Когда я сделал все, о чем меня попросили, она стряхнула волосы назад, прополоскала мочалку, отжала, намылила снова и, протянув мне, сказала:
— У тебя так хорошо сзади получилось, что ты и спереди меня вымыть должен.
— Поторопись, детка. Играть сейчас некогда.
— Ну почему ты злишься? Ты простудился? У тебя такой голос хриплый. Может, посидишь здесь и поговоришь со мной?
— Я не злюсь, но порядком нервничаю. Если то, что я устроил, не сработает, то я предпочел бы, чтобы ты была на ногах и одета на случай, если кто-нибудь из экипажа или таможенник в дверь постучит.
— Хорошо, милый, — сказала она неожиданно послушно и безропотно.
Было уже четверть восьмого, и, выйдя взглянуть на залив, я прикинул, что мы причалим через полчаса. Я встретил Артуро Талиапелолеони, дал ему указание насчет завтрака, и новая банкнота исчезла у него в кармане. Десять минут спустя он принес еду. Я закрыл ее в ванной и принял у него поднос в дверях, а он все старался тайком от меня оглядеть каюту. Потом, скорчив гримасу великого конспиратора, удалился.
Она радостно заверещала при виде подноса с завтраком, особенно заказанного к кофе бренди. Усевшись и отпив первый глоток сока, она посмотрела в окно и сказала:
— Эй, похоже, мы сбавляем ход.
— Как раз волнорез проходим.
— А когда мы сойдем, милый?
— Я думаю, в одиннадцать. Хочу через несколько минут подняться наверх и убедиться, что Терри сойдет, не поднимая шума.
— Как кролик смоется, поверь мне на слово. Что о нем беспокоиться?
— Заодно хочу взглянуть, нет ли там фараонов, поджидающих вас обоих. Если они у вас на хвосте, то им может быть известно больше, чем ты думаешь. Я понаблюдаю, встретит ли его кто-нибудь на берегу. Это может изменить всю картину.
Она перестала жевать и через сладкую вафельную трубочку спросила:
— А как она изменится, если…
— Если они спросят о тебе корабельных офицеров, то стюард сложит все, что знает, в единое целое и немедленно струсит.
Она опять стала медленно жевать.
— А, они не могли за это время так глубоко все раскопать. Нет. — Она подмигнула. — Но уж точно раскопают, как только признание получат. Эй, а что ты с ним сделал?
— Напечатал адрес, наклеил марку и отдал своему приятелю, чтобы он отправил, когда сойдет на берег.
— Солнышко, мне кажется, мы должны сами его отправить. А вдруг ему станет любопытно? Мне бы стало ужасно любопытно, что за письмо адресовано в полицию.
— Решения принимаю я. А что делаешь ты?
— Я… я-то делаю, что ты скажешь. Хорошо, милый. Значит, так и будет. Значит, я тоже хочу, чтобы это было так. Босс у нас ты.
Я залпом выпил полчашки кофе, предупредил ее, чтобы не отвечала на стук, и запер дверь снаружи. Потом спустился на прогулочную палубу. Корабль причаливал правым бортом к большой пристани. Там было около ста человек; в яркой одежде, загорелые, они стояли за доходящим до уровня груди ограждением, ожидая пассажиров и экипаж, прибывающих из последнего в этом сезоне круиза «Моники Д.». Они махали руками. До меня доносились приветственные возгласы. Фары машин освещали площадку для парковки. С корабля бросили стальные тросы, и чьи-то руки на берегу накинули петли на чугунные тумбы. Заревела палубная лебедка и стала распрямляться, медленно уменьшая расстояние до пристани. Смолкло низкое гудение главных двигателей, оставив лишь резкий звук генератора, снабжающего береговые корабельные службы. Были подняты и закреплены два трапа, и когда капитан и два корабельных офицера сошли по сходням в белоснежной форме с дипломатами и маленькими чемоданчиками в руках, по громкоговорителю объявили, что все сходящие на берег пассажиры должны собраться на прогулочной палубе у среднего трапа, готовые покинуть корабль, как только спустят багаж.
Я перешел на корму, откуда был виден пассажирский трап, и заметил Мейера, налегающего животом на перила первым в очереди. Он меня не видел. Выглядел он решительно и непоколебимо. Внизу в грузовом отсеке открыли отверстие для багажа и установили конвейер. Багаж поехал вниз, и рабочие принялись наполнять им первую грузовую тележку. Потом откатили ее под навес и стали наполнять следующую, пока другие работники порта разносили багаж из первой по нужным секциям в соответствии с именем пассажира на ярлыке. Каждое третье багажное место оказывалось, похоже, плетеной корзиной с бутылью. Пассажиры выстроились в очередь, достали таможенные декларации и справки о прививках, стоявшие с краю перегибались через перила, пытаясь разглядеть свой багаж. Береговая радиоустановка начала передавать марши так громко, что звенело в ушах и нельзя было разобрать ни слова. Объявили имена нескольких привилегированных пассажиров и попросили их перейти вперед, к другому трапу. Это были мелкие политические фигуры. Им пришлось пройти по широкому кормовому коридору, между проволочными заграждениями и бортом, мимо других пассажиров, чье нетерпеливое ожидание высадки лишь подстегивалось столь явной демонстрацией привилегий. Одноклассный корабль превратился в последние минуты круиза в двухклассный, и десяток особо привилегированных персон, немного гордясь своей значимостью, болтали между собой с излишним воодушевлением. Они окажутся первыми в очереди на таможенный досмотр.
