– Ой, прости! Ты ведь еще не знаешь, кто я, – говорит Саша, взяв меня за обе руки и затягивая в коридор. – Я Саша, твоя…
– Сестра…
На обувном коврике столько пар сандалий и туфель, что я не успеваю их наскоро сосчитать. Несколько из них мои, но явно меньше половины. Коля, не заходя, поставил пакеты прямо поверх обуви.
– Ну, я это, пожалуй, пойду…
– Пожалуйста, останься, – я шепчу эти слова и тяну его за руку, которой он подавал мне ключи. – Ты мне нужен.
Когда я убедилась, что Коля остается, то снова обернулась к Саше. Из арки зала в коридор выглядывает женщина с очень обеспокоенным лицом, и ей тоже не нужно представляться…
– Мама? Мама!
Она закрывает лицо руками и начинает плакать. Я не успела разуться и подбегаю к ней прямо в обуви. Мама сползает по стене и садится на корточки, а я встаю на колени рядом с ней и тоже начинаю плакать. Саша садится на пол рядом со мной и обнимает нас обеих:
– Божечки-кошечки, какие же вы кулемы. Я вас та-ак люблю. – И сестренка присоединяется к дуэту «Ревы-коровы».
– Ну-ну, развели тут мокроту. – Из глубины зала выходит мужчина того же роста, что и Саша. Он улыбается во все усы, но глаза у него тоже на мокром месте. Наш ревущий клубок медленно встает, и через пару секунд я уже оказываюсь в папиных объятиях. Я прижимаюсь к нему так сильно, что моя правая щека расплющивается по его груди.
Боковым зрением я замечаю, что мама и Саша тоже обнимаются и смотрят на нас.
Папа медленно отстраняется от меня, но держит за плечи. Как будто просто любуется, изучает каждую черточку лица. Сам он почти такой же, как на той фотографии, что я недавно нашла. За двадцать лет на его лице почти не прибавилось морщин, только взгляд стал более усталым. Правильные черты лица, прямые брови и нос. В волосах седины еще нет, а вот в тонких усах уже серебрятся несколько седых волосков.
– Какая же ты взрослая. Ну надо же. И такая красавица! Вся в маму. Такая же светленькая и низенькая.
Саша подхватила разговор, и мы втроем начали болтать об абсолютно неважных милых вещах. Что Саша всегда хотела быть более бледной и низкой. Что папа перед вылетом в панике бегал по дому, потому что не мог найти носки, которые подходили бы к сандалиям, и мама с Сашей уговорили его поехать так. К их заверениям, что без носков сандалии смотрятся лучше, папа отнесся скептически: мол, не с такими длинными и кривыми пальцами. И он еще переживал, что стоит мне увидеть его босые ноги, как я подумаю, что он просто огр-переросток, и не захочу с ним общаться.
– Ой, а что же ты не представишь нам своего друга? Стоит так скромно в сторонке. – Насмотревшись на меня, отец заметил в глубине коридора Колю.
– А это Коля. Он помог мне вас найти и может рассказать вам эту историю. Коля, это Аарон, Арина и Саша. Ну, ты знаешь.
– Так Николай, наверное, твой молодой человек? – спросил папа, и они с Колей протянули друг другу руки.
– На самом деле мы… – Я уже собралась объясняться самостоятельно, когда Коля меня перебил.
– Да, мы встречаемся. И у нас все серьезно.
После этих слов я маленько потерялась и раскраснелась, как пятиклассница. От крепкого мужского рукопожатия даже у подкачанного Коли напряглись все мышцы на руке. Но по папиному взгляду я поняла, что мой друг… парень эту проверку прошел.
– Вот это ответ настоящего мужчины. А то молодежь сейчас все «бе» да «ме», как Сашкин щегол. Ничего определенного, тюфяк какой-то.
– Ну па-ап.
– Ариш, а ты что стоишь как неродная? И вообще. Где до сих пор прячется Зинаида Владиленовна?
Так это бабушка их пригласила и все рассказала! А я на эмоциях даже забыла задаться вопросом, как это чудо могло случиться. Оно меня опьянило. Да и как будто неважно сейчас, почему случилось счастье, раз оно все-таки случилось.
На ватных ногах я побежала в бабушкину спальню, и Саша – за мной. Мы преодолели галопом целых два метра.
Бабуля сидит на краю кровати спиной ко мне. Она смотрит в окошко и не шевелится. Ее грудная клетка стала еще более сгорбленной, и даже со спины весь образ кажется траурным.
Заглянув в комнату, Саша, видимо, вспомнила, что для нее бабушка совсем чужой человек, и вернулась обратно к своим. А я села рядом с бабулей и нежно ее обняла. Она, наверное, чувствует себя ненужной на этом празднике жизни. И виноватой. Не представляю, как такую вину вообще можно вынести. И как можно было так поступить в свое время. И я так устала ненавидеть и злиться! Сейчас мне ее жалко. Жалко маму и папу. Жалко себя. И даже деда. И я прижимаюсь всей своей жалостью к бабуле.
– Ох, нежный ты мой котенок.
Пока мы продолжаем молча обниматься, я слышу за стеной легкий гул голосов. В основном это папа и Саша, изредка Коля и еще реже мама.
Вдруг чувствую, как бабушка начинает выпрямляться. Она приподняла подбородок. Смотрит уже не на меня и не в окно: уперлась взглядом в пол.
– С чего бы начать…
– Не надо, бабушка. Я уже все знаю.
– Все? – Она с удивлением и ужасом смотрит мне в глаза. – Но откуда?
