Усевшись в салоне «Флэша», и Включив кондиционеры, чтобы понизить температуру вокруг, и взяв бокалы, мы перешли с обсуждения машины Мерримей Лейн на наши почтенные суда.
Мейер сказал:
— Меня вот что удивляет. Предположим, что месяц, другой, шесть, семь, восемь все спокойно. Потом вдруг эта ядовитая потаскушка начинает упоминать твое имя при каждом удобном случае. Ты абсолютно неизвестен местному гестапо. И как же ты собираешься остаться в стороне от всего этого?
— От чего? Никто ее в моей каюте не видел. Вы думаете, хоть кто-нибудь на этом корабле признается, что их можно подкупить, чтобы они разрешили людям оставаться на борту до тех пор, пока таможня не свернет свой навес и не уйдет домой? Мисс Мерримей Лейн, клиентка нашего хорошего друга, встретила нас обоих после прохождения таможенного досмотра. Мы приехали сюда. Кто была та темноволосая девушка, которая отправила признания и звонила в полицию? Я понятия не имею. Ах, как эта блондинка узнала мое имя? Ха, ребята, так я с ней вчера на Бей-стрит познакомился и дружески выпить пригласил. А вы бы этого не сделали? Мы представились друг другу. Миссис Дел Терри. Но я не стал продолжать это знакомство на борту, после того как хорошенько разглядел, какие плечи у этого верзилы. Ребята, поверьте, я в жизни не слыхал ни о какой Тами Вестерн или какой-то там Ванжи. Может, я и похож на того парня, что встретил ее на пристани и уехал оттуда, и она его прикрывает, называя вам мое имя. Вы что, из ума выжили?
Мерримей поставила свой бокал и встала.
— Милые, не хочу сказать, что это не было интересно. Но у меня сегодня днем свидание в Майами с одним старым и потным акробатом. Мне понравились ваши замечательные денежки и потрясающая маленькая премия. И говорят, для гланд полезно иногда пугаться. Но больше всего я люблю удачу. Мне нравится, что вы появились и заставили дядю Джейка взглянуть на меня получше. И если потребуется, чтобы я солгала ради вас, то у меня будут самые большие и невинные карие глаза, какие вам только встречались. — Она погладила Мейера и поцеловала в лоб. Я вывел ее на заднюю палубу, к маленькому трапу, ведущему на пирс.
Она легко положила руку мне на плечо и изучающе посмотрела внимательными карими глазами.
— И вы, Макги. Если моя удача вдруг повернется ко мне не тем боком, у вас найдутся свежие запасы?
— В любое время.
Она быстро прижалась ртом к моим губам. Ее губы были нежными и оставляли ощущение прохлады.
— Может, я и загляну как-нибудь.
Я смотрел, как она быстро идет к своей машине, красная юбка колыхалась вокруг хорошеньких ног. Она не оглянулась.
Мейер выложил на стол пояс. Я переложил двадцать шесть тысяч в свой подводный сейф. Позднее в газетах я нашел ту информацию, которой мне так недоставало, — адрес разведенной жены Поуэлла Дэниелса и их пятнадцатилетних сыновей-близнецов. Я завернул деньги в бумагу. У меня есть правило всегда печатать адрес на машинке. Ни один эксперт в мире не определит, где напечатаны эти исключительно заглавные буквы. Я отправил их заказной бандеролью с почтамта Майами.
И к тому времени, естественно, их уже всех схватили — Терри, Лойала, Берга, Макми, Бантри и Стассланд, и еще долго прочесывали все от Гудзонского залива до Акапулько в поисках Уолтера Гриффа. Маклин сказал, что это Грифф толкнул Ванжи под колеса украденной машины, что она была так напугана, что находилась в полубессознательном состоянии. Маклин вел машину. Ногс отдал приказ.
Какой-то репортер обозвал их «Топители, Инкорпорейтед», несмотря на все фантастические усилия индустрии туризма в Бровард-Бич подать дело с той же интонацией, что и штраф за неположенную стоянку. И все это, как вы помните, вышло на первую полосу, назойливо напоминая о себе изо дня в день огромными передовыми — о жадности, бессердечности и разрушении столпов морали.
Еще до того, как суд присяжных в положенный срок рассмотрел обвинения, меня вызвали в женское отделение тюрьмы Бровард-Бич для очной ставки с женщиной по фамилии Стассланд. Хотя они и держали ее всего десять дней, но ее четкий загар побледнел до цвета теста, жизнь ушла из светлых волос, и они повисли серыми прядями. На ней было мешковатое серое платье без пояса и картонные тапочки для душа. Под глазами темнели фиолетовые синяки.
Только сладкий детский голосок остался прежним.
— Почему ты это сделал со мной? Почему?
— Сделал что? Угостил в баре в Нассау?
У нас была большая и внимательная аудитория.
— Солнышко, пожалуйста. Ты подстроил все так, чтобы я написала это признание. Расскажи им! Боже мой, милый, расскажи им, как это было! Ты же обещал! Ты же собирался увезти меня в Джерси.
— Девушка, я бы рад вам помочь. Но я не знаю, что вы от меня хотите. Да это и не имеет значения. У меня нет брата-близнеца, и в последний раз я видел вас, не считая сегодняшней встречи, в столовой на корабле. Я не понимаю, чем может вам помочь, если вы приплетете меня к этому. Либо вы делали то, о чем написали, либо нет.
