Однако Виссарион был не робкого десятка. Он демонстративно запихнул руки в карманы своих замызганных холщовых штанов.
— Руки вверх, — уже не так уверенно повторил парень, положив щеку на основание приклада и делая вид, что прицеливается.
— Дядя, вы хотя бы сначала патрон вставили, а потом уже пугали.
— Э, — присвистнул парень, опуская ствол, — да ты, я вижу, не робкого десятка!
— А чего мне вас бояться?
— Ну-у, а если бы патрон все-таки был заряжен?
— Да кто ж заряженную винтовку чистит? — небрежно произнес Виссарион. — Она выстрелить ненароком может.
Парень рассмеялся и положил оружие снова на стол.
— Ну-ка иди сюда, малец.
Виссарион важной походкой вразвалочку, как ходят казаки, подошел к столу.
— Будем знакомы, — протянул парень ему большую ладонь, — меня зовут Рудольф.
— Виссарион.
— Ух ты, и имя у тебя подходящее. Звучное. Ну что ж, садись, Виссарион, рассказывай, чего это ты моду взял за людьми подглядывать?
Виссарион покраснел:
— И не подглядывал я вовсе. Мимо проходил, гляжу — дверь открыта.
— И решил посмотреть, все ли в порядке? — со смехом продолжил Рудольф.
— Да… То есть нет… — Виссарион чувствовал, как краска покрывает его лицо до самых ушей, но сделать ничего не мог. — Я хотел… Я тут гривенник нашел!
— Гривенник? — посерьезнел Рудольф.
— Да.
— Новыми?
— Новыми.
— Ты, я вижу, еще и счастливчик. Мне вот так никогда не везло — больше пятака ни разу в жизни не находил. К тому же старыми.
Тут только Виссарион понял, что над ним смеются, и надулся.
— Ну-у, не обижайся. Скажи-ка лучше, ты чей? — Я администраторшин сын.
— Хорошо. А я тут чай пить собрался, хочешь со мной?
— Хочу.
Рудольф достал из тумбочки пол-литровую банку, наполнил ее водой из графина и приспособил на край маленький дорожный кипятильник.
— Ты, я надеюсь, никому не расскажешь, что я тут правила пожарной безопасности нарушаю?
— Не расскажу. А можно мне винтовку подержать?
— Ну, для такого храбреца, как ты, мне ничего не жалко. Держи.
Он взял одной рукой винтовку и протянул ее Виссариону. Она была довольно тяжела — раза в три тяжелее, чем духовые «переломки» в тире, куда Виссарион частенько захаживал с ребятами пострелять маленькими пульками по вырезанным из жести зайцам, кабанам и ветряным мельницам. Кроме того, она была чуть ли не в полтора раза длиннее и к тому же имела одну странность — в ее широком массивном деревянном прикладе была проделана большая квадратная дыра. Таких винтовок Виссарион еще никогда не видал.
— А зачем тут дыра? — поинтересовался он.
— Чтобы она весила поменьше. А то, видишь, она и так довольно тяжелая. Четыре с половиной кило — тяжелее, чем автомат Калашникова. Это СВД — снайперская винтовка системы Драгунова. Опытный образец.
— А вы стрелок?
Рудольф кивнул:
— Стрелок. Биатлонист.
Виссарион улыбнулся:
— А что же вы к нам в такую жару приехали? У нас же снега нет.
— Ну и что, — невозмутимо ответил Рудольф, — летом-то тоже нужно спортивную форму поддерживать, так, нет?
— Нужно.
— Ну вот. А у вас степи, ни единой души — стреляй, не хочу!
Виссарион продолжил осмотр винтовки. Да, она была какая-то необычная. За массивной деревянной ложей с продолговатыми отверстиями торчал изогнутый металлический магазин, такой же, как и у автомата Калашникова, только раза в три короче.
— Погоди-ка, — вдруг сказал Рудольф, взял со стола длинную трубу, типа подзорной, приладил ее к винтовке, посмотрел в нее, что-то подправил и снова отдал оружие Виссариону.
— Держи. Теперь можешь прицелиться.
Виссарион глянул в окуляр. Такого он еще ни разу в жизни не видал! Даже оставшийся от отца трофейный цейсовский бинокль не увеличивал так сильно. В оптический прицел можно было разглядеть даже самые крохотные детали, даже мелкий текст объявлений на щите «Горсправки», висящем на противоположной стороне улицы, казалось, можно легко прочесть, если приглядеться.
— Ух ты! — воскликнул Виссарион.
Рудольф только посмеивался:
— Ну как винтовочка? Годится?
Он поставил на стол жестянку с сахарным песком и чашки с дымящимся чаем.
— Эх, мне бы такую…
— А вот это уже лишнее, — серьезно сказал Рудольф.
— Почему это? — запальчиво выпалил Виссарион.
— А потому. Тебе, пацан, учиться надо, ума-разума набираться. А на курок нажимать — дело нехитрое, этому каждый научиться может.
Виссарион уже было открыл рот, чтобы возразить: дескать, в их краю умение обращаться с оружием считается настоящим делом для мужчины, и все его предки были военными, и он, Виссарион, конечно же тоже будет военным, поступит в суворовское, когда из коридора раздался голос Марии Дмитриевны:
— Виссарион, ты где?!
