одвозили на короткие расстояния. Спал Артур где придется, и в его памяти сохранилось очень мало о последних днях путешествия. Но он ясно помнил, как взошел на борт «Дутого флэша» и палубу, качнувшуюся ему навстречу и ударившую в лицо при попытке оттолкнуть ее руками.
— Много ли мне нужно? Да ровно столько, сколько потребуется, чтобы расплатиться с друзьями, — говорил он. — Я понимаю, ты должен прежде всего покрыть расходы, а потом оставшееся из того, что спасешь, поделишь. Если бы не они, я сдался бы, Трэв. Может, это все равно безнадежно. Были у меня эти деньги, да сплыли. Кажется, что их никогда и не было. Мой великий дедушка привез баржами из Нью-Йорка ткани, мебель и станки, снял складское помещение, продал товары, и выручки хватило, чтобы возместить кредит на первую партию и купить вторую. Вот откуда пошли деньги. Тысяча восемьсот пятьдесят один доллар. Тогда две тысячи были большие деньги. Мой отец в них мало смыслил. Деньги начали утекать. Я думал, окажусь лучше, сумею увеличить капитал. Боже мой!
Чук дотянулась и нежно, утешающе, погладила его смазанное жиром плечо.
— Некоторых очень умных людей иногда жестоко накалывают, Артур. И обычно это случается далеко от дома.
— Я просто… не хочу туда возвращаться, — сказал он. — Мне снится, что я там и что я мертв. Я вижу себя мертвым, лежащим на тротуаре, а прохожие обходят меня и кивают, словно знали все с самого начала.
Чук взялась за мое запястье и, повернув к себе, взглянула на часы.
— Артур, пора тебе, братец, проглотить очередной гоголь-моголь, поароматнее, чтобы к ужину появился хороший аппетит.
Когда она ушла, Артур сказал:
— Боюсь, что главная часть расходов — это мое кормление.
Я посмеялся его шутке больше, чем она того заслуживала. В конце концов, это была его первая слабая сторона. Знак, что дело пошло на поправку. Были и другие знаки. Гладко выбритый подбородок. Чук Мак-Колл — неожиданный талант — аккуратно подстригла ему волосы. Солнце подрумянило дряблую кожу. Вес восстанавливается. И Чук велела ему делать какую-нибудь необременительную гимнастику для восстановления мышечного тонуса.
Она вернулась с газетой и гоголем-моголем. Мертвые восстанут. Яйца, молоко, масло и горчица. В Кэндл-Ки магазины самообслуживания открыты и в ночное время, и по воскресеньям. При таком ветре легко плыть в надувной лодке. Моя маленькая английская лодочка ходит, как золотые часы. Плечи жгло, словно их обмотали раскаленной проволокой. Так что не покривив душой я оставил мысль об обычной и моторной лодках, влез в надувную и переплыл на ней тридцатиметровый залив, подгребая крошечными веслами.
Возвращение против ветра доставило не большее удовольствие, чем мигрень, и нисколько не помогло то, что, когда я поднимался на борт и быстро втаскивал надувную лодку, он на минуту стих. Вышла Чук и взяла у меня продукты. Пока она это делала, под лучами меркнущего красного солнца, коснувшегося горизонта, на нас с заболоченного морского берега напал авангард многомиллионной армии комаров. Они не кусаются, но какая-то память предков велит им занять самую удобную позицию для укуса. Большие, черные, они летают медленно, и когда десяток размажешь, на руке остаются черные, как сажа, полосы. Они профессионально непригодны быть комарами, но налетают в таком количестве, что донимают своим звоном, где бы ты ни расположился. И когда их вдыхаешь, то вдруг замечаешь, что восклицаешь в отчаянии:
— Ну что же им, в конце концов, нужно?
Чук с Артуром приняли душ, переоделись. И с первого взгляда было ясно, что им каким-то образом удалось сделать друг друга страшно несчастными. Артур держался покорно и отстраненно, Чук — оживленно и отстраненно. Между собой обменивались лишь чисто формальными вежливыми репликами. Я принял душ в слабом запахе ароматизированного мыла Чук, в этой по-дурацки обвешанной зеркалами кабинке, огромной, словно гараж для «фольксвагена». Эта смехотворная для восемнадцатиметровой яхты — даже если учесть ее семиметровую ширину — трата места почти так же бессмысленна, как и столь же огромная бледно-голубая ванна, три метра в длину и полтора в ширину. Представляю себе, насколько тому престарелому хлыщу с Палм-Бич, который проиграл мне это судно в покер, необходима была подобная зрительная стимуляция для того, чтобы с его бразильской любовницей все получалось прекрасно.
В ответ на неожиданную сумрачность своих гостей я просто нападал на них с весельем, сыпал анекдотами, абсурдными шутками и односторонним остроумием, напоминающим игру в гандбол в одиночестве. Мало-помалу они оттаяли и начали похохатывать. А потом стали вежливо передавать друг другу предметы, которые любой из них в тесной кабинке, соединенной с камбузом, легко мог достать самостоятельно.
Я счел это благоприятным моментом. Люди сами выбирают себе команду. Нас с Чук объединило выхаживание больного. Теперь любые взаимоотношения, даже затаенная вражда, из которых удавалось исключить меня, служили доказательством, что он не был побежден окончательно. Ей нужно было немного поднять в нем боевой дух, иначе мои шансы спасти его имущество окажутся весьма плачевными. И может быть, именно с этого все и началось.
