лнию голубого платья. Потом быстро покосилась на меня, сняла платье через голову и повесила его на спинку стула. Кэтти с трудом удержала равновесие, аккуратно ставя на коврик туфельки, и я обратил внимание на то, что она очень белокожая и что у нее потрясающе красивая грудь.
— О Господи, Кэтти, это же я тебя заставил, ты вовсе не должна…
— Тебе больно? — спросила она.
— Оденься.
— Что?
— Мне пришла в голову дурацкая идея одеться и уйти.
На глазах у Кэтти выступили слезы, но выражение лица не изменилось.
— Ты уже понял, чего хочешь? — вздохнула она. — Я вот нет. А ты, оказывается, просто пьян.
Я сел.
— Извини, я совсем не то имел в виду, а просто — давай уйдем отсюда?
Я услышал дыхание Кэтти и был уверен, что она стоит и смотрит на меня, а потом Кэтти обошла кровать и бросилась в мои объятия. От нее пахло чистотой и какими-то слабыми цветочными духами. Обвив вокруг Кэтти руки и ноги, я прильнул к ее душистой мягкой шее.
— Кэтти, я совсем не…
— Молчи, — сказала она. — У меня было мало мужчин, но я знаю, что вы любите бить, мять, колотить. Милый, мне известно все это. И еще многое другое. Господь благосклонен к тебе, а я — лишь одна из тех, кто оказался рядом, чтобы тебе помогать и тебя поддерживать. Я не интересуюсь ни твоими делами, ни твоими планами. Ты приближаешь женщину к себе, а потом отпускаешь. Она уходит, и ты не чувствуешь никакой вины. Пока же здесь с тобой я. Для того, чтобы кто-то был возле тебя. Ты можешь заниматься чем угодно — любить меня, кричать, разговаривать или плакать, если, конечно, ты умеешь плакать. А теперь решай: уйти или остаться.
— Я думаю… остаться.
— Хорошо, милый.
Пальцами свободной руки она гладила меня, снимая напряжение с моей шеи и плеч. Я даже представить себе не мог, в каком напряжении находился, а нужно расслабиться и перестать обижать Кэтти.
В темноте она сказала мне своим мурлыкающим голоском:
— С такой суммой денег я могу быть рядом со своим сыном. Заменю Кристину, которая сейчас присматривает за детьми. Она ведь мечтает снова стать официанткой, и я дам ей знать, что она может спокойно искать работу. А ты, дорогой, должен сходить в порт, договориться, и тебя возьмут в наш старый док. Ты ведь на все руки мастер. И иногда мы могли бы брать Дэви на рыбалку, как берут других ребят. А что касается наших отношений… Думаю, нам просто будет хорошо вместе, а как только ты почувствуешь, что настало время уходить, я отпущу тебя, Трэвис.
Так мы и сделали. Я пробыл у Кэтти так долго, что даже сам удивился: неужели можно столько времени просидеть на одном месте?
И однажды, в конце ноября, когда я собрался в путь, она вытерла слезы, и мы обменялись привычными шутками. Она держала за руку сынишку, и они махали мне на прощанье, пока я не обошел остров и не скрылся вдали.
ГЛАЗА С ЖЕЛТИЗНОЙРОМАН
Глава 1
Стояла жаркая июньская ночь с понедельника на вторник. Было уже за полночь, и прилив только начался. Мошкара устремлялась на нас несметными полчищами, едва стихал ветер.
Я сидел в скифе[4] под мостом вместе со своим приятелем Мейером. Это был первый автомобильный мост после Маратона по направлению к Ки-Уэст.
Мой холостяцкий плавучий дом «Дутый флэш» стоял на якоре в Маратоне уже с субботы. С тех пор, как во второй половине дня я позвонил из Бахья-Мар в Лодердейл Мейеру, где он живет на своем крейсере. Конечно, это можно было сделать и пораньше, но у меня появилась одна превосходная идея. Я сказал Мейеру, что, если он соизволит добраться до Маратона автобусом, я отвезу его на рыбалку к омуту в самое подходящее время года, при самой лучшей луне и приливе, а потом он сможет вернуться со мной на «Дутом флэше» в Бахья-Мар, так что мы попадем туда в среду вечером, что, впрочем, не так уж и важно.
Лучшей компании, чем Мейер, не сыскать, потому что он знает, когда следует говорить, а когда лучше промолчать, никогда не отлынивает от работы.
До того, как я попросил его приехать и услышал его «да», мне казалось, что лучше бы провести несколько дней в полном одиночестве.
Я только что проторчал десять дней на «Флэше» в компании старого друга по имени Вирджиния, более известной как Виджи. Она метеором принеслась из Атланты, вся в растрепанных чувствах, пытаясь вспомнить, кем же она была три года назад, до неудачного замужества.
После трех лет жизни с Чарли она стала мрачной, резкой, издерганной и не могла ответить без истерики на самый простой вопрос. Вот я и взял ее с собой поплавать. В такой ситуации человеку нужно выговориться. Она чувствовала себя страшно виноватой в том, что их брак с Чарли не удался. Но чем больше она говорила, тем лучше я понимал, что иначе и не могло быть. Она была слишком пассивной, слишком покладистой, слишком покорной для такого эмоционального фашиста, как Чарли. Он все время перегибал палку. Он подорвал ее уверенность в себе и во всех ее способностях — от общения с людьми до готовки обеда и вождения машины. В конце концов он прошелся и по ее сексуальным возможностям. На мой взгляд, обсуждение сексуальных способностей следует приравнять к кастрации. Люди типа Чарли идут напролом к постоянному и полному превосходству. Они просто паразитируют на своем партнере. И Виджи даже не осознавала, что бегство от него было своеобразной формой самосохранения, попыткой спасти свою личность и последние крохи своей гордости.
