— Кто стрелял? Где?
Школьник резкими прыжками перелетал через спящих солдат. Завернувшись в шинели, они сидели редкими группками прямо на земле, привалившись к колесам машин, кто-то осторожно жевал хлеб из пайка, кто-то по-прежнему пыхал табак, Шутов, растянувшись у радиатора, громко храпел.
— Вста-а-ть! Скотина!
Старший лейтенант ударил пинком Шутова. Гулко покатилась по булыжнику солдатская фляжка. Шутов, озираясь, вскочил по стойке «смирно».
— Служу Советскому Союзу!
Школьник заехал рядовому в глаз. Тот едва удержался на ногах и громко охнул.
— Трибунал! Пьяница! Тут у нас не бирюльки!
Лечь! Встать! — Школьник, уже не помня себя, орал на всю улицу.
— Побереги нервы, старлей. Они еще пригодятся. — Замполит осторожно потрогал Школьника за рукав гимнастерки. — Потом разберемся. Скоро начальство приедет, надо немного перышки почистить. Начальство, говорят, из Москвы. Да и сам Папахин будет.
Имя Папахина привело старшего лейтенанта в чувство. Он что-то неразборчивое прошипел в адрес Шутова, потом отдал приказ достать флягу с водой и помыться. Лениво отшучиваясь, солдаты споласкивали сонные лица и жадно хватали холодную воду ртом.
У Мити не было никакого желания следовать их примеру. Он с тоской вспомнил своего Сидоренко. Вот он, настоящий театр, о котором когда-то говорил друг. Очевидная бессмыслица происходящего остро вставала перед Митей. Он думал о Победе, о Виссарионе, представлял, что они где-то совсем рядом и не знают, что их малознакомый друг сидит сейчас на улицах города, подстерегая смерть.
Весь мир театр, кажется, так говорил Витек. Вот и надо относиться, как к театру. Меня это не касается. Я не здесь. Я там, с Победой.
Но ведь Победа-то здесь.
Митя вконец запутался. Попытки отрешиться не удавались. Школьник в который раз проверял автоматы у своих подопечных.
Послышался звук сирены. Со стороны электровозостроительного завода прямо на их расположение неслась милицейская машина, возглавлявшая такую же, как у них, колонну брезентовых грузовиков. Въехав на площадь, газик остановился, и из него выпрыгнул щуплый чернявый милиционер.
— Начальство! Где начальство? Где командир?
К нему подбежал Школьник.
— Командир, мне нужно освободить проезд.
Особо ответственное задание. Вывозим из города заключенных.
— Твою мать! Что это у нас все так делается, через задницу? Как я тебе сейчас дам дорогу? Там дальше танки — Школьник бросился к начальству.
Долго советовались и утрясали создавшуюся ситуацию Наконец солдатские грузовики тяжелым медленным ходом поползли навстречу друг другу, образовав дружный хоровод. Танки выехали на площадь. Гул и копоть наполнили, казалось, все пространство. В одном из окон быстро мелькнуло за занавеской старушечье лицо и, перекрестясь, скрылось. Лязг металла заставил Митю прижаться к стене облупившегося дома, рядом стоял обалдевший, в мелких брызгах, голый по пояс Шутов.
— Че делают! Ты погляди, че делают! — восхищенно шептал он, рассматривая чинно поворачивающиеся стволы.
Грузовики с заключенными зловещей лентой поползли в узкий проулочек.
— Зачем они? Зачем вывозят заключенных? — раздались голоса.
— А черт их знает!
— Серьезное дело.
— Во мы попали в заварушку!
Достав флягу, Митя хлебнул крепкой, горькой жидкости.
«Театр, театр, театр!» — билось у него в голове.
Горячая тошнота подступила к горлу. Он схватился рукой за живот и не успел сделать нескольких шагов, как его вырвало на мокрый, грязный от солярки тротуар.
49. По обстановке
В половине третьего ночи в кабинет Первого секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза товарища Н. С. Хрущева заглянул секретарь с красными от недосыпа и нервотрепки глазами.
— Никита Сергеевич! — осторожно позвал он. — Никита Сергеевич, проснитесь!
Хрущев открыл глаза. Он не спал, но вот уже более получаса бездвижно сидел в кресле, смежив веки и пытаясь отвлечься от горестных дум.
Он даже не захотел разговаривать с домашними, и, когда в одиннадцатом часу вечера из квартиры на Староконюшенном позвонила озабоченная долгим отсутствием мужа Нина Петровна, Хрущев, зло сверкнув глазами, рявкнул:
— Скажите ей, я занят! Пусть не звонит.
Сведения, поступавшие из далекого Новочеркасска, ужасали.
Весь минувший день в городе происходили антиправительственные выступления.
Милиция пыталась своими силами восстановить порядок и спокойствие.
Однако митингующие отказались подчиняться и завязали драку.
В больнице есть раненые.
Кошмар.
— Никита Сергеевич, к вам товарищи Брежнев и Семичастный. Говорят, срочно…
Хрущев выпрямился в кресле, одернул пиджак.
— Пусть войдут.
Брежнев вошел первым. Вид у него был усталый, но при этом деловитый. Семичастный сразу скользнул к дальнему креслу в углу и без приглашения занял его.
