— Почему?
— Потому что появляется чувство, что все не ладится. Потому что если они меня схватят, то уж отыграются за то, что я их напугала, смывшись. Они еще заставят меня умолять о том, чтобы я снова оказалась там, внизу, под водой, прикрученной к булыжнику.
Появился Мейер и принес мне обычную одиннадцатичасовую бутылочку «Тьюборга». Она обернулась к нему и сказала:
— Вы обиделись, да?
— А должен?
— Наверное, должны были бы. Но со мной вот в чем дело, Мейер. Я пробыла некоторое время в исправительном доме, и мне приходилось там делать всю черную работу. Я поклялась, что никогда в жизни больше этим не займусь, даже если деньги для еды придется на горничную потратить.
Он обошел ее и облокотился на перила. Мы поговорили. Он вежливо спрашивал. Она наконец допила свой бокал, спустилась вниз и вернулась с новым, таким же полным и темным. Я подозревал, что ее нервозность по поводу своего будущего повышала болтливость в беседе со мной. А в начале второго бокала у нее еще больше язык развязался. Она стала пытаться в довольно явной форме шокировать Мейера, чтобы он не воспринимал ее так спокойно и дружелюбно, так что наговорила нам много, выдав кучу зацепок, иногда ложных. Но все равно, соединив все вместе, можно было восстановить последовательную и правдоподобную историю.
Когда она была еще ребенком, ее братья подорвались, играя на гавайском пляже. Выкопали что-то, от чего взлетели на воздух. После войны мать привезла шестилетнюю Ванжи в Штаты. Сама она приехала следом за морским офицером, обещавшим развестись со своей женой и жениться на ней. Офицер ее бросил. Мать устроилась официанткой и обзавелась брутального типа дружком. К тому времени, как Ванжи исполнилось десять, она стала совершенно неуправляемой. Когда ей пригрозили исправительным заведением для малолетних нарушителей, она, не поддаваясь запугиваниям, стала нарушать все правила столь бесстыдно, что они были просто вынуждены отослать ее туда. Когда она пробыла в этом заведении два года, грузовик размазал ее мать по стенке ресторана, где та работала. В тринадцать, выглядя на все восемнадцать, она соблазнила директора, проживавшего в исправительном доме по месту службы, и стала шантажировать его, требуя избавить от работы служанкой, предоставить особую пищу и прочие привилегии. Год спустя кто-то донес об этой ситуации в министерство юстиции штата, и директор, спасая собственную шкуру, вытащил ее оттуда и пристроил на работу девушкой по вызову в районе Вирджиния-Бич. Там из нее повыбили все бунтарские замашки. Она переходила с одной станции на другую и к двадцати четырем годам оказалась девушкой по вызову в Джэксонвилле, зарабатывая больше всех в округе. Два года назад ее втянули в опасную игру, которую она не захотела описывать.
Тогда она многое перенесла. Обстоятельства превратили ее в клубок нервов. Можно прослезиться, представляя себе гавайскую малышку, не понимающую, что же произошло с ее старшим братом, который носил ее раньше на плечах.
«Дутый флэш» шел на северо-восток в полуденном зное. Я снял рубашку и откинулся на спинку кресла, изредка поглядывая на знакомые отметины, положив ноги на штурвал и придерживая его большими пальцами. Спрятав лицо в тени огромной шляпы, мисс Ванжи все говорила своим густым контральто, а рядом преданный слушатель Мейер, опираясь на перила, поглядывал и подбадривал ее.
Она перескакивала с одного времени на другое, порой уходя в сторону фантазии и самообмана. Ее манера говорить менялась от имитации герцогской элегантности до клинической недоразвитости. Постепенно в повествовании заполнились все графы, как проявляется рисунок, когда гравер сделает десять тысяч крохотных углублений на ледяной тарелке. Наверно, какой-нибудь профессор социальной психологии отдал бы все свои шансы получить степень в обмен на полную запись этого бессвязного пересказа. Поначалу было довольно интересно. Мне кажется, любому нормальному человеку любопытно узнать о внутренней структуре организованной проституции, об опасностях, которых следует избегать, об откупах, о механизме поиска клиентов и способах вытягивания дополнительной платы, если удается хорошенько зацепиться.
Но со временем она стала повторяться и весьма наскучила. Слишком детальное описание мебели в апартаментах домов свиданий или гардероба девушки. Жизнь рабочего, роющего туннель под рекой, кажется увлекательной, пока не приходится выслушать подробное описание каждой лопаты гравия. И поэтому, когда Мейер отправился готовить обед, а она, решив, что, наверно, получила слишком большую дозу солнца, последовала за ним, воцарившаяся тишина была как нельзя кстати.
Я молча раздумывал, к какой категории ее отнести. Двенадцать лет подобной работы лишили ее какой бы то ни было надежды на спасение. И хотя я был крайне далек от нелепой мысли проявить сентиментальность или романтизировать шлюху, тем не менее я все же уважал определенную силу духа, которой обладала Ванжи. Она не разревелась перед лицом смерти. Она не шелохнулась и не издала ни звука, когда мы вынимали крючки у нее из ноги. Она рванула прочь от самого края смерти с потрясающей жизнестойкостью. Ее болтливость казалась лишь симптомом пережитого потрясения. Немного я знавал женщин, способных перемахнуть через такие ужасы.
