Человеку, вечному упрямцу, удалось пробить всего несколько брешей в этом полном безмолвии. Постами по периметру встали Эверглейдз, Марко, Фламинго и Чоколоски. Но человек тут никогда не голодал. Здесь жирный чернозем, такой тучный, что еще сто лет выращенные в Эверглейдзе помидоры, проданные зимой в Нью-Йорке, приносили по двадцать четыре доллара с ящика. Но над островами проносились ураганы, нагоняя соленую волну, и требовались годы, чтобы выщелочить отравленную почву. Лихорадки, мошкара, бури и изоляция — вот что всегда подрывало дух всех, кроме самых суровых из тех, у кого хватило юмора описывать пик сезона москитов как время года, когда, помахав пинтовой кружкой, наловишь их целую кварту.
Здесь с незапамятных времен жили стойкие индейцы племени калуза, возводя на островах укрытия от шторма из раковин устриц и моллюсков, которыми они питались. Так что ко времени их полного уничтожения испанцами набрались столь многотонные груды ракушек, что ими были выложены многие и многие мили первых грубых дорог в дебри Глейдза.
Это край великой древней легенды о семиолах. Это была этническая общность подонков и оборванцев, которых гнали от самой Джорджии и Каролины, пока в конце концов, после вынужденного перемещения большинства из них на юго-восток, осталось двести пятьдесят человек, разобщенных, прячущихся, деморализованных, не стоящих дальнейших усилий действующей армии. В течение пятидесяти лет их численность практически не изменялась. Потом у них постепенно возникли: новая культура, составленная из оставшихся фрагментов многочисленных старых культур, и язык, представлявший собой ломаный жаргон на основе старых языков. Они даже начали приобретать какое-то жалкое чувство собственного достоинства. Но тут белые продолжили шоссе через весь Глейдз, от Неаполя до Майами, уничтожая их как племя и превращая в придорожных торговцев со столь огромным цыганским цинизмом, что из всех поделок, которые они изготовляют и продают туристам, ни одна не имеет ни малейшего отношения к их обычаям, привычкам или первоначальному образу жизни. Они стали карнавальными индейцами, деградирующими под влиянием коммерции. Странные наследники большой и цветистой лжи о том, что их никогда не стегали кнутом, а они никогда не заключали перемирия. Комедийные индейцы, которые на протяжении всей своей истории никогда не использовали тамтамов, томагавков или луков со стрелами, как это делали индейцы равнин, теперь стряпают несметное количество этих предметов и продают людям из Огайо.
Конечно, сегодня, когда все попытки массированной атакой подчинить себе природу Глейдза окончились неудачей, мы медленно уничтожаем ее, сужая Реку Водорослей. Власти штата по своей великой мудрости, во имя сомнительного прогресса, разрешают любому мелкому разработчику рыть искусственные каналы, что обеспечивают их «приморскими» товарами для продажи. В результате на севере болот Корскрю вымирают девственные заросли древних кипарисов. Во всем районе северных областей Колланда лес вырублен и уже никогда не будет таким, как прежде. А поскольку на Глейдзе сухо, учащаются большие пожары. Экология изменяется, сокращаются колонии белой цапли, исчезают лобаны, от новых, порожденных засухой, болезней умирает ризофор. Но чтобы окончательно погубить этот край, потребуется еще немало времени. И годы спустя глупые люди, безнадежно заблудившиеся среди похожих один на другой островов и оказавшиеся за много километров от тех, кто может помочь, будут на грани самоубийства. Этот черный край, как и любая часть дикой природы во всем мире, за допущенную ошибку наказывает мгновенно с небрежным, безжалостным безразличием.
Я изучил карту и выбрал место для стоянки. Прошел за Марко-Пасс в широкий пролив, названный Проходом Урагана. Вход в него было нетрудно углядеть из рубки. «Флэш» имеет осадку полтора метра, а киль утяжелен. Пустынный остров Рой-Кэннон лежит внутри пролива. Мы приплыли по низкой воде как раз перед закатом. Проход был очень широким, побережье Рой-Кэннона заканчивалось песчаным пляжем. Я взял немного на север, чтобы надежно обойти мыс на северном краю прохода. Сбросив скорость, въехал дном в песок. При помощи Чук и Артура сбросил четыре якоря, воткнув два передних в верхнюю скелетообразную белизну ризофора, задыхающегося под песком, намытым сюда, по-видимому, после того, как ураган «Донна» расширил проход. Кормовые якоря я отнес на глубину человеческого роста и надежно закрепил на дне. Яхта будет прекрасно держаться на них, свободно поднимаясь с приливом и опускаясь с отливом. Во Фламинго я заполнил баки топливом и пресной водой. Мы купались, пока садилось солнце, но потом тучи злых от голода комаров загнали нас вниз, под палубу, ловить тех, кто успел залететь вместе с нами. Была такая жаркая и душная ночь, что я запустил генератор и включил кондиционер. По окончании ужина, после кофе, заставил Артура как можно точнее описать, как выглядели эти четверо мужчин, в частности Стеббер и Гизик. Мне хотелось быть уверенным, что узнаю их, даже если изменятся имена.