Глава 5
В понедельник мы выбрали якоря и величественно перебазировались на новую стоянку в Лонг-Ки, чтобы зарядить аккумуляторы и уйти подальше от злобы комаров цвета сажи, загоняющих нас в трюм. Во время последующего купания я был вдохновлен маленьким триумфом. Мы с Чуки плыли наперегонки до дальнего буйка и обратно до трапа. На середине обратного пути она ровно гребла и двигалась на полкорпуса впереди меня. По тому, как кололо в боку, я понял, что еще метров восемьдесят — и я начну барахтаться, переворачиваться и грести слабее. И внезапно появилось второе дыхание, которого не бывало уже давно. Словно встретил старого друга. Будто у меня вдруг появилось третье легкое. Я привыкал к нему, пока не почувствовал уверенности. Затем увеличил темп и обогнал ее на длинной финишной прямой. Когда она доплыла до яхты, я уже держался за трап и гораздо меньше чувствовал себя вытащенной из воды рыбой, чем в предыдущие дни.
— Ну, хорошо! — выдохнула она, раскрасневшаяся и моргающая, как сова.
— Должна же ты была проиграть мне хоть разок.
— Ни черта не должна была! И рвалась за тобой изо всех печенок. — Она откинула голову и усмехнулась мне впервые с тех пор, как приняла на борту продукты.
— Пошли вместе, — сказал я, медленно отплывая от «Флэша», и, оглянувшись, заметил Артура, занятого работой, к которой я его приспособил: вдевать новые шнуры в ту часть нейлонового полотнища, что привязывается к перилам верхней палубы.
Чук нырнула, вынырнула возле меня и фыркнула, как дельфин.
— Я бы вас обоих в душевую кабинку засунул, — сказал я. — Возьмете зубами за уголок шелкового платка, левая рука привязана за спиной, в правой — пятнадцатисантиметровый нож.
— Поясни, Макги.
— Мне просто действует на нервы то, как вы ходите кругами, хохоча и хихикая. Никак не могу понять, что может так развеселить двух людей.
— Мог бы и догадаться. Я взрослая девушка. Здоровая взрослая девушка. И веду очень здоровый образ жизни. Я сплю с ним в этой твоей бескрайней кровати. И это очень точное слово, Макги. Сплю. Только это. Так что я подумала: может, он уже достаточно поправился, а ты не скоро вернешься с продуктами. Так что сперва я приняла душ и надела эту сексапильную штучку из черной прозрачной ткани, слегка сбрызнула и тут, и там, и здесь вот — маленькую тигрицу. И раскинулась, как картинка, и сердечко девичье бам-бам-бам стучит. И нельзя сказать, чтобы с ним никогда раньше такого не случалось. Так этот сукин сын повел себя так, словно я к нему на улице, на углу, пристаю. Он был оскорблен, ну просто Боже сохрани! Заставил меня почувствовать себя не в своей тарелке.
— Может, ты это не совсем верно интерпретируешь?
— Знаешь, дружок, есть некоторая точка, начиная с которой я перестаю понимать. И это та самая точка. Его ход. И пока он его не сделает, прямо посреди этой огромной кровати будет проходить невидимая стена. Из ледяных кирпичиков. Все, что он от меня получит, — это элементарный медицинский уход.
Ночью я проснулся от треска линей, когда «Флэш» поворачивался из-за начала прилива, раскачиваясь каждый раз все дальше и дальше в сторону, пока не встал по направлению ветра. Я всегда бросаю два якоря, чтобы судно, когда разворачивается на сто восемьдесят градусов, переносило основной вес с одного на другой. Так как это была первая ночь на новой стоянке, я решил проверить, не разболтается ли канат, и убедиться, что яхта раскачивается именно так, как я предвидел. По правилу большого пальца они всегда раскачиваются, наклонившись в направлении ближайшей мели. Но ветер может внести некоторые коррективы, и еще есть приливные течения, которые вы могли не учесть.
Я вышел на палубу самым коротким путем, вперед и вверх через люк. Под сигнальным фонарем у меня прикреплен круглый, как тарелка, отражатель. Из-за этого палуба оказывается в тени, но за края отражателя выходит достаточно света, чтобы проверить канаты, когда глаза привыкнут к темноте. По взаиморасположению направления колебаний и огней на отмелях можно определить, правильно ли будет поворачиваться яхта. Я решил подождать, пока она не завершит оборот, а затем проверить второй якорный линь. У меня было полно приборов и хорошее днище, так что шансов тысяча к одному, что все выйдет прекрасно. Но ведь немало погибших моряков грешили излишней самоуверенностью. На яхте возникают сразу три опасности. Когда выбираешь якорь и спешишь повернуть штурвал, что-нибудь налетит на судно, вытолкнув его дрейфовать в мертвое пространство. И в это время вы вплываете без фонарей прямо в фарватер, видите расходящиеся в разные стороны, бегущие прямо на вас, огни городских кварталов, бросаетесь за своим большим сигнальным фонарем и роняете его за борт. Судно — это такое место, где беда никогда не приходит одна.
Сидя в ожидании на краю люка, я почувствовал босыми пятками слабый отдаленный стук и удивился: что за чертовщина? Но потом сообразил, что это надувная лодка, привязанная к корме, раскачивается от ветра, тыкаясь в нее. Я прошел по боковой палубе, вставил еще один линь в ее крохотную крепительную утку и вздернул нос к двум нависающим кранцам. Прошел по левой стороне на корму и уже возвращался по правой на нос, когда внезапно наткнулся на бледное привидение, едва не заставившее сигануть через перила. Она тоже испугалась, потом издала несчастный всхлип и бросилась ко мне в объятия в поисках утешения. На ней была только маленькая коротенькая белая ночная рубашонка. Она прижалась ко мне, продолжая всхлипывать. От тела веяло жаром, дыхание было влажным и горячим. От нее шел легко узнаваемый сладковатый запах, какой бывает при женских сексуальных проявлениях. Твердые соски впивались мне в грудь, словно маленькие камешки.