Виссарион вскочил из-за стола:
— Мне пора, дядя Рудольф.
— Ну, покедова, казак, покедова… И запомни — к оружию лучше всего не касаться. Особенно если оно заряжено. Иначе таких бед наделать можно…
И — он со значением усмехнулся.
46. Фронтовые друзья
Стоя у овального зеркала, полускрытого широким двустворчатым книжным шкафом, генерал Папахин не спеша расчесывал редкую седую прядь волос, прикрывавшую гладкую, лаковую лысину. Он низко опускал крупную голову с покатым лбом, вздыхал, рассматривал на просвет расческу и сдувал с нее длинные бледные волосины.
Не то чтобы генерал Папахин был излишне озабочен собственной внешностью — просто расчесывание волос успокаивало его лучше любых транквилизаторов и теплых ванн.
Было от чего нервничать в эту ночь.
Разумеется, Папахину первому доложили о происходящих в Новочеркасске событиях, и — в отличие от горкомовских и обкомовских работников — он был на месте и мгновенно оценил обстановку.
Первой мыслью, которая пришла в голову генерала, была: «А не вывести ли в срочном порядке дивизию куда-нибудь на маневры?»
Мысль эту Папахин немедленно отогнал прочь, как совершенно абсурдную и безумную, однако с тоской подумал, что хорошо бы в эту минуту оказаться где-нибудь как можно дальше от эпицентра событий.
Кадровый военный и умный расчетливый политик, он никогда не занимался политикой профессионально, однако закулисная политическая жизнь страны, полная интриг и сговоров, происходила на его глазах и Папахин лучше, чем кто-либо, мог предугадать решения высших чинов государства с минимальной погрешностью, — так вот, генерал мгновенно осознал, по какому руслу будут развиваться события в Новочеркасске.
Впервые на его памяти рабочие крупного промышленного предприятия осмеливались бросить решительный вызов устоявшемуся в стране порядку, а значит — правительству, а значит — партии, а значит — самому Советскому государству.
Он не удивился, когда раздался звонок из Москвы и министр обороны СССР маршал Малиновский приказал объявить по дивизии боевую готовность.
— Пока ситуация в городе контролируется силами милиции, — резко сказал Малиновский, — но, возможно, очень скоро потребуется вмешательство армейских частей…
Положив трубку, Папахин задумался. Войска на улице мирного городка — это чревато трагическими последствиями. Разумеется, генерал выступал за скорейшее урегулирование конфликта, однако с трудом представлял себе, каким образом армия способна повлиять на его развитие, не прибегая к силовым методам, которых Папахин опасался больше всего.
Ну разве что попугать обывателя грозными солдатскими шеренгами.
А если обыватель не испугается, что тогда? Папахин терялся в догадках.
В конце концов генерал пришел к выводу, что вряд ли Москва ограничится телефонными звонками и следует ожидать скорого появления в Новочеркасске сановного эмиссара из центра, который и расставит все по местам.
Ждать и вправду пришлось недолго.
Поздним вечером адъютант доложил, что на территорию части въехал черный правительственный «зил».
— Очень хорошо, — к удивлению адъютанта, кивнул Папахин и отправился к овальному зеркалу. Расчесываться.
Он приглаживал седые пряди до тех пор, пока в коридоре не раздались громкие шаги и голоса. Сдув волосы с расчески, он одернул генеральский мундир и направился к двери.
Дверь немедленно распахнулась, и на пороге возникла хорошо знакомая Папахину высокая фигура.
— Вот так встреча! — удивленно воскликнул генерал.
— Здравствуй, — сказал Баранов и захлопнул дверь перед носом у опешивших сопровождавших. — Вот и свиделись снова, дружище…
Они обнялись; Папахин выудил из потайного шкафчика початую бутылку водки и два граненых стакана.
— Выпьем, Толя.
— Выпьем, Ваня.
Папахин разлил водку по стаканам. Чокнулись.
— Крепкая, зараза, — жарко выдохнул Баранов, залпом заглотнув содержимое стакана.
— На фронте и покрепче пили, — откликнулся Папахин. — Ты, может, голодный? Я прикажу, мигом ужин сообразим.
— Не до ужина. Дела поджимают. — Баранов уселся на стул, вынул из кармана мундштук и портсигар. Прикурил. Кольца бледного сизого дыма скрыли от собеседника его мрачное, осунувшееся лицо, изборожденное глубокими морщинами. — Ну, Ваня, что делать будем?
— Обстановка, конечно, напряженная, — сказал Папахин. — Судя по всему, завтрашний день будет ничуть не легче, чем нынешний. Город по-прежнему взбудоражен…
— Это я и сам знаю. Я спрашиваю: что делать?
Папахин пожал плечами.
— Я человек военный, — сказал он. — С гражданской публикой разбираться не умею. Видимо, надо вести переговоры… выслушать требования рабочих и сообща искать взаимоприемлемое решение…
Пршцурясь, Баранов глядел на фронтового друга.
— Странные слова говоришь, — процедил он. — Что значит: взаимоприемлемое решение? Чьи требования я должен выслушивать?
— Насколько мне известно, бастует весь электровозостроительный. Это тебе не три с половиной человека, это огромный коллектив. Заметь, не интеллигенция, не какая-нибудь прослойка — бастуют рабочие, хозяева государства!