– В школьный домик! – приказал Андрей.
Вержбицкий понес Марию через колхозный сад, через школьный двор… Нес осторожно, бережно, а сердце стучало, стучало в отчаянии, в неизбывном горе. Навстречу, посвечивая электрическими фонариками, бежали партизаны группы Никиты Миновича, гнали перед собой пленных полицаев со связанными за спиной руками.
Вержбицкого нагнал Ладутька. Он тоже бежал к школьному домику.
Вдруг кто-то пальнул из-под тополевой колоды.
– Гранатами! – крикнул Ладутька, и сразу несколько партизан упали на снег, поползли к колоде.
– Дай я помогу тебе, брат, – предложил Ладутька, узнав Вержбицкого. – Кто это у тебя? Мария? А брат ты мой!..
На двери домика висел огромный замок.
– Сбежала! – зло выругался Кондрат и так саданул плечом в дверь, что пробой вылетел из косяка. – Сюда, брат, сюда! – он осветил фонариком сени, заваленные всякой всячиной, распахнул дверь в комнату. Оттуда пахнуло теплом. «Значит, недалеко сбежала», – подумал Кондрат.
Марию уложили на кровать. Ладутька, как свойский тут человек, быстро нашел лампу, зажег. Вержбицкий приступил к перевязке, а Кондрат побежал в школу.
Там же были Андрей, Зайцев, Ничипор, а также Миша Глинский, Ваня Трутиков и еще несколько бывших десятиклассников. Вернулись в школу – не учителями, не учениками. В коридорах и классах стоял смрад порохового дыма, гари. Ни одной парты уцелевшей, все, конечно, пошли на дрова. На полу валялись пустые котелки, противогазные коробки, узлы одежды, одеяла, подушки; звякали, перекатываясь под ногами, стреляные гильзы.
…Квартира Жарского тоже оказалась запертой. Ладутька хотел и здесь приложиться плечом, но Андрей не позволил. Кондрат посоветовал тогда осмотреть большой цементированный погреб – главный объект директорского вдохновения в годы войны. За узкими дверцами пристройки слышалось хриплое стенание, что-то вроде собачьего лая. Стукнули в дверцы – стенание усилилось, стало похоже уже на какое-то безалаберное пение.
– Все ясно! – сказал Ничипор и, подняв из-под ног большущий камень, грохнул им в дверцы. Они распахнулись. В пристройку сразу засветило несколько фонариков. Толстая, кудлатая, как баран, собака забилась в дальний угол и, повизгивая, угодливо виляла хвостом. На широкой доске, что закрывала лаз в погреб, сидел, скорчившись от холода, Юстик Балыбчик и тоже по-собачьи скулил, раскачиваясь из стороны в сторону.
– Пшел вон! – крикнул на него Ладутька.
Балыбчик скоренько сполз с доски, шмыгнул в угол, к собаке.
Первой показалась из погреба Евдокия, но, увидев Ладутьку, тотчас подалась назад.
– Вылезай, вылезай! – крикнул ей Ладутька и, нагнувшись, посветил в погреб. Там увидел и Жарского с женой. Жмурились от света, боясь шелохнуться.
– Вылезайте и вы! – приказал Кондрат. – Поговорим чуток, трясца вашей матери!..
…Когда Андрей пришел в школьный домик, там уже был Никита Минович. Мария лежала тихо, но по лицу ее видно было, что девушке очень тяжело.
– Как? – скорее взглядом, чем словом, спросил Сокольный у Вержбицкого.
Врач горестно понурился. А Никита Минович шепотом объяснил: у Марии перебита ключица, верно, легкое задето.
– Обе наши девушки вышли из строя, – вздохнув, добавил он. – Ну, та быстро поправится, а эта…
Комиссар не договорил.
Прилетел на взмыленном коне посланец из штаба соединения и передал приказ Васильева срочно выделить в его распоряжение группу конных автоматчиков.
Андрей глянул на Мишу Глинского, и тот вихрем вылетел из хаты.
Спустя несколько минут конники поскакали к районному центру. Впереди группы галопом мчался Андрей.
– Опять повел сам! – возмутился Никита Минович.
…Андрей с группой автоматчиков вернулся только к полудню, к «квартире» Никиты Миновича подскакал прямо на коне. Он сообщил, что и районный центр находится в руках партизан. Клим Филиппович провел летучку-совещание командиров и комиссаров. Перед каждым отрядом поставлены новые конкретные боевые задачи. Красноозерскому отряду приказано удерживать деревню, оборонять подходы к районному центру с юго-запада.
– Что это у тебя? – спросил Никита Минович, увидав в руках командира что-то похожее на конверт.
– Письмо! – с гордостью проговорил Андрей.
– Неужто?.. – Никита Минович поднялся. – Откуда?
– От брата. По партизанской почте пришло. Один передал.
– Интересно… Покажи! А я думал, может, оттуда, – кивнул комиссар на восток. – Дождемся ли мы с тобой весточки оттуда, командир?
– Дождемся, Никита Минович. Уверен!
– Хорошо, что уверен. И я верю… Так что же тебе брат пишет?
Никита Минович вынул из самодельного конверта исписанные листки. С ними выпала маленькая фотокарточка.
– Ага, тут, стало быть, всего понемногу. – Он поднял с пола карточку, подошел к единственному оконцу. С мутноватого любительского снимка пытливо смотрел на него мальчишка с двумя гранатами на поясе. Лицо его было до того живым, открытым, что казалось, вот-вот заморгает паренек.
