— Тогда отступись, успокой их…
— Вероятно, ты решила, что наше с тобой совместное времяпрепровождение способно составить основу сюжета, — тонко улыбнулся Игорь.
Это был удар ниже пояса.
— Подло и низко ради придуманных ценностей провоцировать людей на роковой шаг. Как ты не хочешь этого понять!
— Я никого не провоцирую. Я пойду с ними везде, и не ради литературы, как выразилась ты, а ради убеждений.
Игорь выскочил в коридор и стал завязывать ботинок. Спустя секунду появилась Даша, голос ее дрожал, а две верхние пуговицы на халатике расстегнулись, обнажая ложбинку груди:
— Прости. Не обижайся.
— Мне не на что обижаться, — глухо процедил Игорь и не оглядываясь направился вниз по лестнице.
У выхода он столкнулся с бредущим навстречу Григорием Онисимовичем. Тот недоумевающе поглядел на парня, будто, погруженный в тяжелые думы, не сразу признал. Потом невесело усмехнулся:
— Опять зятек явился.
Игорь протянул руку старику. Помедлив, Григорий Онисимович ответил рукопожатием.
— Уже уходишь? А то посидели бы, поговорили. Тут такие дела творятся. Наши собираются завтра идти в администрацию завода.
— На площадь надо идти, — бросил Игорь.
— Может, и верно говоришь. Я тоже так думал. Пусть наше недовольство до Москвы разнесется.
— Отец, перестань, замолчи! — крикнула Даша.
— А ты брось на отца подыматься. Ишь, распоясалась совсем. Он-то дело говорит. Ты куда сейчас, Игорь?
— К Сомову.
— Я с тобой. Вы думаете, если старик, так он и побоится правду сказать? А мне терять нечего.
Игорь растерялся:
— Может, не надо, Григорий Онисимович? Пока вашей помощи не требуется.
— Ты меня не жалей. Я крепкий мужик, а Дашка сама за себя может постоять. Даша вдруг бросилась к отцу.
— Не пущу. Пусть он идет, — показала она на Игоря, — а тебе куда?
— Охолонись. — Григорий Онисимович осторожно отстранил Дашу, и они с Игорем вышли на улицу.
37. Музыканты
Часы, висящие в углу гостиничного холла, показывали двадцать минут восьмого. До конца дежурства оставалось почти полтора часа.
Мария Дмитриевна, нацепив на нос очки в толстой роговой оправе, вязала из грубой серовато-белой пряжи теплые носки на зиму для Победы.
Пальцы ее ловко сновали между натянутыми нитями и спицами. Получалось ладно. Носок и пятка были поплотнее, чтобы раньше времени не продырявились, поверху Мария Дмитриевна пустила красную и белую полоски, так что в них хоть в Ростов, хоть под венец…
«Да, — подумала Мария Дмитриевна, — под венец… Пора об этом подумать — девахе уже восемнадцать, вот-вот кавалеры пойдут, если уже не пошли. На заводе парни высокие, статные, того и гляди, в кого-нибудь влюбится. Эх годы-годы, как быстро летят, не угонишься. Вроде совсем недавно я на сносях бегала, а теперь, поди ж ты, барышня выросла…»
Мария Дмитриевна тяжко вздохнула и еще ловчее заработала спицами.
На улице уже было совсем темно. Фонарей, однако, еще не зажигали — экономили электричество.
Из темного окна прямо в глаза Марии Дмитриевне ударил яркий сноп света. Когда глаза попривыкли, она различила, что это кто-то светит прямо в окно автомобильными фарами.
Вот поганцы! Небось Валерка с молокозавода. Сейчас придет, будет трешку до получки клянчить. Алкаш.
Старая дверь гостиницы скрипнула, открылась, и в фойе начали заходить молодые, спортивного вида люди, с подозрительно одинаковыми черными футлярами. Они входили и, ни слова не говоря, рассаживались на облезлых диванчиках, стоящих по периметру холла.
Некоторым не хватило места на диванчиках, и они уселись кто где — на широких подоконниках, на покрытой стареньким линялым ковром лестнице и даже на своих футлярах.
Их было человек двадцать пять, не меньше. Судя по одежде, они были не местные.
«Из Ростова, что ли? Пожалуй, даже и не из Ростова. Не из Москвы ль, часом? — подумала Мария Дмитриевна. — Ишь сколько их…»
Наконец зашел человек, судя по виду, главный. Оглядев своих подопечных, он направился к окошку, за которым сидела Мария Дмитриевна.
— Принимай гостей, мамаша, — весело сказал он.
— Я вам не мамаша.
— А кто ж?
— Администрация! — со значением произнесла Мария Дмитриевна.
— Ну ладно. Ты давай-ка, уважаемый товарищ Администрация, расселяй моих молодцов.
— Чтой-то многовато их у тебя. Духовой оркестр, что ли? — с неприязнью в голосе спросила Мария Дмитриевна.
Непонятно почему, эти люди ей сразу не понравились.
— Да, да. Оркестр. Сводный.
— А ты дирижер, что ли?
— Вроде как, — почему-то хохотнул тот.
— Да-а… — насмешливо протянула Мария Дмитриевна. — И надолго к нам?
— Ну, это как получится. Может, на неделю, а может, и на месяц. Если нам у вас тут понравится.
— Не понравится, — сердито ответила Мария Дмитриевна, — народ у нас лихой, приезжих не любит. Да и местов в гостинице нету.
— Да ты чего, мамаша, — посерьезнел дирижер, — ты шути, да знай меру. Что значит «нету»?