Внезапно я заметил среди них Мейера. Его имени не называли. Он шел, как царь всех медведей, подняв голову и высматривая меня. Заметил и легко махнул рукой, эдакий принц крови, посылающий флорин бедному крестьянину. И я хорошо представил себе, как он будет держаться, если там, под навесом, проявят излишнее любопытство. С огромной помпой и холодным взглядом профессионала, исключающими всякую возможность предоставить герру доктору профессору Мейеру какое-либо другое обслуживание, кроме привилегированного.
Потом я заметил, как он высматривает кого-то за ограждением. Так же как и я, он искал Мерримей Лейн, нашу лже-Ванжи, стоящую в слишком плотном окружении толпы, и, вытянув ее оттуда, повел за собой. Они шли по разные стороны проволочной ограды, пока она не вышла на открытое место. Он приостановился, сказал ей еще несколько слов и поспешил следом за остальными привилегированными пассажирами, широко маршируя в такт «Звездам и полосам навек».
Мне не удалось высмотреть Терри, и передо мной уже вставали тревожные видения Анса, лежащего в постели в той же позе, в какой я его оставил, с кровяным шариком в мозгу, медленно останавливающим функционирование сердца и легких. Он здорово ударился головой. И даже с полотенцем на руке я мог оставить костяшками четыре приличные вмятины. Ушибы мозга распространяются внутри черепа и мозговой оболочки, иногда вызывая разрывы тканей. Гораздо меньшие повреждения заставляют иногда клиента пролежать в коматозном состоянии семь часов, семь недель, а то и семь лет.
Мои опасения нарастали, и я поспешил обратно на лоджию. Двери четырнадцатого номера были распахнуты, две горничные перестилали постели, весело переговариваясь по-итальянски. Это была явно счастливая команда. Последняя партия загорающих развезена по островам, последние чаевые надежно приколоты изнутри к трусикам, и в пятницу они отплывут домой, конец путешествиям, две недели с семьей, пока будут обновлять «Монику Д.» в одном из неаполитанских доков компании, готовя к средиземноморскому круизу с первого июля.
Перед тем как снова спуститься вниз, я подошел к перилам, перегнулся, посмотрел наверх и примерно в шести метрах впереди увидел Анса Терри, прислонившегося к перилам верхней палубы по правому борту.
Там были и другие люди, парочки, расположившиеся вдоль перил на большом расстоянии друг от друга. Это были отдыхающие, не видящие проку в том, чтобы толкаться на нижней палубе. Когда толпа схлынет, они сойдут вниз и спокойно спустятся на пристань. Это те же люди, которые остаются сидеть в самолетах, когда все стадо устремляется в проход в ожидании того момента, когда откроют двери. Когда проход освобождается, они встают, собирают вещи и сплошь и рядом ухитряются получить багаж первыми и сесть в первое такси.
Я прошел наверх. Встал в трех метрах от Терри. Его длинное, желтоватое и морщинистое лицо казалось пустым. Тело было неестественно неподвижно. Я разглядел на лбу ярко-красную шишку величиной с виноградину. Стараясь представить себе, что происходит у него в мозгу, я вдруг живо вспомнил, как совсем ребенком отправился в зоопарк и был зачарован непрерывным и бесцельным хождением белого медведя взад-вперед по клетке. Шесть шагов вдоль каждой стороны, меняя направление всякий раз, дойдя до поворота. Это очень напоминало то, что делал сейчас мозг Анса Терри. Он не мог знать о том, что Ванжи избежала того, чтобы быть похороненной в своей подводной могиле. Только он и Маклин знали, где она утоплена и с каким грузом. Но ведь он сам держал в руках куклу, похожую на Ванжи. Теперь Дел написала прощальную записку, не имеющую особого значения, и бросилась с борта. Кто-то приходил ночью и отобрал деньги. Его мысль блуждала туда-сюда, шесть шагов, по замкнутому кругу, пытаясь обнаружить какую-либо связь между этими событиями.
Вниз он не смотрел. Он вглядывался в даль безо всякой цели. Я посмотрел вниз и заметил Мерримей, стоящую на открытом месте у ограды, держась одной рукой за трубку, идущую вдоль верха заборчика на высоте груди. Закинув голову, она глядела на меня. Слегка отвернувшись от Анса Терри, я трижды махнул заслонявшей глаза правой рукой в его сторону. Она кивнула. На ней были темные очки.
Марш кончился. Сквозь электрические помехи в перерыве между записями она прокричала нам:
— Анс! Эй, Анс!
Весь напрягаясь, он посмотрел вниз. Заиграли новый марш. Я видел, как он нашел ее и уставился вниз. Она помахала, сняла очки, стоя подбоченясь, как это делала Ванжи, и глядя прямо на него с ее обычной широкой и издевательской усмешкой.
Он уставился вниз, на нее, наклонившись вперед, схватившись огромными желтоватыми руками за перила и открыв рот. Я взглянул на нее. Она поцеловала ладонь и сдула поцелуй. Он не то задохнулся, не то закашлялся, и, посмотрев на него снова, я заметил на подбородке влажно болтающуюся тонкую и блестящую нить слюны.