Тони вспыхнул.
— Мне кажется, не стоит попрекать меня куском хлеба, — заявил он. — Я ушел из вашего дома и не собирался в него возвращаться.
— Не стоит попрекать и Камилию за то, что она полюбила тебя и стала верной и преданной женой, — отозвался тесть.
— Не стоит, — согласился, устыдившись, Тони.
— А тебе стоит подумать над моим предложением, — продолжал Эзекиел. — По душе тебе должно быть теперь то дело, которое позволит достойно содержать твою семью. Разве тебе не хочется иметь свой дом, быть в нем хозяином? Разве сладко всю жизнь есть из чужих рук?
— Нет, не сладко, — честно признался Тони.
— Поэтому я и нашел дело, которое поставит тебя на ноги, — нарочито спокойно, словно бы говоря с упрямым ребенком, заключил Эзекиел.
— Спасибо, — наконец-то выдавил из себя Тони, но в голосе его не звучало никакой благодарности. — Я подумаю.
В мастерской Тони стал советоваться со своей любимой Девой Марией.
— Матерь Божия! — молился он. — Научи меня, что делать. Умудри меня, дай понять, как поступить. Я знаю, что, приняв предложение тестя, я навек останусь при могильных плитах на еврейском кладбище. А мне хочется совсем другого! В душе у меня звучит музыка, и я хотел бы записать все мелодии, которые звучат у меня в душе.
Он запел удивительно трогательную и нежную мелодию.
— Ах, вот оно что! — услышал он раздраженный женский голос. — Ты поешь для своей Марии!
Тони повернул голову и увидел стоящую на пороге Камилию.
— Ты ошиблась, — миролюбиво сказал он, — я пою совсем не своей Марии, я пою Деве Марии.
Камилия взглянула на изображение, и глаза ее загорелись злобой.
— Как ты посмел изобразить свою бывшую невесту Божьей матерью? Я уверена, что это она!
Камилия понятия не имела, какой была эта ненавистная Мария из Чивиты, но интуиция ей подсказала, что прототипом этой скуластой, большеглазой с крутым лбом Божьей Матери была земная реальная девушка.
«А ведь на сей раз она права! — мысленно признал Тони, — это моя Мария! Ей я пою песнопения, с ней советуюсь!»
Но вслух он сказал совсем другое:
— Я устал от твоей ревности, Камилия.
— А я от твоей неверности, — тут же подхватила она. — Я ненавижу твою Марию! Ненавижу! Ненавижу!
Она схватила статуэтку и треснула ею изо всей силы о стену. Гипсовая голова разлетелась вдребезги. Камилия швырнула то, что осталось, на пол, Тони бросился к ней, оттолкнул ее и опустился на колени перед грудой обломков.
— Ты сама не знаешь, что ты наделала, Камилия, — тихо сказал он. — Ты разбила нашу жизнь.
Он даже не увидел, что Камилия от его толчка упала и сильно ушибла ногу. В слезах, прихрамывая, она вышла из мастерской…
Глава 36
Винченцо с сыном вернулись из своего путешествия, не купив земли. Оказалось, что не так-то просто найти то, что хочется. Они без конца обсуждали различные варианты, спорили друг с другом, хотели узнать мнение Констанции, Катэрины, Маурисиу. Но Катэрина и Маурисиу редко участвовали в этих семейных обсуждениях. Они обустраивались на новом месте, и Катэрине некогда было даже навещать родителей. Однако когда Винченцо узнал, где живут молодые, то возмущению его не было предела. Оказалось, что Франсиска поселила молодых в пристройке, предназначенной в давние времена для рабов, когда они еще были на фазенде. В этой же пристройке жила и Жулия со своей бабушкой Ритой.
— Да как она посмела? Что она о себе воображает? — кипел Винченцо, ворочаясь с боку на бок и не в силах уснуть.
— Да успокойся ты, — уговаривала его жена. — Франсиску ты знаешь, ничего другого ждать от нее не приходится. Цени то, что Маурисиу, такой изнеженный, такой избалованный, крепко любит нашу Катэрину, раз ушел ради нее из господского дома.
— Он должен был постоять за себя и за жену! — сердито отвечал Винченцо.
— А ты бы послушался Марселло, если бы он стал распоряжаться у нас в доме? — кротко поинтересовалась Констанция.
— Послушался? Марселло? Да я его, сопляка, в бараний рог бы согнул, если бы он вздумал у меня распоряжаться! — ответил Винченцо.
— Вот и Франсиска тоже готова сына в бараний рог согнуть, — так же кротко заметила Констанция.
Винченцо хотел было еще что-то сказать, но не сказал: жена была права, детям против родителей трудно идти, особенно если дети добрые и порядочные. На этом он и успокоился.
А Катэрина чувствовала себя в пристройке куда лучше, чем в господском доме. Этот дом она вспоминала с большой неприязнью, там под недобрым оком свекрови ей было гораздо хуже, чем здесь, в своем уголке. Да и что ей было делать в господском доме? Барышней она себя не чувствовала, а служанкой быть не хотела. К хоромам Катэрина не привыкла, ей было хорошо и в небольшой комнатушке, которую она могла убрать по своему вкусу и чувствовать себя хозяйкой. Она никого здесь не изображала, с удовольствием ходила босиком и чувствовала себя вольно и свободно. Сожалела Катэрина лишь о том, что в домишке не было кухни. Будь у нее плита, она чувствовала бы себя просто королевой: готовила бы еду себе и мужу и ни от кого бы не зависела. Но плиты не было. Наверное, в этом и был злой умысел Франсиски, когда она предложила сыну поселиться в пристройке: таким образом они все равно целиком и полностью зависели от нее. От того, позовет или не позовет она их обедать, пришлет или не пришлет еды со своего барского стола.