Я почувствовал, что горжусь ею. Эта реакция была столь неестественной, что даже озадачивала. Я попытался докопаться до ее источника. Я вспомнил, как проговорил однажды всю ночь напролет с чертовски способным хирургом. В какой-то момент нашей ночной беседы он заговорил об одном из тех, кого отправил обратно сквозь Большие Ворота, когда и не имел права ожидать, что это получится.
— Они становятся твоими родственниками, — сказал он. — Твоими детьми. Тебе хочется, чтобы все у них было хорошо, потому что они получили эту жизнь от тебя. И ты хочешь, чтобы они хорошо ею воспользовались. И когда они в дерьме копаются, растрачивая то, что дал им ты, чувствуешь себя несчастным. А когда они ее используют как надо, чувствуешь себя великолепно. Может, потому, что, для поддержания своеобразного баланса, они должны добиться того, чего достигли бы другие, те, которых ты потерял черт знает почему.
Я знал, что рисковал ради спасения человека, крепко цепляющегося за жизнь. И мне нужно было верить, что у нее хватит силы духа и твердости, чтобы выбраться.
Глава 4
В половине четвертого, после того как Ванжи ушла спать, ветер переменился и подул нам навстречу. Наверху у приборов стало так жарко, что я поставил Мейера к штурвалу, чтобы самому натянуть брезент для тента. Потом мы сели в тени поговорить о своей пассажирке, сойдясь на том, что ее болтливость была своего рода истерической реакцией.
— А еще, — сказал Мейер, — ей приходится повышать свой уровень в наших глазах. Она не может удержаться, чтобы не добавлять всякие там мелочи, но в целом это правда. Может, она и не хотела бы рассказывать о своей карьере. Может, хотела притвориться кем-нибудь другим. Но как бы это обернулось по прибытии в Майами? Сказать, что, как манекенщица, отправляется обратно в свое агентство? Обратно к мужу и детям? Обратно за свой секретарский стол? Не завышая свой уровень, она как бы просит помощи и совета, как ей уйти от мести этих людей, которые непременно совершат вторую попытку.
— Но она повышала его отнюдь не все время.
Я рассказал ему о той части разговора, которую он пропустил.
— Трэвис, она ходит кругами, постепенно приближаясь к истине. Мне кажется, ей хочется рассказать нам все и снять этот грех с души. Чем бы она там ни занималась последние два года, это заставляет ее чувствовать себя виноватой. Но перед ней стоит настоящая дилемма. Если она нам расскажет, мы можем настучать властям, и ее подружки пострадают вместе со всей компанией. Но даже если по-прежнему будем принимать все как есть, мне кажется, она все же соберется с духом, хотя бы из-за последней призрачной надежды, что мы сможем подсказать ей, что делать дальше.
— У тебя есть какие-нибудь догадки о том, чем она занималась? — спросил я.
Он с раздражением произнес:
— Ты ее слушал так же, как и я. Шантаж ее пугает. Не пугают ни конспирация, ни воровство, ни пагубные привычки, ни вымогательство, ни нанесение телесных повреждений. Остается, между прочим, не так уж и много.
— Но, по меньшей мере, это ее расстраивает.
— Конечно расстраивает, за два года это стало просто выводить ее из себя.
Мы сочли Тэрпонский залив удачной промежуточной стоянкой. Как раз на середине пути. И, после того как я вышел из восточной части пролива, сбросили огромный якорь на прекрасное дно и выключили двигатели. Она вышла, зевая и потягиваясь в закатных лучах, спросить, что, похоже, мы в каком-то озере и почему мы остановились, что, вылетело что-нибудь?
Я объяснил, что мы не хотим платить сверхурочные капитану за то, чтобы плыть всю ночь, а потому остановка на ночь — это вполне стандартная рабочая процедура.
Было совсем безветренно и страшно жарко. Я запустил большой добавочный генератор, и мы законопатили все окна и двери, включив кондиционеры на полную мощность. Угасающий день освещал салон оранжево-золотистым светом сквозь правый ряд окон. Я показал ей, как пользоваться музыкальной системой, и, когда ей не удалось выбрать ничего по душе из всех моих пластинок и записей, я включил радио, и она водила настройку туда-сюда, пока наконец не остановилась на какой-то голливудской станции, передающей, согласно терминологии Мейера, псалмы спаривающихся жуков. Она усилила басы и установила громкость на чуть-чуть меньший уровень, чем тот, что используют для пыток. Мой огромный усилитель посылал этот адский шум в укрепленные на стене стереоколонки, выдавая нам все частоты и полутона вплоть до верхнего диапазона, который человеческое ухо уже не в состоянии различить.
Я дал ей покопаться в широком сундуке. Она, конечно, оставила его открытым, разбросав все ненужное на полу вокруг, так же как она забывала пустой бокал в том месте, где допила, снятые вещи — на ковре, а открытую бутылку бурбона — на камбузе, раскидывала туалетные принадлежности, пачкала полотенца губной помадой и оставляла в раковине темные волосы. Абсолютно безразличная к соблюдению чистоты и порядка, она тратила все время, свободное от болтовни, еды и сна, на работу над своей внешностью. Она фантастически долго сидела перед зеркалом и пришла в восторг, обнаружив в большой «помойке» маникюрный наборчик, что дало ей возможность необыкновенно старательно обработать ногти на руках и ногах, аккуратно подпилив обломанные. Если бы каким-нибудь самым невероятным образом ей удалось остаться на борту надолго, мне бы пришлось строго ограничить расход воды для ее душа. Она могла исчерпать возможности даже баков пресной воды на «Дутом флэше», значительно превышавших стандартные размеры.