Я проснулся с тем самым ощущением полного благополучия, которого добивался. Килограммы сброшены. И несколько участков легкой мускульной боли не могли затмить этого прекрасного чувства упругости и жизненной силы.
Тело, когда стареешь лишь настолько, чтобы не принимать это как должное, становится вроде бы отдельной сущностью. И если о нем забываешь, чувствуешь себя виноватым в том, как оно это переносит. Пережившее травму и по-прежнему продолжающее носить вас, залечив собственные раны, оно заслуживает лучшего. Лелеять и упражнять его — значит умиротворять за прошлые упущения.
При моей профессии только осел может относиться к нему пренебрежительно. Это то же самое, что выйти на передовую с заржавевшим ружьем или нейрохирургу оперировать с похмелья. Полшага, замедление реакции на одну двадцатую долю секунды могут изменить ситуацию. Обычно любая необходимость применить силу проистекает из неверного хода, из возможной ошибки правосудия. Но и в таких случаях процесс всегда остается вероятностным.
Теперь мое тело выдержит даже худшее из пыток прошлых дней.
Моя серенада под душем не разбудила дремлющих любовников, не разбудил их и звон кастрюль. После завтрака я вытащил небольшой спиннинг, оснастил его желтым зажимным устройством, поставил руль и парус в надувную лодку и отправился кружить вдоль края дальнего поля водорослей. Я выловил пару небольших каранксов, одного горбыля и потом, уже в самом конце, подцепил на крючок чужака для этих мест, отбившегося от стада трахинота, не встречавшегося в здешних краях. Он потянул больше чем на полтора килограмма. Я его разделал, смазал маслом и уже испек на шампуре, когда любовники, щурясь, зевая, натыкаясь на предметы, выползли на свет Божий. Назовем трахинота жертвой на особый алтарь. Они утверждали, что в жизни ничего вкуснее не пробовали. Они прикончили его всего до крошки, а я стоял, глупо улыбаясь, словно добрая старая тетушка в телерекламе.
В среду Чуки вела себя с ним точно так же, как накануне, но без повадок старшей медсестры. У нее блестели глаза, во всем теле чувствовалась ленивая расслабленность. Он отвечал тем же. Я был исключен из их круга. Артур теперь ходил с гордо поднятым подбородком. Он даже рискнул отпустить парочку своих мягких натянутых шуточек, и наградой послужил переливчатый девичий хохот. Я старался держаться от них подальше. Но временами «Дутый флэш» кажется слишком маленьким. Днем я выдумал себе дело в Лонг-Ки, замену фильтра, они махали мне с одинаковым выражением подавленной антипатии на лицах.
Наутро в пятницу я задал ему самый существенный вопрос. Я выбрал якорь, и он помог мне разложить вдоль борта лини, чтобы просушить их, перед тем как смотать. Серым утром, таким тихим и мрачным, что хотелось говорить шепотом, «Дутый флэш» дрейфовал на высокой воде перед началом отлива, а туман на востоке размазывал контуры солнца до гигантского шара, вполне подходящего для фантастического фильма.
Артур уже выглядел вполне подходяще. Костляво, но подходяще.
— Ну, так как? — спросил я его.
Сидя на корточках, он поднял голову:
— Что как?
— Ты готов помочь мне отправиться за награбленным, Артур?
Он встал.
— Мне кажется… теперь я готов.
Я оценил ситуацию. Он был уже не таким парнем, членом нашей вечно меняющейся компании, как больше года назад. Но выглядел почти так же, хотя и похудел. Я решил, что дело в глазах. Раньше он мог смотреть на вас приятным сосредоточенным взглядом домашней гончей. Теперь взгляд полз вверх, потом падал, возвращался и соскакивал.
— Послушай, Артур. Надо относиться к ним без гнева, без негодования, без ненависти. Никакой героики. Никакой мести. Мы идем туда холодные, мудрые и сообразительные. И ты стоишь в стороне от дел. Ты — мой умный советник. Я приношу тебе разрозненные куски, и мы вместе пытаемся сложить их в единое целое. Но если мне понадобится ввести тебя в дело, я хочу быть уверенным в том, что ты сделаешь все в точности, как я скажу, согласен с этим или нет, понимаешь или не понимаешь. Я хочу быть уверенным, что ты не допустишь, чтобы это повлияло плохо на тебя.
— Трэв… все, что я могу обещать, — это постараться.
— Как ты себя чувствуешь?
Он попытался улыбнуться:
— Как мотылек.
— Можешь оставаться мотыльком, но у тебя к этому должно быть деловое отношение. Мы собираемся похитить мясо из тигриных лап. Мы отвлечем внимание зверя. Мы не будем втягивать в это Чук. И начнем прямо сейчас.
Он облизнул губы и проглотил слюну.
— Куда мы плывем?
— Подозреваю, что хотел бы начать с Марко.
Глава 6
Я повел «Флэш» во Фламинго через пролив Уайтвотер и далее через устье реки Шарк в Мексиканский залив. Залив был ровным и спокойным, так что я увел яхту на десять километров от берега, взяв такой курс, чтобы выйти мимо мыса Романо, и поставил старый надежный автопилот, «Металлического моряка». Он стал слабо поворачивать штурвал туда-сюда, каждый раз всего на несколько сантиметров. Я проверил, держит ли он курс. Солнце начало припекать сквозь легкую дымку, и ветерок при почти полном штиле возникал от того, что катер шел на большой скорости. Днем я прослушал прогноз погоды морской службы Майами. Тропический циклон с эпицентром ниже Юкатанского перешейка двигался к северо-востоку со скоростью пять-шесть узлов.