Поднялся, подошел к оконцу и Мишин дед.
– На моего младшенького похож, – глянув, довольно проговорил он, – на внука.
Глянул бы еще кто-нибудь на юного партизана и тоже сказал бы наверняка, что это его сын или внук…
Это был Саша. Андрей рассказал, что узнал от брата о партизанских подвигах мальчишки. Оба старика долго, задумчиво молчали, а потом комиссар коротко заметил:
– Растут люди-соколы!..
Костя сообщал в письме, что, хоть и с большими трудностями, ему удалось встретиться с Сашей, что хлопчик теперь лучший разведчик в отряде.
Были в конверте письма и от Устина Марковича, от матери Андрея. Маркович писал, что он, бывший красногвардеец, командует сейчас партизанским взводом. Почерк его, как острый частокол, еще можно было разобрать, а вот над письмом матери Андрей изрядно покорпел, пока прочел, по догадкам, каждое слово. На двух сторонах листка, смоченного слезами, мать желала сыну счастья, здоровья, всякой радости, а о самой себе написать забыла, да и местечка на листке не хватило. Только из письма брата Андрей узнал, что живет она при нем, в отряде.
…Марии под вечер стало хуже, и Андрей, переговорив утром с Вержбицким, отдал распоряжение связаться с партизанским аэродромом, узнать, когда прилетит первый транспортник. Видать по всему, Марию придется эвакуировать на Большую землю. Некоторое время Сокольный таил эту мысль, ни с кем не делился ею. Понимал: нелегко будет эвакуировать Марию.
Никита Минович, как выяснилось позже, думал так же, как и Андрей. Решили заказать место в самолете, а сообщить об этом Марии командир пошел сам.
Шведиха открыла дверь и предостерегающе приложила к губам пальцы:
– Тише, товарищ командир, она спит…
Подле Марии сидела Варя. Завидев командира, хотела встать, что-то сказать, но Сокольный остановил ее. Неслышно прошел к небольшому топчану рядом с кроватью, снял ушанку, сел.
– Ну, как? – одними губами спросил у Вари.
– Чуть лучше, – шепотом ответила девушка. – Ночью спала, а утречком выпила теплой водицы с медом.
– Температура высокая?
Варя горестно кивнула головой.
Мария дышала часто, прерывисто. Глаза закрыты, ресницы кажутся неестественно длинными и густыми, лоб – от зачесанных назад волос – высоким, не в меру ухоженным. Вместо былых морщинок – чуть заметные тонюсенькие лиловые черточки.
Веки чуть дрогнули, Мария открыла глаза. Будто слышала, что Андрей здесь, повернула голову, глянула на него, улыбнулась через силу. Во взгляде – горесть и боль, но Андрей уловил в нем и радость, и что-то ласковое…
– Как вы себя чувствуете? – едва сдерживая душевное волнение, спросил он.
– Скоро поправлюсь, – слабым голосом ответила Мария, и ресницы ее неестественно задрожали. Видно было, что и сама не верит тому, что говорит.
– Мы все не сомневаемся в этом, Мария, – твердо произнес Андрей. – Только бы вот подлечить вас хорошенько.
– Может, покушаете? – подошла Шведиха. – Или выпьете чего-нибудь?
– Не хочется, – отказалась Мария, – спасибо. Почему ты все время сидишь возле меня? – спросила она у Вари. – Тебе самой еще надо лежать.
– Я уже здорова, – улыбнулась Варя, приподняв забинтованную руку. – Днями в отряд уйду.
– И меня здесь вылечат, – промолчав минуту, сказала Мария, доверчиво и вместе с тем вопросительно глянула на Андрея.
– Вылечат, – осторожно начал он, радуясь, что разговор завязался не так уж трудно, – только нет у нас необходимых лекарств. И условий…
– Вы были не в лучших, – заметила Мария.
– У меня рана была не такой, – решил не отступать Андрей, – да и выхода тогда другого не было.
Мария отвернулась к стенке.
– Окончательного решения еще нет, – попытался смягчить Андрей, хоть чувствовал, что не надо бы говорить неправду. – Еще, может, знаете… Вот приедут врачи из штаба соединения, посоветуемся, подумаем… Вы только не волнуйтесь, Мария… Я вас очень прошу!..
– Чего же тут думать, советоваться? – чуть слышно проговорила девушка. – Если надо лететь, я готова…
В уголках ее глаз собирались слезы.
Варя склонилась над подругой, легонько погладила.
– Не плачь, Машенька, – зашептала она. – Никуда ты не полетишь, мы не пустим! Здесь поправишься, как и я, как другие. Не плачь, родненькая!
– Разве я плачу? – сдерживая дрожь в голосе, сказала Мария. – Что ты, Варенька, я не плачу. Это так…
– Мария, – глухо заговорил Андрей и поднялся. – Мне нелегко было сказать вам об этом, поверьте! Но ваше здоровье очень дорого всем нам. Не мог я иначе. Не обижайтесь на меня, и не надо так волноваться…
– Я не обижаюсь, Андрей Иванович, – вроде бы спокойно ответила девушка. Но вдруг обхватила одной рукой Варю за шею, стала горячо целовать ее.
Обе залились слезами.
– Посидите еще чуток, товарищ командир, – попросила Шведиха.
Андрей сел, но через минуту снова поднялся. Как же тут быть?.. И дела неотложные ждут, и людей неловко оставить в таком положении.
– Я не обижаюсь на вас, Андрей Иванович, – повторила Мария, уже не стыдясь своих слез.