— Надеюсь, Маурисиу будет обедать с нами, — сказала Беатриса матери,
— Маурисиу безусловно, но не эта итальянка. Я ее на порог не пущу.
— Как ты можешь так говорить про свою невестку? — обиделась Беатриса за подругу.
— Я еше и не такое могу, — зловеще пообещала Франсиска, и слово не разошлось у нее с делом. Она строго-настрого запретила Жулии относить какую бы то ни было еду в пристройку.
— Все свиньям в свинарник! — скомандовала она, указывая подбородком на почти полные кастрюли на кухне. — Узнаю, что отнесла не свиньям, выгоню на улицу!
Жулия не решилась ослушаться хозяйку. С тех пор как она узнала тайну своего рождения, ей стало особенно неуютно рядом с этой женщиной, которая имела полное право ее возненавидеть и с ней расправиться. Жулия трепетала при одной мысли, что будет, если и Франсиска узнает эту тайну. Поэтому она предпочитала не гневить хозяйку и исполнять все ее приказы, даже самые несправедливые. Скрепя сердце она отнесла весь обед в свинарник, оставив голодными Маурисиу и Катэрину.
А у них в доме не было ни крошки. Они легли бы спать голодными, как наказанные за провинность дети, если бы не Беатриса. Услышав возмутительное распоряжение матери, она не стала вступать с ней в спор, но пошла потихоньку в кладовку, положила в корзину то, что считала наиболее полезным при беременности, и отнесла припасы брату и невестке.
— Ты понимаешь, что жить так невозможно, — заговорил, обращаясь к сестре, Маурисиу. — Матушка держит нас за нашкодивших котят.
Подобное отношение матери, пожалуй, даже смешило его. Он чувствовал себя едва ли не старше своей матери после того, что пережил на баррикадах, и, разумеется, не собирался затевать войну в собственном доме с престарелой женщиной.
— Постарайся что-нибудь сделать, как-то наладить свою жизнь. Конечно, нелепо зависеть от матушкиной кухни! — отозвалась Беатриса. — Если вам что-то понадобится, скажите мне, и я позабочусь, чтобы у вас не было ни в чем нужды.
— Спасибо, — Катэрина была растрогана чуткостью золовки.
На следующий день Маурисиу вывел из гаража отцовский автомобиль, усадил в него Катэрину, и они уехали в направлении города.
Франсиска была вне себя от возмущения.
— Как он посмел? Как посмел?! — гневно восклицала она, собираясь устроить сыну разнос.
— Я думаю, брат повез Катэрину к врачу, — спокойно отозвалась Беатриса, подняв голову от тетрадок, которые проверяла. — Ей пора уже определяться со сроками.
— Невероятно! — еще больше возмутилась Франсиска. — Даже я, барышня из благородного дома, рожала при повитухе негритянке с плантации. Мы и понятия не имели ни о каких докторах.
— Очень жаль, — покачала головой Беатриса. — Я надеюсь, что мой ребенок появится в цивилизованных условиях.
— Что?! И ты ждешь ребенка?! — вскинулась Франсиска. — Нет, пока еще нет, — спокойно ответила Беатриса.
Маурисиу с Катэриной вернулись, нагруженные всевозможными припасами, после чего Маурисиу принялся сооружать летнюю кухню, где могла бы хозяйничать Катэрина.
На возмущенные упреки матери в самоуправстве он с полным самообладанием отвечал:
— Мне кажется, что и я имею право на отцовское наследство. Ты не умеешь управлять автомобилем, а я умею, поэтому и забираю его себе. И потом, не думаю, чтобы ты поставила себе целью уморить нас с Катэриной голодом.
Франсиска почувствовала в сыне такую несгибаемую волю, поняла, что он не уступит ни на шаг, и невольно отступила сама.
— Но внука-итальянца у меня не будет, пусть не обольщается! — процедила она сквозь зубы и ушла в дом.
Катэрина очень скоро подружилась с Ритой. Старая негритянка обладала веселым нравом и была неистощимым кладезем житейской мудрости. Предстоящие роды не могли не пугать молодую женщину, и Рита всячески успокаивала ее, обещая помощь.
— Я бы хотела рожать у мамы, — призналась Катэрина.
— И на здоровье, — отозвалась Рита. — Отправишься туда. А если захочешь, то и я с тобой вместе. Я этих малышей приняла целый полк, не меньше, приму и твоего. Главное, не бойся.
Жулия по целым дням оставалась в господском доме, работы там у нее хватало, а Рита с Катэриной коротали долгие дни в разговорах. Старая негритянка много чего успела рассказать ей и про свою молодость, и про своего мужа, и про свою дочь.
Катэрине было интересно слушать Риту, она погружалась в прошлое той страны, которая дала им приют и стала родиной. Многое она узнала и о семье Маурисиу… Поведала ой Рита и тайну рождения внучки Жулии. Катэрина замерла.
— А Маурисиу знает об этом? — поинтересовалась она. Рита замахала на нее руками: