванович Довгалюк был очень доволен визитом Обнорского — вырисовывалась реальная возможность заработать.
Моторный завод находился при смерти. Жизнь еле-еле теплилась на одном механическом и одном сборочном участках. Восемьдесят пять процентов персонала находились в неоплачиваемом отпуске, главбух пил, главный инженер зарабатывал на жизнь кузовными работами. В корпусах завода разместились арендаторы. Их было мало, платили они скупо и нерегулярно.
Самым крутым арендатором была «Гарантия». От «Гарантии» веяло криминальным душком, но зато они заплатили сразу до конца года. Нынче конец года был уже не за горами, у директора не было никаких сомнений, что «Гарантия» дальше арендовать помещения не будет, — они и так уж с начала ноября почти не появлялись. Были, правда, пару раз ихние быки — волохались тут со шлюхами. Но это не разговор. И вдруг появился этот Серегин. Вовремя, кстати. Деньги нужны позарез. Они, впрочем, всегда нужны.
Два дня Иван Довгалюк пребывал в радостной эйфории — душу грела еще не разменянная американская «стошка»… А потом пришла тревога: не договорился бы этот Серегин с «Гарантией» напрямую, за спиной директора… А чего? Запросто договорятся промеж собой киевские и запросто кинут его, директора Довгалюка.
Иван Иванович обеспокоился, весь вечер ходил хмурый, а утром позвонил заместителю директора «Гарантии» Николаю Палычу Оськину.
Оськин сначала не мог понять, чего от него хочет Довгалюк. Но когда услышал, что приезжал некто Серегин, сильно обеспокоился. Еще сильнее он обеспокоился, когда в результате долгого опроса выяснил, что Серегин внимательно осматривал помещение инструментального склада. Сразу после разговора с директором завода Оськин выехал в Таращу.
Решение было рядом… где-то совсем рядом. Оставалось немного: добыть некую деталь… или сопоставить факты… или просто вспомнить что-то — и все срастется. Но пока ничего не срасталось…
Андрей откинул одеяло, встал, посмотрел на спящую Галину. В окно светила луна, в лунном свете лицо женщины выглядело неживым. Андрей надел свитер на голое тело, прошел в кухню. Сел у стола, закурил. Лунный свет сочился, сигаретный дым в его слабом потоке был почти невидим. Обнорский подумал: как в нашем расследовании… Все есть. Но это «все» эфемерно. Оно присутствует, но присутствует в виде сигаретного дыма в голубом лунном свете.
Андрей тряхнул головой, отгоняя прочь лирику. Некогда, некогда!
Работать надо… Он посмотрел на часы, но часов на руке не было. Они остались на полу возле дивана… Надо работать, сопоставлять факты, вспоминать уже отработанный материал. Его накопилось так много, что мы «плывем» в нем, путаемся, забываем… Как вчера получилось с часами Горделадзе? Андрей пытался прокомментировать ситуацию с датой на «записке» Г.Г., привел пример с часами и попал впросак — забыл, что часы Гия в тот злополучный день сломал и отдал в ремонт. И вообще, в этой истории еще что-то такое было, связанное с часами…
Что-то странное… Какое-то несоответствие. Но сообразить сейчас никак не получается Это «нечто» присутствует, но все время ускользает… как сигаретный дым в лунном свете. А потом он вдруг сообразил, какая нестыковка его смущает! Вдруг, как это нередко бывает, он понял. И даже представил это себе, увидел и услышал.
Сначала в ночной тишине кухни прозвучали слова Алены, записанные на диктофон:
«Он вышел из квартиры приблизительно в двадцать два пятнадцать — двадцать два тридцать. У меня нет часов, и я не могу назвать время точнее…» Вот так!
А потом он увидел стол в квартире Алены. В центре стола стояла фотография Георгия в вышитой украинской сорочке. Слева от фото — монитор компьютера, справа — часы в виде корабельного штурвала на подставке.
Штурвальчик был сработан из темного, покрытого лаком дерева, блестел латунными детальками, солнечные лучи бликовали на стекле циферблата. Впрочем, тогда он не обратил особого внимания на часы — в большей степени взгляд притягивала фотография.
…А теперь он вспомнил. Вспомнил так отчетливо, что, кажется, напрягись — и ты увидишь даже время на циферблате.
«Ну и что? — остудил себя вопросом Обнорский. — Были часы? Не было часов? Что с того? Ты видел часы на столе Затулы в ноябре. Прошло почти два месяца, как исчез Георгий… За это время она могла купить или получить в подарок штук десять часов… Или же она может заявить, что часы у нее были, но именно шестнадцатого сентября как на грех сломались. Были часы — не было часов? Что это меняет?»
Андрей закурил новую сигарету, выпустил струйку дыма и ответил: «Это меняет степень доверия к Алене… Она лжет, лжет, лжет… Она постоянно лжет. Но в какой-то момент ложь становится уже запредельной. И некая капля — будь то часы, фонарь во дворе или маленькое разночтение относительно того, на какой руке Гия носил перстень… последняя капля переполняет чашу. Если бы можно было уличить Алену во лжи! Но как это сделать?»