— Он действительно милый человек. Он действительно хорошо ко мне относился. Ему как-то страшно не повезло, потерял все свои деньги, или что-то в этом роде. И так внезапно. Но я не вижу, чем могла бы помочь вам.
— Я не отниму у вас много времени.
После долгого молчания дама сказала:
— Ну ладно. Похоже, я все равно не засну.
— Тогда я буду у вас через несколько минут.
Она сидела в угловом кресле маленькой гостиной хорошо обставленной квартирки при слабом свете единственной маленькой лампы, горевшей в противоположном углу. Грузная женщина с немолодым лицом и жесткими седыми волосами, одетая в стеганый винно-красный халат.
— Когда я в таком состоянии, — сказала она, — яркий свет словно иголками глаза колет. На меня это находит три-четыре раза в год, и тогда я никуда не гожусь, пока не пройдет. У меня постоянная клиентура и достаточно работы, чтобы жить. Но работа в том доме на побережье в прошлом году — это выше моих сил. Платили, по местным меркам, достаточно, и их было всего двое, но она палец о палец не ударила. И я потеряла много клиентов, взяв такую постоянную работу, потом потребовалось так много времени, чтобы вновь набрать клиентуру, что я, похоже, ничего не приобрела, кроме того, что пришлось потрудиться потяжелее. Нет, я не возражаю против того, чтобы подработать. Но когда они приходят и уходят, приходится снова что-то для себя подыскивать, так что всегда нужно иметь что-нибудь постоянное. Но я обязана сразу сказать вам, что взяла за правило никогда не сплетничать о своих клиентах. Потому что, как только начнешь это делать, первое же, что от тебя узнают, пойдет по всей округе, и клиентура… пиши пропало. Из того, что я повидала, можно книгу составить. Можете мне поверить.
— Я не собираюсь расспрашивать вас о ком-либо из ваших постоянных клиентов, миссис Муни. Я хочу, чтобы вы задумались над тем, что никогда раньше не приходило вам в голову. Я хочу, чтобы вы вспомнили и решили, не изменится ли что-либо в вашем восприятии, если поверите, что Вильма была членом тайной группы, вымогавшей деньги у Артура Уилкинсона.
— А разве она не была его женой, как они говорили?
— Они прошли соответствующую церемонию. Возможно, она была несвободна и не могла выходить замуж. Возможно, это был просто один из способов приручить его, чтобы проще было обобрать.
Она несколько раз пощелкала языком. Задумчиво помолчав, сказала:
— Я неоднократно хотела бросить эту работу, поверьте, и оставалась только из-за него. Она была этакой хорошенькой маленькой штучкой, очень живой. Но я сказала бы, что она старше, чем он думал. Несомненно, тратила уйму времени на свое лицо и волосы. Знаете, она делала одну вещь, о которой я никогда раньше не слышала. Она осторожно терла лицо наждачной бумагой, а это, ей-богу, оставляет маленькие ссадинки и почти снимает верхний слой кожи, а потом мазала лицо белой ядовитой гадостью, накладывала какую-то маску и лежала так целый час. С ним она была чудненькой, большую часть времени достаточно мила со мной, когда он был рядом. Но когда мы оставались вдвоем, я становилась просто мебелью. Она меня не замечала, а стоило мне что-нибудь сказать, она меня и не слышала. Иногда оборачивалась в мою сторону, злая как оса, глаза прищурены. Не то чтобы в ярости, но с ледяной злобой, какая только бывает. Ни от кого мне не приходилось терпеть ничего подобного. Но он был такой милый, милый человек. И скажу вам, она его использовала по-черному. Разве что не на четвереньках ждать себя заставляла. А если требовалось что-то, скорее ей, чем ему, он должен был пойти и принести. Он расчесывал ей волосы, такие тонкие, настоящие белокурые волосы, разделял на сто прядок и после каждых десяти чуть-чуть смазывал мягкой щеткой с каким-то пахучим маслом, а она хныкала, если он сбивался со счета. Заставляла мазать ее всю, с ног до головы, маслом от загара и, что еще хуже, смотреть жалко, брить пушок на хорошеньких ножках электробритвой, а потом она ощупывала, проверяла, все ли он хорошо сделал и не оставил где, и гладила его по головке, когда закончит. Мой муж, мистер Муни, упокой его душу, был мужчиной, и ни одной женщине из когда-либо живущих не удалось бы превратить его в горничную, как она это сделала с мистером Уилкинсоном. Жалко мне было бедняжку. Не знаю, мистер Макги, мне казалось, это было просто неудачное решение вложить деньги во что-то, что так плохо для него обернулось. Но боюсь, она была себе на уме и ни с кем другим не считалась.
— Давайте предположим, что она подставила его мистеру Стебберу, и тот обманул его. Может такое быть?
— Мистер Стеббер казался настоящим джентльменом, из тех, кто мило благодарит вас за любую мелочь. Такой улыбчивый. И вы сказали бы, что он действительно большая шишка, преуспевающий и тому подобное. Она его откуда-то знала. Потом тут появился этот высокий, болезненного вида, с забавным именем.
— Гизик?
