— На всё воля Божья… — как-то неопределенно сказал Врангель и после небольшой паузы вдруг заговорил иным, уверенным и решительным, голосом: — Думаю, следует перебросить в район Юшуни Третий Донской корпус и конный корпус Барбовича. Причем корпус Барбовича разумнее всего направить в стык между Пятьдесят первой и Пятнадцатой большевистскими дивизиями. — Врангель подошел к карте, взмахнул над нею карандашом. — Здесь против нас стоят махновцы. Надеюсь, Барбович легко смахнет их в Сиваш. А донцы и дроздовцы зайдут большевикам с флангов.
— Отличная мысль, — согласился Шатилов.
— На светлое будущее слишком уж рассчитывать не следует, — сказал Врангель. — Но это может дать несколько так нужных нам дней, чтобы достойно и без спешки провести эвакуацию.
— Вот только… Я вам докладывал. Мы с адмиралом Дюменилем как-то прикидывали. Чисто теоретически… — Шатилов колебался. Ему не хотелось разрушать так хорошо выстроенный план главнокомандующего, но и утаивать от него он ничего не имел права.
— Ну и к чему вы пришли?
— Боюсь, у нас может не хватить плавсредств, чтобы вывезти всех желающих. Я полагаю, надо к тому же ещё иметь и резерв. На самый черный случай, если придется эвакуировать армию.
Врангель ничего не ответил. Он вернулся к столу, сел и долго молчаливо перебирал на столе бумаги. Затем спросил:
— Адмирал Дюмениль уже в Севастополе?
— Да. Прибыл сегодня ночью из Константинополя на эсминце «Алжирец».
— Пожалуйста, велите разыскать его. Я хотел бы безотлагательно с ним встретиться.
Шатилов согласно кивнул головой и вышел.
Врангель ждал командующего средиземноморской эскадрой адмирала Дюмениля, время от времени нетерпеливо поглядывая на часы. Шатилов доложил Врангелю, что Дюмениль уже извещен о желании главнокомандующего срочно с ним встретиться.
Но шло время, а адмирала всё не было.
Врангель чувствовал себя униженным, в нем закипала злость. Такого за время их сотрудничества ещё никогда не было. Дюмениль всегда был пунктуален, а тут вдруг… Что это? Плевок в лицо? Похоже, адмирал показывает ему, что ни он сам, Врангель, ни его доживающая последние дни на крымской земле армия больше не представляют для Франции никакого интереса. Иначе, как ещё можно понимать это оскорбительное ожидание?
Но положение у Врангеля было безвыходное, и поэтому приходилось терпеть и ждать. Весь исход его армии из Крыма был сейчас во власти адмирала.
Адмирал Дюмениль, бодрый, громогласный появился в кабинете ожидавшего его адмирала далеко за полдень. Его сопровождал сутулый хилый очкарик в штатском.
— Извините за некоторое опоздание, — на плохом русском произнес Дюмениль, и представил своего спутника. — Мой… как это… перевозчик.
— Переводчик, — поправил адмирала очкарик. — Одновременно, если угодно, являюсь адвокатом. Сергей Дмитриевич Клевцов. Можете называть меня просто Серж. У нас во Франции не приняты отчества. Кстати, я французский подданный, хотя родился в России, в Орехово-Борисове. Вы, генерал, вероятно, знаете Орехово-Борисово, это совсем под Москвой. Ах, какие замечательные там церкви! Говорят, большевики не щадят…
— Извините, как-нибудь потом мы с вами поговорим об Орехово-Борисове! — остановил разговорчивого переводчика и адвоката Врангель. — А сейчас бы о деле!
— Да, конечно! Я вас понимаю. У меня у самого здесь гора всяких дел, — поддержал Врангеля Дюмениль.
— Надеюсь, это наши общие дела? — спросил Врангель.
— В том числе. Я только что прочитал ваше… как это… воззвание к народу.
— Письмо.
— У меня перехватило горло от печали. Но, как говорят у нас во Франции: сэ ля ви — такова жизнь. Но, поверьте, всё проходит, и на смену печалям приходят радости. Так бывает всегда.
— Благодарю за утешение. Но самым лучшим утешением была бы деловая помощь.
— Что вы имеете в виду? На открытое военное вмешательство в дела Советской России, с недавних пор признанной Францией де-факто, мое правительство пойти не может. Прямая вооруженная борьба против Советов находится за рамками помощи, которую ещё совсем недавно мы вам оказывали.
— Тогда скажите конкретно, какую помощь вы ещё можете нам оказать? — спросил Врангель.
