Попросить Эллиса?
Эллис сам рвется раскопать это дело. Останавливать его было бы неразумно.
– И что же на этот раз? – спрашивает Эллис.
Я смогла связаться с ним уже после двух часов дня. Я застаю его в баре, и он может говорить, обезопасив себя шумами на заднем плане: перезвоном стаканов, смехом, выкриками и джазовыми мелодиями.
– Что скажете под эту прекрасную мелодию Майлза Дэвиса?
– Кэтрин Галлахер.
– Минутку. – Он не один. Вполголоса произносит в сторону: – Извини, срочный разговор. – Ответ теряется в общем гуле. И затем в трубку: – Что вас интересует?
– Она не совершала самоубийства.
– Вы нашли тело? – Голос становится резким.
– Нет.
– Но она мертва?
Я оставляю вопрос без ответа.
– С ней что-то случилось. Возможно, это связано с работой. Она что-то сделала или узнала. И за это ее преследуют. Если бы мы смогли выяснить…
– Мы?
– Мы.
Эллис молчит. Предложение сделано, он пытается понять, что за этим стоит.
– Вы знаете больше, чем говорите.
– Я рассказала ровно столько, сколько сейчас вам положено знать. Но и у меня информации немного.
– Какие у вас основания полагать, что исчезновение связано с ее работой?
– Вы читали дело. У нее в жизни ничего не было, кроме работы.
– Считаете, она что-то натворила? Что же? Угробила пациента? Полагаете, у нас появился второй Шипман? Кто же тогда выступил в роли медсестры?
Джо Эллис думает о том, что, взяв на себя роль бога, человек порой принимает решение ускорить наказание; или об искателях приключений, готовых ради порции адреналина на любые безрассудства. Нет, все это не подходит. По словам Филдинга, клиент отзывался о содеянном ею как о чем-то вопиющем, ужасающем.
– Если имела место врачебная ошибка, – продолжает Эллис, – почему ничего нет в отчетах?
Это меня пугает. Значит, он изучил и ее личное дело в отделе кадров. Ловок.
– Возможно, ей удалось это скрыть. Или дело замяли. Ведь никто не знал о ее депрессии, значит, она умела это скрывать.
Если он хочет верить в ее смерть, так тому и быть.
– Когда Ричардсон разговаривал с ее коллегами, все как один предположили, что она решилась на самоубийство. Даже сам Ричардсон в этом уверен. Но кто-то же должен был предположить умышленное нарушение закона. Проверьте, был ли у кого-то мотив ее убить. Может, что и всплывет.
– И что я получу?
– Как обычно.
– Наличные за ответы на вопросы, так?
– Решать вам. Если отказываетесь, так и скажите.
Эллис усмехается, ясно, что он на все готов. Он полицейский и не способен себя изменить. Не больше, чем я себя.
Видимо, поэтому, отсоединившись, я достаю адрес Кэтрин и набираю номер.
Она жила в районе на берегу реки, в реставрированном доме старой постройки. Молодой мужчина, агент по недвижимости, ждет меня у подъезда в десять утра в понедельник. Он светится от счастья, благоухая лосьоном после бритья, и пожимает мне руку.
– Миссис Кристи? Прошу вас в дом.
Камера видеонаблюдения сегодня не работает – мы об этом позаботились, – и все же меня преследует мысль, что и я могу оказаться на одной из распечаток с указанной внизу датой и временем.
Мы проходим там же, где шла Кэтрин Галлахер восьмого декабря, разница лишь в том, что она двигалась в другом направлении, она покидала эту жизнь.
Полиция проводила в квартире обыск, часть личных вещей Кэтрин – ежедневник, банковские чековые книжки, ноутбук – до сих пор находится у них. Но полиция разрабатывала версию самоубийства, они не нашли мотива для убийства. У меня остается надежда, что они упустили нечто важное.
Поднимаюсь по лестнице на первый этаж. Агент достает ключ и распахивает передо мной входную дверь.
– Полагаю, дизайн вам понравится.
Крошечная прихожая, зеркало, картина – пейзаж в полутонах, – на раме осел годовой слой пыли. Воздух затхлый, тяжелый. В квартире пахнет как в ящике, который был долго и плотно закрыт.
Агент делает шаг к двери. Я натягиваю резиновые перчатки.
– Не буду вам мешать. – Он одаривает меня лучистой профессиональной улыбкой, словно в моем поведении нет ничего необычного. – Буду ждать вас, сколько потребуется.
Его зовут Шон, он сын Робби, хотя с отцом у него нет ничего общего – ни бульдожьей головы, сидящей на бычьей шее, ни перекачанного торса. Он строен и легок в движениях, утонченные, изысканные – в мать – черты лица. Я видела ее фотографию; мать Шона уже много лет лежала в могиле, когда Робби стал работать на Томаса Дрю, его сыну тогда было семь лет. Маленький мальчик из Вест-Хэма. Робби мечтал, что сын станет знаменитым футболистом – согласился бы и на электрика или водопроводчика, – но, видимо, кровь играет не последнюю роль; теперь Шону двадцать один год, и он занимается слежкой, как и его отец.
Как только вчера я закончила излагать Робби план действий, он сказал:
– Пошлите Шона.
