В подъезде было тихо. Шум, выстрелы и крики остались где-то вдалеке, приглушенные толстыми стенами и массивной дубовой дверью.
Странно, но здесь не было ни души. Видимо, обезумевшие люди настолько слились с несущей их толпой, что полностью потеряли способность самостоятельно соображать и оценивать ситуацию.
Тут только Победа обнаружила на своей щеке кровь. Рана была не опасная — так, царапина. Она достала из кармана платочек и приложила его к ране.
Однако надо было торопиться. Следующим, вошедшим в эту дверь, мог быть и милиционер, и солдат с автоматом…
Победа обошла вокруг лестницы и обнаружила за ней небольшую металлическую дверцу. К счастью, она была заперта только на щеколду. Отодвинув ее и открыв дверь, Победа оказалась во дворе дома.
Здесь тоже вроде было спокойно. Победа по стеночке (чтобы не заметили с крыши) обогнула двор и вышла в маленький переулочек, место слияния которого с главной улицей было перегорожено двумя самосвалами. В их кузовах находились вооруженные солдаты, но все их внимание было обращено в сторону бегущей толпы, и поэтому Победе удалось перейти улицу незамеченной.
Быстро сориентировавшись, она побежала в сторону гостиницы.
Через пять минут изрядно запыхавшаяся Победа уже входила в вестибюль.
Первым делом она кинулась к администраторской стойке, за которой, как всегда, сидела с вязаньем Мария Дмитриевна. Впрочем, на этот раз лицо Марии Дмитриевны жило отдельной, не имеющей отношения к вяло постукивающим спицам жизнью. Женщина с испугом прислушивалась к шуму, доносившемуся из-за окон. Она едва не уронила вязанье, когда увидела перед собой родимое чадо.
— Доченька! — закричала она.
Победа со слезами кинулась ей на шею:
— Мама!
Мария Дмитриевна сразу же заметила царапину на ее щеке:
— Что это?! Ты ранена?
— Да нет. О камень кожу содрала.
— Как ты могла? Кто тебе разрешил?! — вдруг прорвало администраторшу. — Я же тебе настрого наказала: сидеть дома! Был бы жив отец, он бы тебя живо проучил, чтоб неповадно было!
— Не кричи, мама, — тихо попросила Беда. Мария Дмитриевна вздрогнула и словно очнулась.
Она бережно коснулась ранки на дочкином лице:
— Надо йодом прижечь…
Мария Дмитриевна кинулась к тумбочке и пошарила в выдвижном ящике.
— Только зеленка. — Она огорченно достала из него маленькую бутылочку.
— Да ты не волнуйся, мама. Это ерунда. Там люди гибнут!
Победа зарыдала с новой силой.
— Где?
— На площади. Я только что оттуда. Мария Дмитриевна крепко обняла дочь:
— Боже ты мой… — Потом, спохватившись, она достала ватку и смазала Победину ранку зеленкой.
Та продолжала плакать.
— Ну ладно, все, все, — успокаивала ее Мария Дмитриевна, — лучше расскажи, что там на улице делается. Говорят, многих арестовали?
— Да, — с горечью ответила Победа, — многих… А тех, кто остался… пулю в лоб!
— Что ты говоришь такое! — Мария Дмитриевна испуганно приложила пальцы к губам.
— Я сама видела. По всей площади трупы валяются. И по ним… — Слезы снова полились у нее из глаз. — Прямо по ним бегут, на головы наступают…
— Как же так… — Мария Дмитриевна не могла поверить в рассказанное дочерью. — Они же… ничего плохого… Они же без оружия…
Победа молчала. Увиденное сегодня на площади перевернуло все ее представления о добре и зле, о грани дозволенного, о разрушительной силе ненависти… И эти впечатления сразу же стали складываться в ее голове в стихи, которые она тут же и записала на полях газеты «Новочеркасский рабочий»:
Мы хотели добра.
Были мы безоружны,
И стояли средь нас
и рабочий, и мать, и студент.
И лишь слово сочувствия
было нам нужно,
Лишь с балкона горкома горячий привет.
Но предатели Родины
подло сбежали и скрылись,
Не сказав нам ни слова
и даже не выйдя к народу,
Как из тонущего корабля
бегут крысы,
Выбегая из трюма и прыгая,
прыгая в воду.
А потом окружили нас справа и слева,
Не оставили даже и узкую щель,
Встали строем солдаты,
и взяли они на прицел нас,
И раздалась команда «Пали!»,
и начался расстрел.
Побежали тут все,
но немногие там уцелели,
Многих пуля сразила,
упали под ноги они,
А толпа все бежала
и вниз не смотрела,
Наступая на лица…
Дальше Победа писать не смогла. Она опустила лицо в ладони и заплакала навзрыд.
Вдруг дверь распахнулась и в гостиничное фойе ввалился высокий мужчина лет пятидесяти. Он был в разорванной рубашке, весь в крови. Глаза его дико блуждали.
— Володя, — всплеснула руками Мария Дмитриевна. — что с тобой? — Она вышла из-за стойки и подбежала к нему: — Ты что, с площади?
— Да, — еле шевеля языком, произнес он.
— Ты ранен?
— Да… легко. Пуля задела. Прямо как на фронте. Только там фрицы были, а тут — наши, — с горечью добавил он.
— Беда, намочи-ка полотенце, — скомандовала Мария Дмитриевна, — и зеленку захвати.
— Пить дайте, — попросил Володя.
Через некоторое время, когда он пришел в себя, вдруг вспомнил:
— Да, чуть не забыл. Я же вашего Виссариона видел.
— Господи! — выдохнула Мария Дмитриевна. — Где, неужто тоже на площади этой проклятой?
— Там, — кивнул Володя.
Мария Дмитриевна побледнела:
— Давно?
— Часа два назад.
— Я ж его в квартире заперла, — пролепетала Победа. — Може, вы обознались, дядь Володя?
— Надо бежать, — выпалила Мария Дмитриевна. — Ты вот что, Володя, сделай доброе дело, побудь тут вместо меня, лады? Беда, — позвала она, — скорее домой. Надо проверить, где Виссарион.
До дома было недалеко, но из-за того, что многие улицы оказались перекрыты, пришлось идти кружным путем.
— Скорее, скорее, — торопила Мария Дмитриевна.
Добравшись в конце концов до дома, они обнаружили, что квартира пуста.
— Господи, — запричитала Мария Дмитриевна, — гле он, сыночек-то мой? Где Виссарион? — Она в изнеможении опустилась на диван.
— Может, где-то отсиживается? — предположила Победа.
— Ох, чует мое сердце, что-то неладно, ох чует… — И Мария Дмитриевна беззвучно заплакала. У нее дрожали губы, а слезы градом стекали по глубоким дорожкам морщин.
— Мама! — пыталась успокоить ее Победа. — Не переживай ты так! Сейчас он придет. Может, к Федьке забежал по дороге или еще к кому-то из ребят.
Вдруг Мария Дмитриевна прижала руку к груди и стала ловить воздух посиневшими губами. Из ее горла вырвался хрип.
— Что с тобой, мама, что с тобой?! — перепугалась Победа.
— Сердце, — с трудом выговорила Мария Дмитриевна, — как будто тисками сжало…
Победа кинулась к ящику серванта, где в доме Патрищевых хранились лекарства.
Мария Дмитриевна завалилась на бок.
— Мама, мамочка, ты потерпи! Потерпи, слышишь? Я сейчас в больницу за врачом сбегаю!
В ответ Мария Дмитриевна только слабо кивнула…
54. Жизнь
Раненых и погибших привозили в больницу прямо с площади на грузовиках, приносили на носилках или просто на руках. Кто-то добирался и на своих двоих. Но таких было мало.
Цементная лестница в приемный покой стала липкой и скользкой от крови. Темно-красная дорожка вела внутрь больницы и шла по коридорам — раненых клали везде, где только было свободное место. Когда кончились койки, одеяла начали стелить прямо на полу. Живые лежали вперемежку с умирающими или мертвыми… Воздух оглашался стонами и криками, врачи и медсестры просто сбивались с ног. А с площади приносили все новых и новых раненых и погибших…
Победа, аккуратно поднимая ноги, чтобы не наступить на чью-нибудь безжизненно откинутую руку или ногу, шла по коридору больницы, пытаясь поговорить с кем-то из врачей или медсестер. Но это было не так-то просто: они все были заняты — накладывали швы, вытаскивали пули…
В лучшем случае от нее отмахивались, а некоторые зло кричали:
— Сердечный приступ?! Да ты что, девочка! Тут люди умирают, а ты?
Победа уже готова была снова расплакаться, коїда вдруг заметила в дальнем углу одной из переполненных палат Дашу. Та обрабатывала одному из раненых большую рану на ноге йодом, приговаривая:
— Ничего, милый, ничего. Поболит-поболит да и перестанет. Зато потом всю жизнь себя уважать будешь, что не испугался, вышел на площадь со всеми…
Раненый, парнишка лет двадцати, сжав зубы, терпел. Не будешь же распускать нюни перед девушкой!
— Даша! — крикнула Победа.
Даша подняла голову:
— Что случилось?
— У мамы с сердцем плохо. Я прибежала, чтобы врача вызвать, а никто даже и слушать не желает.
Даша вздохнула:
— Ну да, сама видишь, что здесь творится.
— К тому же Виссарион куда-то подевался… Даша, мне хотя бы валокордину добыть. Аптеки-то закрыты.
— Сейчас попытаемся что-нибудь придумать.
Она быстро забинтовала ногу парню и подошла к шкафу со стеклянными дверцами, в котором хранились лекарства, перебрала несколько бутылочек и протянула Победе одну из них:
— На, возьми. Это корвалол. Должно помочь.
Победа бережно спрятала бутылочку в нагрудный карман, чмокнула Дашу в щеку в знак благодарности и бросилась из палаты. Но, не добежав до двери, встала как вкопанная.
Детская рука свешивалась с койки, застеленной белыми простынями, испачканными кровью. И Победа прошла бы мимо, если бы не одно обстоятельство.
На тонком запястье этой руки были часы. Обычные часы «Заря» с белым циферблатом, золотистыми накладными числами и тонкими стрелками, каких тысячи. Потрескавшийся кожаный ремешок… Нет, это были именно ТЕ часы. Часы ее отца.
Победа рывком откинула простыню, с головой покрывающую лежащее на койке тело.
Казалось, он спал, отвернувшись к стене. Осторожно, словно боясь спугнуть еще остающуюся в. сердце надежду, Победа тронула его ладонь.
— Виссарион, — прошептала она.