— А то и значит. У меня постояльцев — полная гостиница. Три места свободных только есть. Вот троих поселю, это пожалуйста, милости просим. А остальных — извините-подвиньтесь.
— Нас двадцать семь человек.
— Да хоть сто двадцать семь. Сказано: местов нету. И все. Привел ораву на ночь глядя…
Оркестранты с большим интересом наблюдали за происходящим.
— Так. Где кабинет директора гостиницы?
— Нету директора, — сварливо буркнула Мария Дмитриевна.
— А где же он?
— Домой пошел. Отдыхать. Рабочий день у него два часа тому кончился. — И она с новой силой задвигала спицами, бормоча себе под нос: — Ходют тут всякие, работать не дают…
Тогда дирижер просто-напросто обошел стойку, вошел в закуток Марии Дмитриевны, несмотря на ее протестующие движения, снял телефонную трубку и протянул ей:
— Звони директору домой. Немедленно.
Мария Дмитриевна уже открыла было рот, чтобы послать этого московского музыканта куда подальше, но осеклась. В его голосе, в стойке и жесте, которым он протянул ей телефонную трубку, было что-то начальственное, властное. Мария Дмитриевна вдруг почувствовала, что командует он здесь по праву. А кто знает, кем эти права ему были даны?
Рука Марии Дмитриевны сама потянулась к телефонной трубке, а другая набрала на диске четыре цифры домашнего номера Павла Ивановича.
— Алло, — раздалось с другого конца провода.
— Пал Иваныч?
— Да, я.
— Патрищева беспокоит.
— А, — Павел Иванович сразу оживился, — Маша! А я тут до тебя дозвониться никак не могу. Что-то с линией, видно. Уже ехать собрался.
— Пал Иваныч, тут ко мне духовой оркестр из Москвы заявился.
— Уже добрались? Лихие хлопцы! — отчего-то обрадовался директор. — Я как раз по этому поводу и звонил.
— Двадцать семь человек.
— Да-да, я знаю.
— Поселить требуют. А куда? Мест-то нет.
— Маша, ты давай… того… Сели всех.
— Так три места у меня свободные, куда селить-то?
В трубке раздался тяжелый вздох.
— Придется освобождать номера.
— Как это — освобождать? Тут люди, которые только-только заехали! Стахановец один приехал по обмену опытом, герой труда. Мать с двумя детьми, командированный один. Куда ж я их дену?
— Ну, орденоносца, Маша, не трогай. А всех остальных придется выпроводить. Маша, — вдруг понизил голос директор, — мне насчет этих людей из обкома час назад звонили. Приказали разместить.
— Из обкома? — Мария Дмитриевна покосилась на дирижера — тот только криво усмехнулся.
— Так что ты давай, Машенька, постарайся.
— Хорошо, Пал Иваныч, не беспокойтесь.
— А я через часик буду. Помогу тебе.
Мария Дмитриевна положила трубку на рычаг и недовольно пробормотала:
— Хорошо. Сейчас попробуем что-нибудь сделать. А вы пока подождите.
Дирижер удалился из-за стойки и присел на освободившееся место.
Надо же, размышляла Мария Дмитриевна, прикидывая, кого бы выселить в первую очередь, из самого обкома звонили. Что за важные птицы такие? Может, кто из начальства к нам едет?
Составив небольшой списочек, она со вздохом отправилась выполнять так неожиданно свалившуюся ей на голову неприятную миссию.
Хоть бы заранее предупредили. Хоть бы за день, с огорчением думала Мария Дмитриевна, стучась в первую дверь.
Пришлось, конечно, Марии Дмитриевне повозиться в этот вечер! Чтобы выгнать людей на улицу, да еще вечером, да еще тех, у кого сразу за несколько дней заплачено, это, знаете ли, нужно уметь! Где-то уговорами, где-то построже, а где-то просто в приказном порядке ей удалось освободить десять номеров.
Мария Дмитриевна была женщина добрая, незлобивая, и не один раз в этот вечер ее сердце обливалось кровью — ведь где ж это видано, чтобы человека на ночь глядя на улицу выкидывать. Да еще в казачьем краю, где в любую хату постучи — везде только рады будут. Кстати говоря, именно такой совет она дала большинству выселяемых, а некоторых прямо отправила к знакомым. Если б была возможность, она и к себе взяла кого-нибудь, да уже один постоялец был.
Люди, конечно, возмущались. Но только для виду — каждый понимал, что, если пришли выселять, значит, так надо. Кому и где — это уже другой вопрос.
Женщину с двумя детьми Мария Дмитриевна решила не трогать. А вот орденоносца пришлось уплотнить — подселить к нему героя-стахановца.
Короче говоря, через час, когда приехал Павел Иванович, Мария Дмитриевна уже шла из кладовой, нагруженная тюком свежего белья, которое еще нужно было распределить по номерам.
— Ну как? — спросил шепотом директор, показав подбородком на по-прежнему сидящих в фойе музыкантов. — Как они? Не скучают?
— А мне это без разницы, скучают они или нет. Сидят молча, как барчуки, хоть бы покурить вышли.
— Им легкие беречь надо, — со знанием дела сказал Павел Иванович.
Через полчаса все было готово.
И тут произошла вторая странная вещь. Только Мария Дмитриевна собралась поставить нежданных гостей в очередь, чтобы те предъявили паспорта и заполнили регистрационные карточки, как Павел Иванович снова отозвал ее в сторонку и приказал поселить их без всякого оформления.