Она такая, думал Митя, она ведь дома отсиживаться не станет, еще и стишок сочинит!
Он пытался высмотреть в людском круговороте знакомое лицо, однако безуспешно.
Зато в эту самую минуту Победу внимательно рассматривал биатлонист-снайпер Рудольф, расположившийся со своей винтовкой у слухового чердачного окна здания напротив.
«Как же медленно тянется время! — с нетерпением думал Рудольф, с интересом изучая размахивающую руками Победу. — Давно пора устроить шухер!» Несколько раз он ласково касался пальцем спускового курка и ощущал сладостную дрожь при мысли, что еще одно движение, слабый нажим — и вон тот мужик с балалайкой, или тетка, лузгающая семечки, или округлая (похоже, беременная) девчонка, гуляющая в сквере напротив площади и с любопытством прислушивающаяся к речам ораторов, — они беспомощно взмахнут ватными ручками и брякнутся оземь. И никогда уже не подымутся.
Согласно приказу, Рудольф с раннего утра занял боевую позицию на чердаке. Здесь было пыльно, душно и то и дело раздавался неприятный шорох — это бегали в грудах тряпья и прочего хлама огромные крысы. Ожидание казалось мучительным.
Пощипывая ус, Рудольф от нечего делать выбирал себе будущую первую жертву. Беременная девчонка из сквера подходила на эту роль больше остальных.
Рудольф не любил беременных. Более того — терпеть не мог.
Он с отвращением взглядывал на новенькое, поблескивающее в полутьме обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки, и губы его против воли презрительно кривились.
Не так давно он всего-то отодрал симпатичную веснушчатую девчонку — очередную, одну из многих, что попадались на его пути, а она, подлюка, взяла да и забеременела.
Ему пришлось жениться, потому что в дело вмешалась комсомольская организация, и Рудольф с отчаянием осознал: либо он немедленно вступит с Вероникой в законный брак, либо судьба и карьера его будут разрушены раз и навсегда.
Ставить крест на карьере Рудольф не хотел.
Он надел на палец обручальное кольцо.
Глупая девчонка Вероника, кажется, и вправду втюрилась в него; ради Рудольфа она бросила своего жениха, отбывавшего службу в рядах Советской Армии (кстати, если Рудольф не ошибался, как раз в этих местах).
Как говорили, узнав об этом, жених бросился в бега, надеясь добраться до неверной бывшей возлюбленной, но его вскоре поймали и осудили за дезертирство. Поделом.
Узнав об этом, Вероника пустила слезу, а Рудольф презрительно усмехнулся.
— Нет, ты только представь, — сказал он, косясь на ее заметно округлившийся живот, — была бы ты замужем не за мной, а за каким-то хмырем, недоделанным актеришкой, и фамилия у тебя была бы — Сидоренко! Сидоренко — это ж просто смех какой-то!
Теперь, глядя сквозь оптический прицел на прогуливающуюся по скверу Лиду, Рудольф вспоминал Веронику и горел желанием хоть таким способом свести счеты с женским полом. Наверняка и эта пытается теперь окрутить ни в чем не повинного парня! — думал Рудольф. — Ну, ничего, подожди же, я тебе еще отомщу за весь мужской род!
В это же самое время, полускрытый тяжелой занавеской, Анатолий Дмитриевич Баранов наблюдал за происходящим на площади из окна горкомовского кабинета. Чуть поодаль, как перепуганные курята, жались инструкторы под предводительством второго секретаря Авдюшенко. В углу топтался мрачный первый секретарь Ростовского обкома партии Певцов. Все они ощущали себя растерянными и беспомощными — все, за исключением высокого посланника из центра.
— Что будем предпринимать? — грозным тоном поинтересовался Анатолий Дмитриевич. — Страсти накаляются!
— Может, стоит выйти к ним? Поговорить? — неуверенно предложил Авдюшенко и тут же залился краской под тяжелым взглядом партийного босса.
— Да? — усмехнулся Баранов. — Кто говорить будет? Ты?
— Мо… могу я, — выступая вперед, предложил Певцов, которого в эту минуту поддерживала на плаву одна лишь мысль о том, что, быть может, московский начальник отметит его смелость и мужество и вместо порицания за происшедшие в подведомственном ему городе беспорядки заберет себе под крыло в столицу. — Если надо, м-могу.
— Они письмо в Москву написали, — сообщила подошедшая инструктор Любочка, — самому товарищу Хрущеву. Хотят видеть вас, Анатолий Дмитриевич.
— Хотят — значит, увидят, — кивнул тот. — Впустите пару человек из числа зачинщиков.
Инструкторы стайкой припустились по коридору — исполнять приказание, а Баранов тяжело плюхнулся в кресло первого секретаря горкома.
Певцов осмелился притулиться в глубине кабинета на краешке стула; Авдюшенко же стоял ни жив ни мертв, не зная, позволено ли ему садиться в присутствии высокого начальства и нужно ли развлекать столичного гостя разговорами.
Он откашлялся было, чтобы начать речь о погоде, но Баранов смерил его таким взглядом, что несчастный почел за благо промолчать.
Тем временем инструкторы горкома лихорадочно подбирали кандидатуры из числа митингующих, достойные войти в делегацию.
— Нам серьезные люди нужны! — кричала Любочка, размахивая папкой на горкомовском крыльце. — Чтоб говорить умели!
— Мы все умеем! — горланила толпа. — Пусть к нам выйдет, мы ему все скажем, этому начальнику из Москвы!
— Я — мать десятерых детей! — откуда ни возьмись вынырнула из людской массы Абрамова; черт ее дернул здесь объявиться. — Меня надо выслушать! Я про все могу рассказать. Я пойду!
— И я хочу! — закричали отовсюду — И я! И я!
В конце концов Любочка выдернула из столпотворения невзрачного мужичонку со звенящими на груди медалями и вместе с матерью-героиней Абрамовой затолкнула внутрь здания.
— Письмо! Письмо забыли! — ревела толпа.
Абрамова и невзрачный бывший фронтовик вошли в приемную первого секретаря горкома и сквозь открытую дверь кабинета увидали сидевшего за столом грозно нахмурившегося седого мужчину.
— В чем дело?! — пророкотал Баранов, не дожидаясь, пока они переступят порог. — Да я вас в порошок сотру!
— Я мать-героиня! — запальчиво сообщила дура-Абрамова. — Я вхожу в Красный Крест! Мы, все горожане, хотим…
— Значит, так, — перебил ее Баранов. — Слушайте меня внимательно. Сейчас вы выйдете из этого кабинета и скажете своим… «горожанам», чтобы они немедленно и без лишних разговоров расходились по домам. Слышите: немедленно!
— Товарищ… извините, что не знаю имени-отчества…
— Анатолий Дмитриевич! — проворно подсказал Певцов.
— Товарищ Анатолий Дмитриевич, вы нас должны выслушать! — вскипел бывший фронтовик, выпячивая грудь колесом. — Мы от лица народа пришли! У нас тут письмо Никите Сергеичу Хрущеву, значить… мы его всем миром писали!
Баранов взял протянутый лист бумаги и не глядя размеренными движениями разорвал его на части.
— Что вы делаете?! — возмутилась Абрамова. — Мы на вас жаловаться будем!
— Вон!!! — проорал Баранов.
Насмерть перепуганные инструкторы горкома окружили «делегацию» и вытолкали за дверь.
— Разговоры закончены, — сказал Анатолий Дмитриевич второму секретарю Авдюшенко. — Выводите своих людей через задний ход из здания…
Он снял телефонную трубку и, набрав номер, произнес:
— Подтвердите готовность. Время начала операции остается без изменений.
Выслушав ответ, он кивнул и автоматически взглянул на наручные часы.
И Игорь Захаренко взглянул на часы, стараясь, чтобы никто, даже Даша, не заметил этого.
На часах было двенадцать ноль шесть.
Игорь с трудом сдерживал прорывающееся в каждом жесте, в каждом взгляде волнение.
Толпа, казалось, окончательно позабыла о присутствии на площади вооруженных солдат и милиции.
Люди вытягивали шеи, стараясь разглядеть, что же происходит на крыльце здания горкома, и глухой ропот катился по рядам.
Абрамова, размахивая руками, истерически сообщала, каким непотребным образом обошелся сановный чин с народной петицией. Бывший фронтовик энергично кивал в подтверждение ее слов, звеня медалями.
— Бей их! — заорал кто-то. — Бей начальников!
Игорь не успел понять, что произошло; толпа вскипела, и могучая волна нахлынула на крыльцо. Зазвенело бьющееся стекло; людской поток выдавил двери, будто они были из картона.
— Уходим, — распорядился Игорь.
— Нет, — сказала Даша. — Отец уже должен быть где-то здесь, я не уйду без него!
Игорь в панике поглядел на часы. Минутная стрелка неумолимо приближалась к заветному делению.
В здании горкома бушевала толпа. Распахивались окна, и вниз летели бумаги, начальничьи папки и портреты лидеров государства. Тетка с семечками топтала на асфальте плакат с надписью «Слава КПСС!».
— Здесь нет никого! — визжала Абрамова, по пояс высунувшись из окна. — Сбежали, сволочи!
Издалека, со своей наблюдательной точки, Лида не сразу поняла, что же произошло у здания горкома. Она слышала резкий многоголосый крик и видела единое движение людской массы; потом вдруг из окон полетели портреты, и Лида в первое мгновение решила, что это работники горкома отбиваются от наседающей толпы.
Зато Виссарион, который занял отличную позицию, с удовольствием следил за ходом событий.
— Ну, класс! — кричал он приятелю в ярко-красной, с широким воротом рубахе, разместившемуся на нижней ветке. — Гляди, Федька! Вот это да!!!
Федька, не удержавшись, спрыгнул с дерева и помчался к зданию горкома.
Виссарион хотел последовать его примеру, но передумал.
— Мы должны уйти! — отчаянно вопил Игорь на ухо полуоглушенной Даше, взглядывая на наручные часы и морщась от напряжения. — Скорее! Скорее!
— Где папа? — Казалось, она не слышала его слов.
— Мы должны уйти!!!
— Готовность номер один, — произнес старший лейтенант Школьник.
Митя услыхал, как передергиваются затворы автоматов.
— В воздух! Предупредительный! Огонь! Раздался залп.
Движение на площади на мгновение замерло, а затем по людскому морю покатилась волна смеха.
— Они пугают! — кричала седая женщина. — Это же солдаты… наши сыновья! Они не будут стрелять в нас.