— Ты мне лозунги не толкай. Мы оба с тобой знаем, в каком государстве живем и кто здесь хозяин, — отрезал Баранов.
— Как бы то ни было, вряд ли заставишь их идти на попятную, — сказал Папахин. — Слишком долго они молчали, теперь не станут. Интересно знать, какому дураку пришло в голову понизить расценки на заводскую продукцию одновременно с повышением цен на мясо? И так ведь люди с трудом концы с концами сводили…
— Я тебя не узнаю, Иван, — неприязненно проговорил Баранов. — Ты на чьей стороне?
— Ни на чьей. Я — человек военный, — упрямо повторил Папахин. — Что прикажут, то и сделаю.
— Тогда — наливай! — с улыбкой приказал гость. Забулькала водка в стаканах. Чокнулись. Выпили.
— А помнишь, как мы в сорок четвертом Днестр форсировали? — ностальгически произнес Баранов. — Лето было на дворе, а вода — холоднющая!
— При чем тут Днестр?
— Просто ты тогда приказ не выполнил, отказался. И ведь был прав!
— Это исключение, — буркнул Папахин.
— Благодаря тебе, может, и я тогда жив остался, и не я один. Корпусной вопил, как резаный, а потом к награде представил. М-да, было дело…
— Теперь такого уже не бывает, — откликнулся Папахин.
— А смог бы ты сегодня не выполнить приказ начальства? — вдруг поинтересовался Баранов.
Генерал удивленно поглядел на товарища.
— То есть как это — не выполнить? Не понял.
— Очень просто.
— Глупости говоришь.
— Вот и славно, — отчего-то удовлетворенно кивнул Баранов. — Очень хорошо и даже замечательно. Потому что приказ будет, и скоро.
— Какой приказ? От кого?
— Приказ сверху, — со значением произнес московский гость. — Сам понимаешь, что терпеть то, что сейчас происходит в городе, долго не будут. Могу сообщить по секрету, что не за горами экстренные меры. По всей видимости, без твоей дивизии дело не обойдется.
Папахин напрягся. В который раз он верно угадывал направление мыслей начальства и в который раз был обманут в своих ожиданиях, надеясь, что все-таки ошибается.
— А что в состоянии сделать моя дивизия? Мы же не милиция!
— Милиция — это ерунда, и ты это понимаешь лучше, чем кто-либо. Милиция — для впечатлительных старух и нервных девиц. Силами милиции теперь уже мало что изменишь.
— Толя, — серьезно произнес Папахин, — уж не хочешь ли ты сказать, что…
— Именно! Именно это я и говорю. Единственная реальная сила, которой можно воздействовать на мятежников, — армия. И она будет пущена в ход.
— У меня нет приказа.
— Он будет.
— Приказ вывести дивизию на улицы города?
— Приказ противостоять провокаторам и обезвредить их.
— Каким образом?
Баранов не отвечал. Он разглядывал пустой граненый стакан с капельками жидкости на стенках, и выражение лица его не оставляло сомнений в том, КАКИМ ОБРАЗОМ наверху намерены подавить волнения в городе.
— Два часа назад я говорил с министром обороны, и он не сказал мне ничего подобного, — выдавил Папахин.
— Приказ будет издан Верховным Главнокомандующим. Министр обороны тут уже ни при чем.
— Это безумие.
— Не тебе судить.
В кабинете зависло тягостное молчание. Затем Баранов широким жестом поставил граненый стакан на стол (тот жалобно звякнул, едва не разбившись) и встал.
— Вот что, Ваня. Ты меня давно знаешь. Давно и хорошо. Поэтому давай не будем тратить слов впустую. Сейчас во избежание эксцессов необходимо вывести танки на улицы города. И солдат — для патрулирования. Усиленные вооруженные наряды. И не забудь раздать боеприпасы.
— Зачем?
— Приказы не обсуждаются.
Папахин тоже встал.
Так они и стояли друг против друга, бывшие фронтовые друзья, генерал и высший партийный чин. Сохраняя на лице каменное выражение, Баранов с тоской думал о том, как же все-таки это тяжело: действовать не по совести, а по чьему-то лукавому велению, изображать из себя начальника, выступая, по сути, исполнителем чужой воли. Такова она, доля крупного политика, пытающегося всеми силами удержаться на плаву. И еще Баранов думал о том, как тяжело становиться негодяем в глазах старого и верного товарища. Тяжело, но — необходимо.
— Я не буду стрелять в людей, — сказал генерал.
— Если понадобится, будешь, — ответил высший партийный чин.
— Толя, ты понимаешь, что говоришь?
— Смир-рно, товарищ генерал! — вдруг рявкнул Баранов, и Папахин от неожиданности вытянулся во фронт. — Из партии вон вылетите за такие слова!
— Ты меня не пугай, — сказал Папахин. — И не таких видывал.
— Вызывай адъютанта и отдавай приказание. Танки должны выйти на улицы города через четверть часа.
— Толя!
— Генерал Папахин!
Папахин устало вздохнул и вновь опустился на стул.
— Я не отдам такой приказ, — произнес он.
— В таком случае вы отстраняетесь от командования дивизией, — объявил Баранов. — От имени Центрального Комитета Коммунистической партии беру руководство дивизией на себя.
— Бери, — кивнул генерал.
