В вагоне воняло провинцией. Да-да, именно так: не кислой капустой, луком и хлебными пережаренными котлетами, а глухой вечной провинцией, и скукой, и тоской.
После шумной, полной сил и молодости Москвы контраст был слишком разительным.
Игорь с трудом отгонял прочь невеселые мысли.
Может, и права была Галина. Под крылом Анатолия Дмитриевича жилось бы теплее и спокойнее, а уж о командировках в Тьмутаракань вроде этой и Думать бы не приходилось.
Но сам Анатолий Дмитриевич ни разу открытым текстом не предлагал перейти под его покровительство, а Игорь не напрашивался.
И зря — так думал он всякий раз, когда приходилось ехать неизвестно куда и неизвестно насколько, особенно если в таком вот тесном и душном плацкартном вагоне.
(Разумеется, он мог бы взять и мягкий, но — роль обязывала, он не должен был выделяться из толпы, он обязан был оставаться среди прочих, слушать, смотреть, анализировать.)
Разговоры в поездах всегда были об одном и том же, и Игорь уже заранее мог предсказать, что через час после отправления со станции попутчики начнут жаловаться друг другу на тяжелое житье-бытье, спорить про возделывание кукурузы и еще про то, где легче — в городе или в деревне.
Лично для себя он давно ответил на этот вопрос: легче в ЦК КПСС, там в буфете клубника, говорят, даже зимой бывает, не говоря уже обо всем остальном.
Впрочем, этим своим наблюдением он ни с кем не делился.
Когда Галина впервые привезла его на «скромную» служебную дачу Анатолия Дмитриевича, Игорю стоило больших трудов сохранить на лице обычное невозмутимое выражение.
Анатолий Дмитриевич пригласил его в свой кабинет и несколько минут задавал необязательные вопросы про самочувствие и настроение, а потом, строго поглядев из-под очков с толстыми линзами, отчетливо произнес:
— Надеюсь, вы не из болтливых молодых людей. Мне вас рекомендовали в комитете как надежного товарища. Так вот, ОНИ, — сделал неопределенный жест за спину Анатолий Дмитриевич, — ОНИ не должны знать о наших возможностях. Вы понимаете, надеюсь, о ком я говорю. Игорь понимал.
Анатолий Дмитриевич говорил обо всем великом и гордом советском народе.
В накуренном тамбуре молоденькая проводница подметала пол и собирала в совок окурки.
— Станция через полчаса, — объявила она, не дожидаясь вопроса и даже не подняв на Игоря глаза.
— Странно, — сказал Игорь.
— Что — странно? — удивилась проводница, захлопав белесыми ресницами.
— Вы первая, кто не замечает, как я похож на киноартиста. — Ему вдруг захотелось немного побузить.
— Много вас тут таких, а я одна, — отрезала собеседница, явно не желая вступать в разговор.
Игорь шутливо-удивленно огляделся:
— Мне казалось, я тоже один. Давайте теперь будем вдвоем!
— Гражданин, вы куда едете? Вот и едьте себе, а мне не мешайте.
— В Новочеркасск. Это очень далеко, девушка.
— В Новочеркасск? — Казалось, проводница удивилась и обрадовалась. — Нет, правда? Вы меня не разыгрываете?
— Чтоб я сдох, — весьма убедительно отвечал он.
— Вот удача-то! — Она выпрямилась, отбросив в сторону общипанную метелку, и тыльной стороной ладони откинула со лба светлую прядь волос. — А можете сделать, что я попрошу?
— Для вас — что угодно! Хотите, луну с неба достану!
— Да ну вас, — смущенно улыбнулась проводница, — вот все вы такие, мужики пассажиры, просто спасенья от вас нет никакого! Не нужна мне ваша луна. Мне сестренке двоюродной посылочку передать нужно. А? — И она умоляющими глазами поглядела на собеседника.
— Ну, если она такая же симпатичная, как вы…
— А если не такая?
— Ну-уу, — разочарованно протянул собеседник, — тогда это скучно. А где она работает?
— На заводе.
— Небось толстая, рыжая, волосы сзади в пучок собраны, вся в веснушках, — от нее все время кислым борщом пахнет!
— Ничего подобного! — попыталась заступиться за родственницу проводница, но вошедший в роль Игорь даже бровью не повел и продолжал как ни в чем не бывало рисовать воображаемый портрет:
— …Лет сорока — сорока пяти, трое детей, муж с газетой и сварливая свекровь на кухне…
— Да вы что?! — возмутилась девушка. — Какой еще муж?! Она не замужем.
— Что, в таком возрасте — и не замужем?!
— В каком еще — таком?
— Преклонном. Выходит, она старая дева?
— Вы же меня разыгрываете! — наконец сообразила проводница. — Как же не стыдно!
— Не стыдно, — смиренно согласился Игорь, сдвинув брови домиком.
— Значит, вы человек ненадежный…
— Еще какой надежный. Загляните в мои честные глаза, и все сомнения отпадут сами собой.
Девушка попыталась притворно нахмуриться, но в конце концов не выдержала и рассмеялась.
— Значит, передадите? — спросила она.
— Легко! — ответил Игорь.
— Что, правда?
— Чтоб я сдох!
