Сэм Даннинг отгородил часть гаража, а Лифи поставила там койку, стол, лампу и сундук, задрапированный хлопчатобумажным лоскутом, подоткнутым под верхний край. После искренних и долгих препирательств он стал платить за еду и комнату двенадцать долларов в неделю. Она хотела десять, а он настаивал на пятнадцати…
Там, на верхней палубе, Артур задумчиво поведал, что это было странное время. Он никогда в жизни не занимался физическим трудом. Старший мастер несколько раз чуть не уволил его — за врожденную неловкость, пока он не приобретал простейших навыков. Зато потом, освоив эти премудрости, почувствовал, что работа доставляет ему удовольствие: он научился забивать гвозди без круглых, словно совиный глаз, следов вокруг шляпки, определять застывание цементного раствора до нужной кондиции. Отвечал, лишь когда к нему обращались. Сидел с детьми, когда Сэм и Лифи Даннинги уходили в субботу вечером. По выходным помогал приводить в порядок катер, а иногда работал у Сэма матросом, когда кто-нибудь нанимал судно. Он словно прятался от всего, что могло напомнить о прошлом, и в процессе этого становился кем-то другим. Артур почти ничего не тратил, копил деньги, не считая их. Он мог лежать на койке, ни о чем не думая. Когда мысли вдруг возвращались к Вильме или потерянным деньгам, гнал их от себя, погружался в успокоительную серость, чувствуя только, как подкатывает к горлу тошнота от невозможности избежать воспоминаний о Вильме. Временами просыпался от эротических снов, но они быстро блекли, оставляя лишь привкус во рту да ощущение ее кожи на ладонях.
В январе Лифи родила третьего мальчика. Артур подарил ей автоматическую стиральную машинку, не новую, но в хорошем состоянии. Они с Сэмом подключили ее к водопроводу и к сети накануне возвращения Лифи. Та была просто в восторге. Она стала относиться к Артуру еще теплее и вскоре в самой очевидной форме принялась сватать его к семнадцатилетней девушке по имени Кристина Кэнфильд, живущей ниже по улице. Кристина сбежала в Кристал-Ривер с рыбаком, ловившим под камнями крабов, а к Рождеству вернулась домой в одиночестве и беременная. Она была младшей из трех дочерей, две старшие вышли замуж и уехали, одна в Форд-Мьерз, другая — в Хомстед. Кристина была спокойной, приятной, медлительной девчушкой, часто улыбавшейся и всегда готовой расхохотаться. Рослая, светло-русая, по-детски хорошенькая.
— В доме, что Кобб Кэнфильд выстроил для своей Люси еще до того, как Томми получил хорошую работу в Форт-Мьерз, никто не живет. Ты мог бы неплохо устроиться, — говаривала Лифи.
— Слушай, ей же всего семнадцать!
— Она носит доказательство того, что уже женщина, хотя пока еще почти незаметно. Ты ей нравишься, Артур, просто нравишься. Она здоровая и работящая, и денег у них куры не клюют. А она черт знает что натворила, убежала, словно дикарка. Кобб будет так благодарен, если это удастся замять, что и тебя добром не обойдет, можешь мне поверить. Кристина будет тебе надежной подругой, не то что многие ее ровесницы на острове.
— Мне следовало рассказать тебе раньше, Лифи. Я женат.
Она прищурилась, обдумывая новую проблему.
— Ты собираешься снова жить со своей женой, Артур?
— Нет.
— У нее есть причины тебя разыскивать?
— Нет.
Она кивнула, будто отвечая своим собственным мыслям.
— Закон не бывает против, пока никто не поднимет шума. Просто насчет той жены держи язык за зубами. Кобб слишком горд, чтобы позволить ей жить с тобой не по закону, так что все, что от тебя требуется, — это держать язык за зубами и жениться на ней, а кому от этого будет плохо? Никому, только хорошо вам обоим, да тот котенок, незаконный, которого она носит, получит папу. Кристина, она круглый год в саду работает и с острогой обращаться умеет так, что закачаешься. И совсем не плохо иметь юную жену, которая тебе благодарна.
Чук завершила свою серию пыток, подошла и, тяжело дыша, уселась рядом с нами. Коричневое тело блестело от пота, волосы спутаны.
— Удивительно, что мы снова тебя увидели, Артур.
— Может, и не увидели бы. Я думал об этом. Она была доверчивой и преданной, как собака, которую приводишь с дождя. Я мог бы остаться там до конца дней. Но я все время помнил о восьми друзьях, которые мне поверили. В некотором роде это было гораздо хуже, чем то, что я лишился всех своих денег. То, что их деньги ухнули туда же. А давление со стороны Лифи и Кристины лишь заставило меня крепче помнить об этом. Так что я сказал им, будто у меня есть кое-какие личные дела, которые надо уладить, и что вернусь, как только смогу. Может, через несколько недель. Это было два месяца назад. Я отправился обратно в Неаполь, думая, что вдруг удастся поправить свои дела ровно настолько, чтобы вернуть друзьям их деньги.