Рано утром в субботу я уселся в надувную лодку и, прихватив с собой Чук, отправился между островами на юг по направлению к Марко-Виллидж. Мы достигли полной неузнаваемости. На побережье для этого есть простой способ. На мне были штаны цвета хаки, белая рубашка с короткими рукавами, бейсбольная кепка с длинным козырьком и темные очки. Она надела белые обтягивающие хлопчатобумажные брючки, голубую блузку, темные очки и маленькую соломенную панамку, оставленную на борту кем-то из женщин. Спереди красными нитками вышито: «Выпьем!» С собой у нас были две удочки, ящик со снаряжением и сумка-холодильник для пива. Марко-Виллидж меня опечалил. Со времени моего последнего визита сюда добрались бульдозеры и экскаваторы. Живописная старая, кишащая крысами пристань исчезла, так же как древний универсальный магазин и множество старых, с побитыми витринами двухэтажных домов, выглядевших так, словно их перенесли сюда из сельской местности Индианы. Они выстояли полвека ураганов, но крохотные пометки на карте разработчика уничтожили их целиком и полностью, так что от старой постройки и следа не осталось.
Но даже суета многомиллионной стройки затихает до сонного колыхания, когда остров изнывает от майской жары. Когда мы пристали к берегу и вылезли из лодки, бездельники тут же определили, к какому типу нас отнести, и с этого момента все их застенчивое внимание было сосредоточено на гибком и плотном наполнении белой обтягивающей ткани, а Чук ничуть не смущалась, не замечая их восхищения и предположений вслух. Я задал свой вопрос. Сперва нас отправили не по адресу, но затем указали более подходящее место, и в конце концов мы отыскали болезненного вида задумчивого молодого человека, который привел нас к своей лодке, привязанной к трейлеру. Пять метров длины, утяжеленный стекловолоконный корпус. Двигатель в сорок лошадиных сил. Есть все необходимое.
— Не знаю уж, как насчет недели, — сказал он, — я сам собирался ею воспользоваться. Мне нужно получить за нее, — он вытер рот и отвел глаза, — сто долларов, мистер?
— Семьдесят пять. За бензин плачу я.
— Я в нее полторы тысячи вложил, мистер.
— Семьдесят пять прямо сейчас. И если продержу ее долее трех дней, еще семьдесят пять.
Он придирчиво изучал мое водительское удостоверение, бросая долгие косые взгляды на открытую блузку Чук. Получив на руки семьдесят пять долларов, сделался весьма любезным и добродушным и принялся описывать места, где мы сможем поймать робало и детенышей тарпона. Он сам спустил для нас лодку на воду. На белом стекловолокне розовой краской и почему-то староанглийским шрифтом было смело выведено название «Рэтфинк». Мы тут же уплыли, взгромоздив нашу надувную лодку на корму, зеваки на пристани провожали нас долгим взглядом, пока мы не скрылись из виду. А когда вернулись к себе, Артур ждал нас на берегу. Освободившись от Чук и надувной лодки, я вывел «Рэтфинк» в пролив, рассекая волны, вернулся назад по своему кильватеру.
Еще один бак бензина на борту обеспечит ту высокую скорость, которая мне потребуется. На лодке были новые контрольные приборы, дроссель и переключатель на одном уровне. Кабельный контроль обеспечивал быстрое управление. На слишком запоминающееся название я наклеил кусок белой тряпки и при помощи черной изоляционной ленты изменил регистрационный номер, переделав шестерку в восьмерку и единицу — в семерку. С десяти шагов при самом пристальном рассматривании не заметишь.
Я переоделся в спортивные брюки и рубашку, сунул летний пиджак и галстук в носовой ящик, велел им вести себя хорошо и отправился в Неаполь по маршруту, проходящему между островами. Город в пятнадцати километрах — меньше чем в получасе езды на моем быстроходном судне.
Я нашел подходящую маленькую пристань невдалеке от автомобильного моста с южной стороны от Неаполя. Заполнил баки, купил дополнительную девятнадцатилитровую канистру и, наполнив ее бензином нужного качества и состава, поставил в лодку. Сказал, что, возможно, в течение недели буду оставлять ее здесь для осмотра и заправки. Смотритель запросил доллар в день.
— А как насчет того, чтобы оставлять здесь машину, когда я ухожу на лодке? — спросил я.
— Вот там, возле здания, где стоит пикап, можно, никаких возражений.
Я заплатил ему за недельное обслуживание и, когда он ушел, показав место, привязал лодку таким образом, чтобы лини были натянуты и можно было одним движением освободить ее, оттолкнуться от пристани, нажать кнопку стартера и умчаться прочь. Элементарная мера предосторожности. Никогда ни во что не суйся, пока чертовски хорошо не убедишься, что знаешь, как выбраться. Дорог через Глейдз несколько, а водных путей и не сосчитать. Перекинув через руку пиджак, я отправился по 14-му шоссе, перешел автомобильный мост и по другой стороне заболоченного рукава залива спустился к ресторану «Рыбный зал». Там было тихо и чисто. Изнутри зал был украшен морскими раковинами, вмазанными в бетон на колоннах. Повсюду, куда ни кинь взгляд, сидели туристы. Я обнаружил, что здесь подают моллюсков с гарниром. Это излечивает от слабости, горячит кровь и способно превратить отряд девочек-скаутов в хор баритонов.