Чук принесла наверх обед. У обоих был подавленный вид. Я понял, что их беспокоит неизвестность. Нужно инстинктивно чувствовать, сколько следует рассказывать своим войскам. Слишком мало — это так же плохо, как и слишком много.
— Что нас ожидает, — сказал я, — так это большая игровая афера. Этакая псевдозаконная вариация известной игры в «нашедшего бумажник».
— Что это значит? — спросила Чук.
— Сначала выбирают клиента, потом главный там, где было намечено, роняет бумажник, да потолще. Помощник успевает подобрать его, опередив клиента на долю секунды. Они отходят в переулок. Помощник считает деньги, и клиент видит, что в бумажнике, скажем, девятьсот долларов. Потом появляется главный — тип, очень внушающий доверие. Знакомый помощника, но из тех, кого помощник почтительно величает «мистером». Тот заявляет, что нашел бумажник один. Главный отводит клиента в сторону и говорит: он считает, они нашли бумажник вместе, а значит, и деньги нужно разделить поровну. Помощник нехотя соглашается. Главный продолжает: для справедливости надо в течение недели следить за объявлениями о пропаже. Если никаких объявлений не появится, можно делить деньги. Достает коричневый конверт, засовывает туда бумажник вместе с ярлычком, помощник и клиент расписываются на ярлычке. Ну, ладно, у кого он будет храниться? После некоторого спора решают, что клиент может оставить его у себя, отдав помощнику триста долларов в качестве залога своих добрых намерений… Главный соглашается подержать конверт, пока клиент не вернется с тремя сотнями. Обмениваются адресами. Клиент в течение недели изучает все объявления о пропаже, потом радостно надрывает конверт и находит там старый драный бумажник, набитый газетами. Подменили, пока ждали его возвращения с тремястами долларов… Или, если попадается более умный клиент, замену производят прямо у него на глазах, разрешив ему держать конверт у себя и пойдя в банк вместе с ним. Это обычно зависит от степени человеческой жадности. Такая игра, Артур, представляет собой несколько усложненную вариацию все той же старой аферы. Роль главного сыграл Стеббер, Вильма была наводчицей, а Гизик, Уаксвелл и Уаттс — помощниками. Сделав дело, они ушли на дно. Но так как дело было полузаконным, некоторым из них — Уаттсу и Уаксвеллу — пришлось остаться на поверхности. Подозреваю, им достались куски помельче. Так что от нас потребуется выставить маленькую приманку.
Чук вскинула брови:
— Чтобы заставить Стеббера и Гизика играть в открытую? Но ты не похож на клиента, Трэв. И если наткнешься на Вильму, она тебя узнает.
— У меня есть кое-кто на примете, он уже дал согласие, и мне нужна помощь компетентного человека, чтобы представить его в лучшем виде.
— Кто это? — напрямую спросил Артур.
— Его придется изобрести. Но если понадобится его присутствие, нужно иметь кого-нибудь про запас. Кого-нибудь, кто бросится сюда по первому зову и хорошо сыграет роль.
— И у тебя есть кто-то на примете, не так ли? — с вызовом сказала Чук.
— Ты встречалась когда-нибудь с Роджером Блиссом?
Она не знала его. Я рассказал им о Роджере. Если б не роковая капля честности, он мог бы стать величайшим хранителем тайн нашего времени. Получив образование в области изящных искусств, отправился учиться и писать картины в Италию. Там столкнулся с киношниками и начал помогать им в разработке характеров персонажей. Он был прирожденным мимистом и понял, что большим художником никогда не станет. Но со временем в кино ему надоело. Он стал хозяином маленькой и дорогой картинной галереи в Голливуде, Флорида, с немалой выгодой обхаживающим целый список покровителей искусств. Зажил хорошо, часто бездельничая, особенно в сезон затишья. И в прошлом раза два помогал мне, когда нужен был некто, кто мог, по моему требованию, предстать убеждающим психиатром, полковником военно-воздушных сил, деканом колледжа или авантюристом из Оклахомы. Он обладал потрясающими способностями перевоплощаться абсолютно правдоподобно, вплоть до манеры поведения и деталей одежды. Я убедился, что его можно вызвать, просто на всякий случай. И подумал над легендой, от которой у Стеббера и компании слюнки потекут.
Так что мы обошли Эверглейдз сбоку, проплыли мимо затуманенной береговой линии Десяти Тысяч Мангравских островов. Необычно темный и странный край, одно из немногих оставшихся на земле мест, которое человеку не удалось испортить. Большая полоса водорослей, самая широкая и мелкая на всем континенте, начинается невдалеке от Окихоби и уходит на юг. Развесистые дубы, широколистые пальмы и деревья еще пятидесяти видов кажутся колышущимися островами на сорокакилометровой водорослевой реке. На ее широких влажных берегах высятся безмолвные кипарисы. Там, где прилив просачивается в полосу, превышая все пределы солености, начинаются заросли карликового ризофора. Десять тысяч островов охватывают огромный, насыщенный парами приливный бассейн там, где полоса входит в Гольфстрим и Флоридский залив.