Женское запястье и маленькие аккуратные локотки всегда казались мне нежными и трогательными, а чувственная артикуляция, не изменившаяся с тех пор, как ей было десять — двенадцать лет, была единственным, что не затронуло в ней взросление.
Матовый свет отбрасывал золотисто-оранжевый блик на панель стены у нас над головой. Она повернула голову, посмотрела на меня из-под полей белой соломенной шляпы, оставлявшей глаза в тени.
— Он знает, что я не хотела в это впутываться. Но он, понимаете, он слишком много этого наслушался. А они сказали ему, что теперь мы столько знаем, что рискнем здоровьем, если не войдем в дело. Боюсь, им-то мы сейчас и рискуем. Все рискуем. Готова поспорить, он тоже знает, что его ждет. Может, оттого и пьет столько. Он всегда слишком гордился своим телом, чтобы столько пить. Сколько Анс и Франки Лойал протянут, если они решили прикрыть лавочку?
— Франки она не упоминала.
— Он с Ди-Ди работает. Работал с Ди-Ди. Он скорее Анса напоминает, того же типа. Издерганный, нервничает, как все пройдет. Грифф — тот другой. Он ближе к Маку или Ногсу. Грифф скорее помогает дело закрутить, и мне кажется, он от всех трех команд процент получает. Что в Гриффе есть, так это то, что он ни о чем не переживает. Для него человек — словно жучок какой-то, и если под ноги попадется — только хруст раздается. По крайней мере, если я ему попадусь, он все сделает безболезненно, как только сможет. Я это знаю. Я ему всегда нравилась. Он намекал пару раз, что не худо бы нам перетасовать команды.
— А что это за имя такое — Ногс?
— Я не знаю, как его на самом деле зовут. Давным-давно была какая-то шутка насчет гоголя-моголя под Рождество, оттуда и пошло — «Ногс». А полностью — Ногс Берга. Я слышала, Мак говорил, что у Ногса в куче дел доля есть, и в легальных всяких там крокодильих питомниках. И нашу операцию Мак для него проворачивает и получает от него сведения о том, сколько денег на счету у тех мужиков, которых мы ловим, и указания, на какой корабль билеты брать, и еще он устраивает так, что из дальних мест от этих мужиков открытки приходят, чтобы не получилось так, будто в одном месте слишком много народу пропадает, а то больно жарко станет. Что я буду делать? Как вы думаете, что мне делать?
— Вы можете держаться так, чтобы Анс ничего не заподозрил?
Она бросила на меня быстрый взгляд, некрасиво передернув толстыми губками.
— Дружок, у меня всегда была уйма вещей, о которых он не должен был ничего заподозрить.
— Но если это произойдет и он все из вас вытянет, то и я могу в ящик сыграть, Дел.
Она пожала плечами:
— Я ему скажу, что зашла в одно местечко, где по радио новости Майами передавали, и услышала про Тами и Ди-Ди, и все вычислила по тому, как он себя вел. Во всяком случае, если вам так этого не хочется, зачем плыть на этом корабле? Вы меня нашли. Сделали мне большое одолжение. А я даже имени вашего не знаю. Летите обратно самолетом.
— Мое имя Трэвис Макги, и я плыву в каюте номер шесть по прогулочной палубе. Я могу подать вам идею насчет того, что делать дальше. Он выпьет столько, сколько ему это нужно, чтобы отрубиться?
— Он всю поездку только это и делает, а пока мы тут беседуем, уже наверняка приступил к делу.
— Оставьте ему записку. Скажите, что слышали новости из Майами и все вычислили. И тогда решили утопиться. Это послужит вам прикрытием на тот случай, если Грифф получил указание встретить корабль и убрать вас прямо оттуда.
— И что потом?
— Потом я хорошенько уплачу стюарду, а он уж найдет способ устроить так, чтобы вам не пришлось сходить с корабля вместе со всеми. Придумаем какую-нибудь причину, которая его устроит. Что-нибудь типа мужа, поджидающего вас с пистолетом у выхода из-под таможенного навеса. Анс Терри никому вашу записку не покажет. При подсчете сходящих пассажиров двоих не хватит. Вас и меня. Но наш стюард может использовать дольку от своей доли так, чтобы никто не поднимал шума. Анс пронесет через таможню ваш багаж, а у меня есть на борту знакомый, который захватит мои вещи. После того как вся суета уляжется и все уберутся, мы сойдем.
Она сняла шляпу и положила рядом, пригладила волосы, посмотрела, прищурившись, на свой бокал и побарабанила пальцами по черной столешнице.
— Конечно. Он им покажет записку. Я с корабля не сойду. И они поверят, что я спрыгнула в море. Это даст мне возможность скрыться.
— Я дам вам денег для начала. Пару кусков.
Все еще прищурившись, она сказала:
— Почему?
— В качестве одолжения Ванжи. Я обещал ей это сделать. И предпочитаю доводить дело до конца.
— Она никогда ничего не говорила ни о каком Макги из Лодердейла.
Я достал из бумажника подписанную фотографию. Она ее рассмотрела.
— Ух ты, даже так? А откуда она вас знает?
— Давние знакомые.
Она вернула фотографию.
— А чем вы на хлеб зарабатываете?
— Я бы назвал себя коммерческим партнером. Но временами клиент возражает против того, чтобы его семья и друзья узнали, насколько он туп, и тогда они называют это вымогательством или жульничеством.