— Ее Дашей зовут, она на электровозном заводе работает… или как там его называют?
— О, так мы с ней коллеги… некоторым образом. Я не шучу, — опередил реакцию проводницы Игорь, предостерегающе подняв указательный палец. — Как раз на электровозостроительный и еду. А она кто? Какая-нибудь формовщица-штамповщица?
— Даша — медсестра, — сообщила проводница, — работает в заводском медпункте.
— Превосходно. С детства люблю медсестер. Нет ничего приятнее, чем скидывать перед хорошенькой медсестрой штаны, пусть даже и для укола.
Девушка укоризненно покачала головой.
— Скидывать штаны вам не придется. Вон вы и без уколов какой живчик!
— Но, может…
— Никаких «может»! Даша не такая.
— Жаль, — притворно вздохнул пассажир. — Впрочем, если вы меня напоите горячим чаем, что угодно и кому угодно доставлю в целости и сохранности. Кстати, если она не толстая и рыжая, а, как говорите, симпатичная, эта ваша Даша, я бы все-таки порекомендовал передать ей побольше поцелуев. Уверяю, она останется очень довольна! — И он со значением пошевелил бровями.
— Да ну вас! — прыснула проводница. — Идемте, будет вам чай. Только не забудьте про посылочку… а то знаю я вас, транзитников, с три короба наобещаете, а потом сойдете не попрощавшись!
Игорь улыбнулся, расправил плечи и расслабленной походкой направился следом за девушкой в самом что ни на есть превосходном настроении.
Что ни говори, а все-таки человек и есть главный творец своего собственного счастья.
5. «Вертушки»
Председатель Президиума Верховного Совета Российской Федерации товарищ Игнатов устало отложил в сторону бумаги и привычным жестом потер переносицу.
Пора сделать перерыв. Работа — дело хорошее, но что может быть лучше сытного обеда! Горячий куриный суп и телячий антрекот отнюдь не помешали бы.
Эта несложная мысль привела Игнатова в неожиданно приподнятое настроение. Он потянулся и уже собирался было подняться из-за стола, как резко и требовательно зазвонил телефон.
Быть может, хозяин кабинета и не стал бы снимать трубку, если бы звонил обычный, городской аппарат, но на сей раз трезвонила кремлевская «вертушка», и это означало, что на проводе — кто-то из сильных мира сего.
Игнатов всегда опасался «вертушки». Ничем не примечательный телефонный аппарат (ну разве что на диске был выдавлен и покрыт позолотой герб Советского Союза) одним своим видом вызывал у Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР суеверный, почти животный страх.
Разумеется, Игнатов никому в этом не признавался. Пожалуй, о его истинном отношении к «вертушке» догадывалась лишь секретарь, сухая, как вобла, чопорная и неулыбчивая женщина неопределенных лет, которая однажды в неурочную минуту заглянула в кабинет и застала патрона протиравшим «вертушку» собственным накрахмаленным носовым платком. При этом выражение лица Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР было боязливо-почтительным. Секретарь неслышно затворила дверь, так и не обнаружив своего появления. Она была мудрая женщина — мудрая и глубоко разбиравшаяся в психологии начальства.
Итак, в тот момент, когда товарищ Игнатов уже собирался покинуть рабочее место, чтобы отправиться для трапезы в комнату отдыха, «вертушка» разразилась требовательными трелями.
Напрягшись и против воли вжав голову в плечи, Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР снял трубку.
— Игнатов слушает! — неожиданно хриплым голосом выдохнул он.
Он ждал, что с того конца провода раздастся знакомый говорок Первого секретаря Центрального Комитета партии, однако просчитался.
— Приветствую, — услыхал он.
Игнатова прошиб пот.
Это был Семичастный.
Председателя КГБ Игнатов боялся, как чумы. То есть, конечно, при встречах он улыбался, жал руку и раскланивался, мучительно пытаясь удержаться от того, чтобы зябко не поежиться и не выдать — жестом ли, взглядом — того ужаса, который внушала ему сама фигура Семичастного.
Он и сам не знал почему, но высокий и холеный, с благородной проседью в густых волосах Семичастный отчего-то напоминал Игнатову маленького, толстого и лысого человечка с ласковой улыбкой и холодными глазами за поблескивающими стеклышками пенсне — Берию.
Не надо думать, что Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР в душе был мелким трусом и вздрагивал от любого звука, любого шороха. Просто Игнатов в силу служебного положения хорошо знал, что такое высшая власть и на что она способна. В СССР высшая власть была способна на все.
— Владимир Ефимович! — фальшиво обрадовался Игнатов, валясь в кресло и механическим жестом отирая со лба крупные капли пота. — Рад слышать! Какими судьбами?
— Есть дело.
— Внимательно слушаю.
— Не по телефону. Николай Григорьевич, могу ли я попросить вас заглянуть ко мне, так сказать, на огонек? Это ненадолго.
Игнатов явственно ощутил подгашнивание. Приглашение на огонек к председателю Комитета госбезопасности не сулило ничего хорошего.
— Разумеется! — бодрым голосом откликнулся он. — Когда?
— Сейчас.
— В смысле сегодня?
— Сейчас — в смысле сейчас. Если надо, за вами зайдет моя машина.