Еще до моего прихода молодой человек познакомился с привратником, представившись агентом по недвижимости. Документами я занималась сама, дело неотложное, и они были не лучшего качества. Но, похоже, личность Кэтрин Галлахер спустя год ни у кого не вызывает интереса. Шон отлично выглядит в дорогом темном костюме, хорошо пахнет, а следовательно, вне подозрений.
Открываю дверь в комнату: свет из коридора проникает в гостиную. Жалюзи опущены. Решаю их не открывать, вместо этого пытаюсь нащупать выключатель. Вспыхивает свет.
Диван, стол со стульями, телевизор, музыкальный центр. Шкаф с книгами по медицине и аккуратно сложенные стопки журналов. Но ни одной любительской семейной фотографии, списка покупок, грязных кружек, засохших цветов – ничего из жизни обычного человека. Комната похожа на стенд в магазине мебели с пустотами, позволяющими покупателям дополнить обстановку, проявив фантазию. Смотрите, вы тоже могли бы так жить, но не живете, верно? А она жила. И еще она жила в больнице, в отделении интенсивной терапии. Неудивительно, что квартира похожа на пустую полку.
Прошлый вечер я потратила на изучение личного дела врача Кэтрин Галлахер. Все ослепительно и блестяще: отличные результаты экзаменов, дополнительный год в институте, чтобы приобрести степень по медицине, место в штате лучшей больницы, список опубликованных работ, начиная со студенческих времен, научная деятельность по теме неврологических проблем в интенсивной терапии – краткое описание с изобилием профессиональных терминов. Что же скрыто за этой биографией? Эмоциональная незрелость блестящего специалиста, расчетливость амбициозного человека, одиночество трудоголика? Документы не дают ответы, но содержат высказывания коллег: она жила работой, все в ее мире вращалось вокруг работы.
Где-то за всем этим скрыта причина, по которой ее хотят убить.
Просматриваю цифры. Никаких нарушений, статистика смертности не выше, чем в среднем по отделению. Ни одна смерть не укрылась от глаз на фоне всех, ставших привычными, смертей, переломанных тел, с травмами, несовместимыми с жизнью… Я перебираю случаи с летальным исходом в поисках того единственного, что требовал секретности. Пока все безуспешно.
Кухня, совмещенная с гостиной. Открываю ящики, шкафы: банки и баночки выстроены в ряды. Бокалы всевозможных форм и размеров. Аккуратные стопки тарелок. Похоже, доктор Галлахер использовала лишь один предмет из каждого набора.
Спальня. Постель тщательно убрана. Направляюсь к шкафу. Костюмы, брюки, юбки, блузы, свитера, парочка джинсов, белье. Все отменного качества и цветов, которые должны ей подходить. Ничего для вечера. Ничего безрассудно шелкового, блестящего. Приглядываюсь внимательнее – в ее гардеробе нет экстравагантных вещей, как и легкомысленных, купленных спонтанно, в угоду минутной прихоти.
Год назад здесь проводили обыск. Умелые руки в перчатках прикасались к этим вещам, открывали ящики и шкафы, проверяли карманы. Они ничего не нашли. Что ж, теперь моя очередь.
Я внимательно осматриваю каждую вещь в гардеробе. Исследую каждый ящик. Двигаю мебель, ползаю под кроватью с фонариком. Перебираюсь в ванную, где пробегаю глазами пузырьки в шкафчике, стоящие в идеальном порядке. Немного декоративной косметики – хорошие марки, нейтральные оттенки, – но ни одного флакончика духов. Пластырь, гигиенические средства, парацетамол, антисептики – никаких более серьезных лекарств.
Возвращаюсь в гостиную. Дверь в коридор открыта, в прихожей стоит Шон, вытянувшись по струнке, словно ожидая команды.
Осматриваю все книги в шкафу, один за другим изучаю диски, поднимаю телевизор и музыкальный центр, но лишь для того, чтобы полюбоваться на блестящую поверхность, где не скопилась пыль.
На тумбочке передо мной лежат рекламная листовка службы уборки квартир, купюра в двадцать евро, сувенирная ручка известной фармацевтической компании, несколько монет, скрепка и визитка, найденная между книгами. Немного.
Вокруг меня кружатся и оседают пылинки. Что я узнала? Кэтрин была чистоплотная, одинокая и необщительная. Но все это было ясно из документов.
Все, к чему ты готовилась с детства, чем хотела заниматься, была медицина. Ты много лет работала по шестнадцать часов в день. У тебя не было личной жизни. Если ты и ходила в спортивный клуб, то не для того, чтобы поболтать с подружками за чашечкой капучино. Ты жила одна, работала как лошадь, плавала без остановки в бассейне, принимала душ и уходила. Затем возвращалась домой, отказывала себе в ужине, читала медицинские журналы, работала над статьей, ложилась спать, чтобы с утра приступить к работе.
Кого ты убила, Кэтрин, и зачем?
Перед глазами всплывает лицо женщины, она смотрит на меня и молчит.
Я слишком надолго задержалась в квартире. Оглядываюсь напоследок, стягиваю перчатки, кидаю в сумочку и даю себе слово позвонить завтра Шону и сообщить о своем решении. Я улыбаюсь, и он улыбается в ответ. Фальшивые улыбки. Надеюсь, мой визит останется незамеченным. Я так привыкла быть постоянно настороже, что это стало больше чем привычкой; этот процесс для меня жизненно необходим, как дыхание.