— От него никогда не требовалось много говорить. Он вел себя так, словно все время поглощен раздумьями о каких-то важных вещах, происходящих далеко отсюда. Мне кажется, если мистера Уилкинсона обманули, то и молодой Крейн Уаттс должен был получить свою долю. Говорят, он странно опустился, пьет, играет и практика почти полностью сократилась. И дом они, наверное, потеряют. Так что слава Богу, что у них нет детей. Кто в таких случаях больше всех страдает, так это дети. Они же не понимают, это не мои постоянные клиенты. Да они такими и не были никогда. Так что вряд ли я вам сообщила что-нибудь новенькое, чего не было бы почти всем известно.
— Понимаю.
— Вертелся тут еще один, они его называли Бу. Судя по тому, как он говорит, он родом откуда-то из здешних болот. Я сказала бы, человек из низов. И уж если кто-то ограбил, то не сомневаюсь — он один из них. И если она в этом замешана, то я бы сказала, что вместе с этим парнем Бу.
— Почему вы так считаете?
— Наверно, потому, что он вечно заглядывался на нее.
Я почувствовал за этим какую-то недомолвку:
— Должно быть, было еще что-то.
— Я предпочла бы не говорить об этом.
— Тут любая мелочь может помочь.
— Это… это не совсем приличный разговор, и мне не хотелось бы, чтобы вы подумали, будто я отношусь к тем горничным, что остаются работать в домах, где такое происходит. Я не такая горничная. Я была двенадцать лет замужем за мистером Муни и родила трех дорогих мне детишек, которые умерли, все до единого. У меня каждый раз просто сердце разрывалось. А мистер Муни умирал в таких страшных мучениях, что я благословила Бога, когда все кончилось… Произошло это как-то днем, задолго до того, как они отказались от дома. Миссис Уилкинсон сидела с этим парнем Бу у бассейна, рядышком, в шезлонгах, и подставляла лицо солнышку. Мистер тогда зачем-то уехал в город, а я случайно выглянула из подсобки, где сортировала белье для стирки. Я на них сбоку поглядываю, а она в таком открытом белом купальнике, нижняя часть — как узенькая полосочка с каемочкой. И вдруг я заметила, что он медленно тянет руку и… запускает ее ей в трусики. Я было решила, что она дремлет, а проснется — задаст ему по первое число. Но она не шелохнулась. Знаете, как бывает, когда хочешь отвести взгляд и не можешь, словно окаменел? А когда она пошевелилась, то лишь для того, чтобы слегка облегчить ему работу, не отворачивая лица от солнца и не открывая глаз. Когда она это сделала, я перестала смотреть и принялась работать как сумасшедшая, разбрасывая одежду, перепутав все так, что снова пришлось сортировать, и разбрызгав воду, когда запихивала вещи в машину. А когда услышала, как они плюхаются, то выглянула, и к тому времени они уже были в бассейне. И хохотали. Тогда я поняла, какая у мистера злая жена, и уже начала строить планы, как уйти в конце месяца. Но я сказать им не успела. Они сами сообщили мне, что отказываются от дома на побережье. Этот тип Бу в последние недели вечно там толкался, а мистер Стеббер и тот, больной, уехали. Наверное, обратно в Тампу.
— В Тампу? — повторил я так громко, что сам испугался.
— Ну да, конечно. Он ведь там живет.
— Почему вы так уверены в этом?
— Потому что я действительно хорошая повариха. Мистер Муни, упокой, Господи, его душу, говорил, что я — лучшая в мире. А этот человек любил поесть. Я никогда не отмеряю продукты, просто кладу на глаз, как мне кажется верным. Как-то работала в ресторане, но возненавидела его. Там все отмерять приходится, потому что надо приготовить много. Я не привираю, когда говорю, что были там посетители, предлагавшие мне столько денег, что и не выговорить, только бы с ними на север уехала. Мистер Стеббер — один из тех, кто жизнь отдаст, чтобы вкусно поесть. Их легко определить. Обычно это толстяки его типа. Они, когда в первый раз что-либо требуют, закрывают глаза, урчат и сами себе улыбаются. Он тогда там, в доме на побережье, вышел раз на кухню и сказал — только, мол, между нами, — что, когда я больше не буду нужна Уилкинсонам, должна буду поехать готовить к нему, в Тампу. Пообещал, что никакой тяжелой домашней работы на мне не будет. И собственная комната с ванной и цветным телевизором. Сказал, что часто уезжает и, когда его не будет, у меня получится как бы отпуск. И еще что никогда мне не придется готовить больше, чем на семь-восемь человек, да и это не часто. Сказал, что у него там потрясающая большая квартира в одном из многоквартирных домов с видом на Тампу, что ежедневно приходит мулатка выполнять всю тяжелую домашнюю работу. Ну, я и сказала ему, что никогда не смогу заставить себя уехать так далеко от могилы мистера Муни. Трое моих малышей прожили достаточно долго, чтобы получить имена. Мэри Алиса, Мэри Кэтрин и Майкл Фрэнсис — выбито на камнях. И не было воскресенья, чтобы я, как бы плохо себя ни чувствовала и какая бы дурная погода ни стояла, не вышла из дому, не убралась на кладбищенском участке и не посидела там, чувствуя себя рядом со своей семьей.
Он снова сказал, что пусть это останется между нами и что, если я позднее передумаю, могу позвонить ему. Только его номера в книге нет, и он мне его сам дал, велев не потерять. Но в следующее же воскресенье мне почудилось, будто мистер Муни каким-то образом почувствовал, что у мен