Мне казалось, что все тайны уже раскрыты либо похоронены, и не надо мне их знать вовсе, потому что я все равно решила, что прощаю бабушку за всё.
– Нет, об этом ты не можешь знать. Твоим родителям и сестре я все рассказала, потому что виновата и перед ними тоже. Теперь пора объясниться и с тобой.
– Ты не обязана. Бабуль, побереги себя.
– Видимо, мы с Ефимом Кузьмичом все-таки не такие уж плохие воспитатели, раз ты выросла такой славной. Или дело в том, что твой сильный характер так просто не испортят даже два старых ворчливых пня.
– Ну бабушка! – Я только из вежливости не стала спорить о том, что сама свой характер сильным не считаю. В последние года полтора я будто руководствовалась девизом «Глупость и отвага», хотя какой-никакой характер действительно начал проявляться именно в это время. Но сейчас важно другое.
– Не перечь мне. Я должна. Мне давно пора было сбросить этот камень с души. На четыре счастливых человека было бы больше. А вместе с дедушкой – и на пять. Глядишь, он бы дольше прожил, расскажи я все раньше.
Бабушка сделала паузу и будто ждет, что я ей еще возражу, но в мои планы это больше не входит.
– С чего бы начать… Ты читала «Дочь Ивана, мать Ивана» Валентина Распутина? – Я киваю и начинаю понимать, к чему клонит бабушка. Нет. Нет-нет-нет-нет-нет. Милая, только не это. – Хорошо. Тогда ты наверняка помнишь, что случилось с дочерью главной героини. Со мной произошло то же, что и с ней, когда я вынашивала своего первенца. Только в моем случае я не знаю, что это был за мужчина: не смогла его рассмотреть. Твой дедушка тогда был в командировке, поэтому он ни о чем не узнал. В то время было не принято говорить о таких вещах, они часто замалчивались. Жертвам было стыдно. А преступникам это, конечно же, только на руку. Тот мерзкий человек, из-за которого я потеряла ребенка, остался безнаказанным. У твоей мамы должен был быть старший брат. Когда после случившегося я смогла набраться сил, чтобы дойти до телефонной будки, то позвонила своему начальнику из СЭС. Он сам приехал за мной на красивом бежевом «москвиче», и я изгваздала ему кровью весь салон. Михаил Федорович, золотой человек, ни разу потом об этом не обмолвился. Он отвез меня в больницу. Договорился, чтобы про изнасилование никто не распространялся. Подозреваю, не за бесплатно. Мне помогли. Сделали все необходимое. Но, как ты понимаешь, ребеночка спасти не удалось.
– Бабушка…
– Я хотела назвать своего мальчика Сашей. Ни одной душе об этом не говорила, но Аринка тоже выбрала это имя для своего ребенка. Ефим Кузьмич вплоть до твоего рождения думал, что во время его командировки у меня случился выкидыш на нервной почве. Он тогда как раз только уехал в Афганистан. А я начала ненавидеть всех мужчин, за редким исключением. Тут и страх, и презрение. Твой папа еще и по телосложению на моего насильника похож. Как и тысячи других мужчин, но куда уж тут деться. Когда твоя мама привела в дом не своего мужа, на минуточку, а просто отца своего еще не рожденного ребенка, то я взбунтовалась. Я настаивала на аборте.
– Да, точно…
– Пойми, Арину ждала карьера в большом балете. Дочка у меня не менее талантлива, чем внучка, и для нее танец был всем. Какая балерина рожает в восемнадцать-девятнадцать лет? Во что превратится ее тело? Я думала только об этом. И ругала себя за то, что отпустила Арину одну к подружке в Крым под Новый год. Это была ее единственная и лучшая подруга с самого детства. Я знала ее семью, они долгое время жили в соседнем доме. Мне казалось, что у обеих девочек есть голова на плечах. Что за ними присмотрят родители этой самой подружки. Но я ошиблась. Тогда я думала, что это просто помешательство, а не любовь. Однако я ошиблась и в этом. Раз они до сих пор вместе и даже спустя двадцать лет отношений смотрят друг на друга с теплом, остаются опорой друг для дружки, то это все по-настоящему. Но такие случаи скорее исключение из правил. Когда их отношения только начинались, я не могла предугадать, что все будет так. Я думала о благе своей дочери, только ее. Без ее потенциальной семьи, грозившей появиться слишком рано. Тем более что вынашивала она тебя тяжело.
– Ты говорила, что дедушка убедил тебя не настаивать на аборте?
– Так и есть. Поэтому я решила подкупить медперсонал, чтобы в больничной палате твоя мама была как в тюремной камере. Без шанса сбежать со своим суженым. А за дополнительную плату они еще и сказали ей после кесарева, что ребенка спасти не удалось. На самом деле я планировала пристроить тебя в дом малютки. Но потом поняла, что не могу так. Через неделю я забрала тебя домой. Это случилось раньше, чем Арину можно было выписать. Но когда прошла всего неделя после родов, она все-таки сбежала из роддома вместе со своим Аароном. И уехала далеко. Можно было догадаться, что в Крым, но непонятно, куда конкретно. Мне не хватило мудрости в деталях расспросить твоего папу, откуда он. А потеряться в начале нулевых было проще, чем сейчас. Понимаешь, я уже хотела рассказать все Арине и повиниться перед ней, а она сбежала. Когда-то я потеряла первого ребенка, а тут – еще и второго. Дочь вела себя не так, как я ее воспитывала. Моя обида на то, что она не прислушалась ни к одному совету и бросила меня, была сильнее благоразумия.