— Значит, это так выходит, ублюдок?
— Это выходит так, как выходит, вот и все.
Вначале она пыталась совершить весьма неплохую попытку выцарапать мне глаза ногтями, но надзирательницы поймали ее и призвали к порядку. Когда ее уводили, толстые губки раскрылись, словно круглый вход в пещеру ужаса. Своим сладостно-нежным голоском сна произносила такие слова и фразы, что, похоже, они клубились, как дым, в тюремном воздухе, издавая ясно ощущаемый запах дряни. Последние из них выкрикнула уже через плечо, когда ее выволакивали, и после того, как шум стих, некоторые высокопрофессиональные служители закона вытащили платки и принялись вытирать лица.
Четвертого июля я заставил Мейера взять десять тысяч из тех денег, что нашел в потолке квартиры Ванжи. Вначале он не желал в этом участвовать, но потом, хмуро поглядев полминуты куда-то в пространство, неожиданно согласился.
На следующий день он показал мне нечто, отпечатанное на машинке и озаглавленное «Манифест Мейера». Там была масса рассуждений на тему, где и зачем это будет устроено, и, разобравшись наконец в сути дела, я понял, что десять тысяч кладутся в банк под четыре с половиной процента годовых и что каждый год он будет снимать четыреста пятьдесят долларов и использовать их для проведения Фестиваля Мейера, начиная с четвертого июля и в последующие дни, сроки не ограничиваются. Приглашения будут рассылаться веселым и общительным людям, как из постоянной, так и временных групп, и все это будет проводиться в прибрежной зоне, заново определяемой каждый год в соответствии с единственным требованием о том, чтобы это был пустынный пляж, куда можно добраться только морем. Главной темой фестиваля станут Бабы, Бутылки Пива, Бах, Блюзы и Ритмы, Братство, Блажь и Беседы о психологии поведения.
Я думаю, он заметил, что я сфальшивил, изобразив приличествующее одобрение. Все казалось плоским, печальным и скисшим.
Огромные деньги все время напоминали о «Топителях». Наиболее приятным было то, что суд штата уготовил Терри и Лойалу электрический стул и что Джейн Адель Стассланд и Делила Делберта Бантри получили пожизненное, так же как и Маклин. А Эмил «Ногс» Берга загремел на двадцатку.
Почему-то мне не удавалось справиться с хандрой. Я продолжал соскальзывать в нее все глубже и глубже. Когда такое случается, то нет никакой самоотверженности, никаких частых похвал… только время от времени маленькая, неприятная вспышка в памяти, от которой поспешно отворачиваешься, потому что не любишь яркого света.
То и дело я замечал, как рука сама наливает полный, с верхом, бокал «Плимута» со льдом, втягивал его в себя, проливая немного, и, вытирая подбородок, чувствовал, что давно не брился.
А как-то утром я отправился погулять по набережной часа в три ночи и поднял голову как раз вовремя, чтобы успеть заметить падающую звезду. Она так и скользнула на землю, быстрая, горячая и яркая. Я был просто восхищен. Старый обломок металла, прокрутившись полмиллиарда лет вокруг нас, разгорелся и, делая по восемь миль в секунду, осветил рассудок мрачного пигмея на ночной набережной.
Внезапно я почувствовал отвращение к самому себе, Какого черта брать отпуск по частям, когда я мог позволить себе его целиком, если слоняться вокруг, ныть и тыкать пальцами в печальные струны своей бессмертной души? В противоположность психу неврастеник знает, что дважды два четыре, но не может этого вынести. Я восхитился терпению своих друзей, общавшихся со мной в течение нескольких последних недель. Виджи меня слегка расстроила, а Ванжи свалилась с моста, закрутив весь процесс, а потом я действительно стал задраивать люки, подтолкнув эту тупую и пустоголовую потаскушку к пожизненному приговору.
Что огорчаться, если на какое-то время ты остался без женщин? Если есть какой-то смысл в усреднении, то дела должны пойти на поправку. Но, естественно, ничто не наладится само собой, если я буду продолжать шататься вокруг, словно привидение раненого скрипача. Мир прекрасен и это была чертовски хорошая звезда!
В десять утра того же дня, развлекаясь игрой, смысл которой заключался в том, чтобы вспомнить как можно больше любимых песенок той любовницы, что, засунув голову под мышку, одновременно красила палубу, я случайно взглянул вниз и увидел Мейера, уставившегося на меня снизу вверх с нескрываемым удивлением.
— Иногда звучит немного фальшиво, — сказал я, — зато уж действительно громко.
— Да. Это так. Действительно.
— Залезай сюда, выпьем.
Мы пили, пока в глазах не закачалась палуба.
Мейер сказал:
— Еще несколько лет попрактикуешься, малыш, и сможешь доработаться до настоящей маниакальной депрессии. Никогда не знал, когда ты собираешься допрыгаться до того, чтобы окончательно опуститься. Или почему.
— Решил, что я порчу себе весь отпуск к чертям собачьим.
— Ты и мой не улучшаешь.
— Мейер, давай наберем полную яхту добродушных клоунов, веселых девок и старых дружков-пьяниц и поплывем над подводной страной на этом винном бочонке, заглянем в старые хижины, попугаем морских птиц, изобретем несколько игр и позлим береговых простофиль. А заодно подправим наше здоровье и наш чистый, юношеский, американский внешний вид.