— Забавная у вас манера излагать такие вещи. Из вас бы, наверно, классный конферансье получился, вы больше на гонщика похожи, или на тех, кто дороги строит или мяч гоняет, или что-нибудь подобное. А у вас есть какие-то причины оставаться в Лодердейле?
— А что?
— Может, вы могли бы меня как-нибудь использовать в качестве наживки. Одному Богу известно, какой у меня опыт, я целую пьесу для этих мужиков разыгрываю.
— Четырнадцать пьес.
Она приподняла плечи:
— Такого рода конец меня никогда не привлекал, больше не хочу.
— Давайте так скажем, Дел. Я в грязные дела не впутываюсь. Если вы грубо работаете, то рискуете упасть слишком больно, когда запахнет жареным. И любая моя операция подразумевает сотрудничество. Конечно, я мог бы вас использовать. Мы могли бы неплохо прошвырнуться вместе. Хороший сезон для того, чтобы отправиться поработать на побережье Джерси. Но что, если эти люди тут обнаружат, что вам удалось сбежать? Кто-нибудь отправится следом. Вдруг я буду переходить улицу вместе с вами, когда они вас переедут? Зачем мне так рисковать? И полиция, кстати, не поверит, что вы за борт бросились. Если они весь клубок размотают, вы одной из первых в списке окажетесь, а меня в глубокую яму кинут за сокрытие убийцы.
— Я никого не убивала! Я не могла!
— Вы всего-навсего заманивали их в такую ситуацию, в которой это мог сделать Анс. Четырнадцать раз. Вас на электрический стул не посадят. Такую милую молодую женщину. Почти никогда не сажают. Но вам там сроки просуммируют. А когда вы в конце концов из тюрьмы выйдете, то лишь в ящике через задние ворота. А я могу получить пять или десять лет за укрывание преступника. Детка, я свободен как птица, потому что никогда не рискую по-черному.
Она повернулась ко мне лицом к лицу, обхватила мое запястье своими коротенькими пальчиками и принялась обрабатывать этими своими зелеными глазищами. Это был вовсе не неподвижный взгляд. Она водила им туда-сюда, вверх и вниз и наискосок, каждый раз останавливаясь на глазах. Чистый серебряный голосок зазвучал чуть приглушенно:
— Я ловила мужиков с тех пор, как мне шестнадцать исполнилось. Милый, я так устроена, что просто должна принадлежать кому-нибудь. Анс был слабым, именно потому ничего великого и не получилось. Макги, ты так быстро на меня все обрушил. И я знаю, мы хорошо друг на друга реагируем. Это то чувство, которое ни с чем не спутаешь. Так что у меня нет иного выбора, кроме тебя, милый. Я должна доверять тебе. Я должна предоставить тебе командовать и вытащить меня из этой дряни. Вот так между нами все складывается и, может, еще лучше сложится, чем мы предполагали. Когда у кого-то есть, я могу все время на уровне держаться. Я тебе буду помогать во всем, что ты захочешь, а мне только еда нужна, одежда и крыша над головой. И я Христом-Богом клянусь, что если меня кто найдет, я их сумею убедить, что ты и знать ничего не знал. Я могу хорошо помогать. Я могу кем угодно быть, хоть студенткой, хоть домохозяйкой, хоть моделью, или там юной вдовой, или еще кем. А когда ты скажешь: уходи — я уйду. Ни слез, ни истерик. Ну, давай попробуем, а?
Но я не мог выбросить из головы этих мужчин, четырнадцать человек, выбитых, как бильярдные шары, из своего бизнеса этими прекрасными глазами и милым голоском, мужчин, присасывающихся к этим толстым губкам, зажатых в длинных и теплых тисках ляжек, мужчин, благословлявших удачу, которая в их годы послала им пылкость и преданность такой видной девушки, отправлявшихся с ней в круиз и не переживших своей первой ночи на борту, уступая место стареющему «Мистеру Атлету».
— Может быть, — сказал я. — Я подумаю. Может, у меня появятся кое-какие мысли о том, как обеспечить себе определенную страховку. Уже начало пятого. Когда ты от него отделаешься?
На мгновение она позабыла о моем вопросе. Покачала головой.
— Как подумаешь об этом, просто мистика какая-то. Боже мой, чтобы он отдал меня в лапы Гриффу точно так, как я ему этих клиентов отдавала! Все, что ты говоришь, сходится. Нам, девицам, следовало сообразить. Только дело жареным запахнет, так нас первыми и уберут. Знаешь, а я буду скучать по этим девчонкам. Нам так весело бывало.
— Так во сколько?
— Ох, судя по его обычным достижениям в этой поездке, я думаю, он отрубится еще до одиннадцати. Может, даже до десяти.
— Шестая каюта, — сказал я. Потом постучал костяшками по столу. Два быстрых удара, пауза, и опять два быстрых. — Постучишь вот так.
Чисто теоретически интересно то, что по дороге от столика к входной двери она ухитрилась трижды настойчиво потереться о меня туго обтянутым тканью бедром, хотя ее вовсе не качало и не было никаких проблем с тем, чтобы удержать равновесие. С обычной своей практичностью она сменила хозяина.
И теперь дело лишь за тем, чтобы окончательно закрепить, зацементировать новые отношения единственным известным ей способом.