Поначалу она говорила не переставая, но все равно не могла ничего понять. Она все повторяла, каким он был классным парнем и как она все делала не так. На третий день, став вечерком на якорь в тихом уголке Флоридского залива, я ухитрился влить в нее изрядное количество сыворотки правды доктора Трэвиса Макги — чистого, неразбавленного «Плимутского джина». Во время спора я выдвигал все новые и новые доводы и тем самым умудрился-таки подвести ее поближе к истине. И за последние полчаса, перед тем как отрубиться, она наконец сломала этот барьер и принялась описывать, как она действительно ненавидела бесчинствующего, самодовольного сукина сына Чарли. Это был весьма красочный рассказ, и она понятия не имела, что я записывал его на пленку. На следующий день, проспав более половины суток, она была покорной и жалкой. А вечером, когда она опять попыталась мне изложить все те же сказки про Чарли и про то, как она все делала не так, я прокрутил ей записанную накануне пленку. У нее началась истерика, завершившаяся хорошими долгими рыданиями. После этого она достаточно проголодалась, чтобы справиться с солидным бифштексом. Затем снова проспала больше двенадцати часов и проснулась с намерением не предпринимать никаких попыток для восстановления своего брака. Когда-то давно у нас с Виджи были не совсем тривиальные отношения. Мы оба хотели от жизни одного и того же, но скрывали это от самих себя до тех пор, пока в дело не вмешалась суровая реальность.
Все попытки оживить приятную ностальгию провалились с треском. Чарли так основательно прошелся по ее сексуальности, что от той и следа не осталось. Она была уверена, что стала фригидной.
Я испробовал еще одно из патентованных средств доктора Макги. Я поднял ее рано утром и устроил отличный денек с купанием, рыбалкой, нырянием, подводным плаванием, а также легким ремонтом и работой на кухне. Я устроил ей денек, напомнивший бы любому моряку об учебном лагере для новобранцев. Вечером, под прибывающим месяцем и сильным бризом, разгоняющим комаров над палубой, когда она была слишком вымотана для того, чтобы нервничать, волноваться и предаваться мрачным предчувствиям, я перелез к ней на надувной матрас и осторожно вытряхнул ее из шортиков. Она тихо замурлыкала, наполовину удовлетворенная, наполовину сонно протестующая. И когда вдруг окончательно проснулась, ей было уже не до того, чтобы будоражить себя всеми этими дурацкими мыслями, которые внушил ей Чарли. Она была настолько счастлива и уверена в себе, что, погружаясь в глубокий сон, время от времени начинала радостно смеяться.
Я отнес ее к себе в каюту, где несколько часов спустя в золотисто-оранжевых лучах утреннего солнца, пробивавшихся сквозь зашторенные иллюминаторы, она доказала себе самой, что это была вовсе не счастливая случайность.
Когда я высадил ее во Фламинго, она выглядела помолодевшей года на два. И начала снова приходить в себя. Руки не дрожали, голос утратил визгливость и резкость, она часто беспричинно улыбалась. По корабельно-береговой морской связи Майами я добрался до ее сестры, и та приехала за Виджи во Фламинго.
Мне пришлось отвести сестрицу в сторонку и объяснить ей, что если Виджи вернется к Чарли, он может доконать ее окончательно. В ответ сестра спокойно, сухо и без лишних эмоций сказала, что если у Виджи появится хотя бы слабое желание вернуться к этому монстру, она лично, перевязав ленточкой, вышлет ее мне обратно в Лондервилль, так сказать, в готовом виде. Я думаю, она заметила, что такая перспектива не вызвала у меня особого энтузиазма.
Конечно, в миссионерской работе было нечто приятное, но после близкого контакта с клубком нервов у вас потом неделями будет звенеть в ушах. Она была неплохим воспоминанием для того, чтобы вызвать легкую ностальгию, но не настолько замечательным, чтобы я бросился за ней очертя голову. Что больше всего действовало мне на нервы, так это необходимость жестко контролировать все, что я говорил далее в течение десяти дней. Я старался восстановить ее моральное состояние и вернуть независимость, так что любое неудачное замечание могло моментально все испортить.
На самом деле чувствуешь себя легко и непринужденно только с теми людьми, которым ты можешь сказать все, что на ум взбредет, будучи уверенным, что они отреагируют должным образом и что любое недопонимание будет сразу высказано, а не похоронено в глубине, угрожая обернуться внезапным взрывом.
Виджи, как и множество других милых и мягких людей, была прирожденной жертвой. Судьба так хорошо обходилась с ней до двадцати лет, что ей так и не пришлось встать на ноги и духовно окрепнуть. Когда она любила, она отдавала себя полностью. И стала бы потрясающим подарком для какого-нибудь парня, сумевшего оценить это. Сотни таких Виджи никогда не узнают, что они жертвы. Они живут среди подходящих людей. Но если одной из них на роду написано повстречать такого вот Чарли, то ее сожрут. Их можно встретить потом, призрачных, молчаливых и рассеянных женщин, стоящих на краю жизни, время от времени они нервно улыбаются и изредка, как бы извиняясь, покашливают.