— Ты мне еще за это ответишь! — прошипел гость, позабыв о дружеских чувствах и ощущая себя в эту минуту лишь всемогущим начальником, которому осмелился перечить пешка-подчиненный. Он распахнул входную дверь. — Слушай мою команду! — гаркнул Баранов опешившей свите. — Немедленно подымайте солдат по тревоге. Вывести усиленные патрули на городские улицы. Быть готовыми к боевым действиям!
Папахин сидел на стуле в безжизненной позе, не подымая головы. Растерянные адъютанты глядели на начальника, на сановного московского гостя и не понимали, что происходит.
— Выполняйте!!! — рявкнул Баранов.
Одного из офицеров он поманил к себе пальцем и негромко произнес:
— А для вас — особое задание. В городе хорошо ориентируетесь? — Он порылся во внутреннем кармане пиджака и извлек небольшой листок бумаги. Показав офицеру размашисто начертанный на листке адрес, он поинтересовался: — Сможете отыскать? В таком случае передадите эту записку лично в руки. Лично, вы слышали?
Офицер с готовностью кивнул.
— Гражданская одежда найдется? — спросил Баранов. — Переоденьтесь. Не нужно привлекать к себе внимания.
Московский гость взял со стола генерала Папа-хина карандаш и под адресом написал: «12.30».
47. Танки
Виссарион вприпрыжку мчался по пустынной и темной улице, ориентируясь на далекий одинокий свет тусклого фонаря, который маячил впереди за деревьями и островерхими крышами домов. Эти тихие старые кварталы города он знал как свои пять пальцев.
Однако сегодня привычное течение жизни родного городка было нарушено, и подросток ежеминутно ощущал тревожащие перемены. Дважды или трижды он едва не столкнулся с прогуливавшимися в тени зданий широкоплечими мужчинами, но успевал метнуться в ближайшую подворотню и переждать, покуда странные личности исчезнут из виду.
Виссарион сразу признал в них чужаков, приезжих; их поведение не поддавалось сколько-нибудь приемлемому объяснению, да и сам мальчишка не стал ломать над всем этим голову: он просто решил для себя, что надо обязательно рассказать о незнакомцах Победе и Игорю.
Наверняка появление этих людей в городе как-то связано с произошедшими днем событиями. Кстати, хорошо бы не забыть сообщить и о новых постояльцах городской гостиницы.
Размышляя таким образом, Виссарион пересек сквер, где высился бюст с отколотой головой, и, перепрыгнув через невысокий заборчик, двинулся по широкой и пыльной городской магистрали.
Теперь идти оставалось совсем немного. Надо было лишь свернуть к барачным зданиям, пересечь несколько дворов, миновать мост, а оттуда уж до дома рукой подать.
Внезапно Виссарион остановился и тревожно прислушался. Он не столько услышал, сколько кожей почувствовал ноющий, вибрирующий звук, подымавшийся откуда-то снизу.
Звук нарастал, умножался, и, казалось, вторя ему, мелко и надсадно зазвенели стекла в окнах домов.
Виссарион огляделся и метнулся в тень.
Вовремя — в этот самый момент городская магистраль вдруг осветилась далеким могучим снопом света и огромный прожектор, гудя, двинулся из темноты по направлению к центральной площади.
Затаившись, Виссарион ждал.
Он слышал непонятный, незнакомый лязг и ощущал, как начинает дрожать и сотрясаться земля под ногами.
Он вгляделся в ночную мглу и сквозь слепящий свет странного прожектора разглядел очертания могучей стальной машины. Прожектор, оказалось, был огромной фарой, прикрепленной к броне самого настоящего танка.
У подростка захватило дух от восторга. Это было потрясающе, великолепно и неправдоподобно; и Виссарион подумал, что соседские ребята, должно быть, помрут от зависти, когда узнают, что именно он, Виссарион Патрищев, первым увидел танки на улицах Новочеркасска. Танки ползли один за другим, и казалось, не будет конца этой громыхающей металлом грозной веренице.
Подросток жадно вдыхал ядовитые выхлопные газы, извертавшиеся из чрева тяжелых машин.
Он закрыл глаза, полностью отдавшись мечтательной дреме.
Он часто слышал рассказы о минувшей войне и втайне жаждал хоть на пять минут оказаться в прошлом, в гуще военных баталий. Он всегда тосковал по приключениям и подвигам и жалел, что угораздило родиться в такое скучное, серое и вроде как благополучное время. Он и в самом восхитительном сне не мог вообразить себе то, что происходило в эту минуту наяву. В Новочеркасск входили войска.
Виссарион воображал себя отважным партизаном, наблюдающим за надвигающейся на родной город танковой армадой врага. Если бы под рукой оказалась пивная бутылка, он не задумываясь метнул бы ее в проходившую мимо лязгающую машину, как герои Великой Отечественной бросали во вражеские танки последнюю гранату. К счастью, бутылки под рукой не было, а то неизвестно, чем бы могла закончиться подобная безрассудная выходка.
Танки ползли по городу. Танки перегораживали собой улицы и проулки. Ночной Новочеркасск стал вдруг похож на оккупированную территорию.
Неизвестно, сколько времени провел Виссарион на обочине городской магистрали. Может, мгновение, а может, вечность. Во всяком случае, голова его сладко кружилась, он ощущал прилив сил и энергии.