— Никита Сергеевич, пора принимать решение, — без лишних слов начал Брежнев. — Если вы этого не сделаете в течение ближайшего часа, ситуация окончательно выйдет из-под контроля.
— Я жду доклада Баранова, — сказал Хрущев. — Пока он мне не доложит обстановку, никаких решений не будет.
— Среди мятежников имеются убитые, — сообщил Семичастный.
— То есть как?!
— Обороняясь, работники милиции вынуждены были застрелить одного из злостных зачинщиков беспорядков, учащегося заводского профтехучилища, некоего Шейдина Петра Сергеевича. Кстати сказать, его отец, Шейдин Сергей Афанасьевич, был осужден в 1949 году за антисоветскую деятельность, но реабилитирован в пятьдесят шестом…
Это был точно рассчитанный ход. Сергей Афанасьевич Шейдин никогда не сидел (а может, и сидел: председателю КГБ сейчас недосуг было наводить справки о каком-то там Шейдине). Просто Семичастному не терпелось ущипнуть «кукурузника» за уязвимое место: мол, видишь, что ты наделал, освободитель.
— Яблочко от яблони… — язвительно вставил Брежнев.
— Кто позволил пускать в ход оружие?! — закричал Хрущев. — Я их всех под суд отдам!
— Работники милиции действовали в соответствии с установленными законом правилами, — невозмутимо парировал Семичастный. — В уставе МВД имеется пункт, разрешающий применять оружие в целях самозащиты…
Серый от гнева, Хрущев не нашелся, что возразить.
— Никита Сергеевич, войска ждут вашего приказа, — сказал председатель КГБ. — В данную минуту относительное спокойствие в городе сохраняется за счет патрулирования вооруженных групп и бронетехники на улицах. Однако с утра следует ожидать нового всплеска напряженности. По имеющимся у меня данным, рабочие электровозостроительного завода собираются перекрыть движение поездов на железнодорожной ветке, проходящей через Новочеркасск.
— Как это — перекрыть? — не поверил Хрущев.
— Для этих целей создаются специальные банды. Кроме того, не исключено, что к рядам бунтовщиков примкнут свежие силы. Информация о беспорядках в городе просочилась в область. Рабочие ряда предприятий Ростова, согласно нашей информации, готовы поддержать преступников…
Хрущев помассировал виски пухлыми короткими пальцами. Головная боль становилась невыносимой.
— Где Баранов? — спросил он. — Я хочу знать мнение Баранова.
— Мы могли бы вызвать его на связь, — сказал Семичастный.
— Вот и вызывайте.
Председатель КГБ и Брежнев незаметно переглянулись.
— Велика опасность, что обо всем этом прознают западные средства массовой информации, — проговорил Семичастный. — Будет международный скандал.
— Обязательно будет, — поддакнул Брежнев.
— Теперь уже все равно, — устало выдохнул Хрущев. — Только не надо кровопролития!
— Вот и я говорю о том же! — воодушевился председатель КГБ. — Если мы активизируем танковую дивизию, то сможем избежать нагнетания напряженности!
— Клин клином? — усмехнулся Хрущев.
— Подумайте о простых мирных жителях, которые оказались заложниками бандитов!
— Никакие они не бандиты. Просто до них не довели генеральную линию партии, не растолковали, — с обезоруживающей наивностью объяснил причины беспорядков Первый секретарь ЦК КПСС. — Я вот с работников горкома и обкома три шкуры спущу! Я им покажу, засранцам! Они у меня узнают, где раки зимуют! Чтобы так запустить агитационную работу! Вся страна живет в едином порыве, советский народ семимильными шагами… а они! — Хрущев горестно вздохнул и покачал головой.
— Никита Сергеевич, — заученно проговорил Брежнев, глядя поверх начальственной лысины, — я не хотел говорить, но… Дело в том, что рабочие на митинге выкрикивали антиправительственные и антипартийные лозунги. Проявляли недовольство курсом партии. Несколько человек публично сожгли свои партийные билеты.
— Вот и хорошо, — кивнул Хрущев, против воли играя на щеках крупными желваками. — Баба с возу, кобыле легче. Партии не нужен такой балласт.
— Ничего хорошего не вижу, — возразил Семичастный. — Подумайте сами: какой пример для несознательного элемента!
— И какой урок для нас! — подхватил Никита Сергеевич. — Принимаем в партию кого ни попадя. Как говорил Ленин: «Лучше меньше, да лучше!»
Семичастный и Брежнев вновь переглянулись. Похоже, их нешуточно раздражало упрямство неподатливого главы государства.
— Я еще не все сказал, — грустно произнес Брежнев. — Они высказывались также и против вас лично…
Хрущев удивленно поднял голову:
— Что? Против кого?!
— Против вас. Звучали призывы сместить вас с должности и отдать под суд за развал государства.
— Меня-а?!
— Так они говорили, — поспешил уточнить Брежнев, опасаясь быть неправильно понятым. — А еще перед зданием горкома партии публично сожгли ваш портрет.
— Мой портрет?
Брежнев сокрушенно вздохнул.
Несколько мгновений Хрущев смотрел прямо перед собой, словно оценивая смысл сказанного.
— Как изменились люди, — произнес вдруг он. — Разве можно было вообразить что-нибудь подобное, когда у власти был Коба? Выходит, перемены — все-таки не пустой звук!