Он пошел в мотель «Цвет лимона» и обнаружил, что все его вещи давным-давно проданы, да еще осталось девять долларов задолженности за комнату. Артур заплатил их из тех семи сотен, которые ему удалось скопить. Нашел себе другую комнату. Купил ту самую одежду, что я выбросил в мусорный бак. Отправился повидаться с Крейном Уаттсом. Уаттс достал папку с делом. Там был еще один дополнительный сбор. Когда все попытки найти мистера Уилкинсона окончились впустую, его участие, согласно условиям соглашения, было прекращено. Поскольку после длительных переговоров им так и не удалось заключить оптовую сделку на покупку «Кипплер-тракт», синдикат был распущен, а все лежавшие на счету деньги поделили между его участниками пропорционально их интересам на конечный момент времени. Артур потребовал адреса Стеббера и Гизика, и Уаттс сказал, что если он хочет им написать, то может пересылать письма в его контору для дальнейшей отправки. Артур с жаром заявил Уаттсу, что чувствует себя ограбленным и уж постарается, черт побери, устроить им все возможные неприятности, какие только сумеет, так что если они хотят уладить дело миром и избежать расследований, он подпишет безусловный отказ от своей доли в обмен на возмещение в размере десяти тысяч. Уаттс, по словам Артура, был нечесан, зарос щетиной, в грязной рубашке спортивного покроя. И уже в одиннадцать утра от него несло бурбоном. Вдохновленный неуверенностью Уаттса, Артур солгал, будто его собственный адвокат уже готовит подробную жалобу генеральному прокурору штата Флорида, копию которой отошлет в коллегию адвокатов. Уаттс вспылил, сказал, что это ерунда и что все было абсолютно законно.
Артур дал ему свой временный адрес и сказал, что будет лучше, если кто-нибудь свяжется с ним, да поскорее, черт побери, и перешлет деньги.
Ему позвонили в пять вечера. Оживленный девичий голос от имени Крейна Уаттса сообщил, что Кэлвин Стеббер хотел бы встретиться и выпить с мистером Уилкинсоном в «Пикадилли паб» на Пятой авеню в шесть вечера и обсудить проблемы мистера Уилкинсона.
Артур пошел раньше. Бар был шикарным и необычайно темным. Он сел на табурет у обитой кожей стойки и, когда глаза привыкли к темноте, осмотрел длинную стойку и ближайшие столики, но улыбающегося Кэлвина там не увидел. Вскоре рядом с ним очутилась молодая женщина, стройная, хорошо сложенная, сексапильная, но строгая, представившаяся как мисс Браун. По ее словам, ее послал мистер Стеббер, который немного задержится и придет позже. Он перенес свой бокал на заказанный столик. Мисс Браун парировала все его вопросы о Стеббере с секретарской выучкой и потягивала сухой шерри микроскопическими дозами. Его вызвали к телефону, он вышел, но оказалось, что это ошибка. Кто-то просил мистера Уилкерсона, представителя компании стройматериалов из Флориды. Вернувшись к столику, он внезапно почувствовал, что комната накренилась, и рухнул прямо у ног мисс Браун. Она усмехнулась. Потом в его смутных воспоминаниях мелькали мисс Браун и какой-то мужчина в красной куртке, помогавшие ему выбраться из ее машины. Проснулся он в другом округе, в округе Палм, в вытрезвителе, без денег и документов, больной, слабый, с раскалывающейся до слепоты башкой. Днем помощник шерифа с полнейшим безразличием предъявил ему счет. Артура задержали, когда он шатался по общественному пляжу, воняющий и бессвязно бормочущий. Его привезли в участок и зарегистрировали под именем Джона Доу. Сняли анфас и в профиль. Обычная процедура. Он мог признать себя виновным и сесть на тридцатидневный срок, начиная с этого дня, или признать себя невиновным и выйти под двухсотдолларовый залог до выездной сессии суда, которая состоится через сорок дней. И еще ему разрешалось сделать один звонок.
Он мог бы позвонить Лифи. Или Кристине. Но выбрал тридцать дней в тюрьме. После четырех дней в камере подписал направление на дорожные работы, как меньшее из двух зол, где лениво обрубал сучки под снисходительным наблюдением охранника, вечно отворачивая лицо от блеска проезжающих мимо машин с туристами, одетый в слишком маленькую для своего роста тюремную рабочую робу. То ли от напряжения, то ли от отчаяния, то ли от последствий той отравы, что подсыпала ему в бокал мисс Браун, то ли от грубой похлебки из бобов и риса, но его постоянно выворачивало. Работа на шоссе давала ежедневный кредит в пятьдесят центов. Он покупал молоко и белый хлеб. Временами их удавалось удержать в себе, временами — нет. Его тошнило от солнца и постоянных усилий.
Одна обрезаемая ветка была Стеббером, следующая — Уаттсом. Потом Дж. Гаррисоном Гизиком, Бу Уаксвеллом, Вильмой, мисс Браун. И когда он похудел до такой степени, что стандартная рабочая форма пришлась впору, ему в полуденном бреду вспомнилось то, что рассказывала обо мне Чук. И он понял, что будет дураком, если еще что-нибудь предпримет самостоятельно. Может, будет дураком, даже попросив о помощи. Ему вернули одежду и отпустили, выдав один доллар тридцать центов, оставшиеся от его кредита. Он попытался пересечь полуостров на попутках, но его внешний вид не внушал доверия. Машины притормаживали, по крайней мере некоторые из них, потом, передумав, с ревом таяли в асфальтовых миражах. Он мок под внезапными дождями. Покупал бутерброды, но бывал вынужден после первого же укуса от них отказаться. Несколько раз его п