— О, это уже конкретный разговор. Давайте вернемся к нашей недавней беседе о русском флоте, тогда она у нас была чисто теоретической.
— Нам никто не мешает перевести её в практическую плоскость, — сказал Врангель.
— Именно это мы и хотели бы вам предложить, — обрадовался Дюмениль. — Я уже даже кое-что предпринял. Мы с генералом Шатиловым обсудили некоторые детали, и капитаны моих судов ждут приказа, чтобы войти в порты и принять на борт всех гражданских лиц, желающих покинуть Россию.
— И армию тоже, в случае возникнет такая необходимость, — сказал Врангель.
— Надеюсь, такая необходимость не возникнет, — поспешил ободрить Врангеля Дюмениль. — Но будем держать в голове и это.
— Ну что ж. Кажется, все точки мы расставили. Будем считать наш разговор, к обоюдному удовольствию, успешно завершенным, — посветлел лицом Врангель.
— Н-не совсем. Мы расставили лишь запятые. Где расставить точки нам ещё следует обсудить.
— Ну, какие-то детали вы могли бы обговорить с генералом Шатиловым.
— Есть детали, которые, как я понимаю, он не уполномочен решать.
— Разве? — удивился Врангель. — Какие же?
— Вы просите у Франции также и продовольственной помощи. Всего продовольствия, только чтобы прокормить армию, в Крыму хватит ненадолго, от силы на две-три недели.
— Да, это так, — согласился Врангель.
— Генерал Шатилов исходил, примерно, из ста пятидесяти тысяч человек. Это лишь только армия. Приплюсуйте сюда беженцев. Их вдвое больше.
— Всё верно. И что же?
— Но это же огромные затраты.
Врангель побагровел, однако сдержал себя. «Ах, вы, проходимцы-коммерсанты! Зарабатывали на русской крови, показалось мало. Решили добрать железом», — с гневом подумал он.
— Разве весь российский флот, который, как вы помните, я пообещал отдать вам за эту помощь, не стоит того? — раздраженно спросил Врангель.
— Я этого не сказал. Нет-нет, мы не собираемся мелочиться. Но наш прежний уговор — это всего лишь слова, — ласково, как малому ребенку, сказал Врангелю Дюмениль.
— Что вам нужно ещё? — Врангель не совсем понимал, к чему ведет адмирал. — Разве слово главнокомандующего Русской армии барона Врангеля уже ничего не стоит?
— Есть небольшая деликатная тонкость. Вы знаете, что по настоянию союзников Франция тоже де-факто заключила с Советской Россией договор о перемирии. Пройдет немного времени, и Советы могут предъявить нам иск на весь российский флот.
— Не могут! — не согласился Врангель.
— Почему вы так думаете?
— Потому, что флот принадлежит России! Не Советской России, а той, которую пока представляю я, главнокомандующий Российской армией.
— Вот! Золотые слова! — сказал Серж Клевцов. До сих пор он только добросовестно переводил беседу Врангеля с Дюменилем, теперь же вступил в разговор как адвокат. — Только эти слова надо запечатлеть на бумаге. Это будет договор между Францией и Россией, точнее, между главнокомандующим Русской армией генералом Врангелем и командующим средиземноморской французской эскадрой адмиралом Дюменилем. Оба имеют полномочия от своих правительств. За ваше правительство договор подпишет кроме вас ещё и полномочный посол России во Франции господин Маклаков. С ним это оговорено. И поверьте мне, старому опытному адвокату, этот договор никакому суду не удастся признать ничтожным.
— И это всё, что вас так волновало? — спросил Врангель.
— Сделка должна быть законной, — ответил Дюмениль.
— Что ж, составляйте договор. Если его пишут не на чистом золоте, я его подпишу. Сожалею, Россия дочиста ограблена, и золота у меня нет.
Часа через полтора обе стороны подписали договор, по которому Советская Россия лишалась Черноморского и Азовского флотов.
Расклеенное повсюду в Крыму письмо Врангеля о готовящейся эвакуации никого всерьез не взволновало. Собирались группками, читали, обсуждали, как правило, приходили к успокоительному выводу, что написано оно Врангелем в минуты отчаяния и неудач. Но сейчас уже всё налаживалось. Назначенный Врангелем руководить обороной Крыма генерал Кутепов не позволит сдать большевикам Крым. Все знали, что Кутепов — боевой генерал, много месяцев не выходивший из боев, и ему доверяли даже больше, чем Врангелю.
Кутепов тоже считал письмо Врангеля несвоевременным и даже вредным, так как подрывало боевой дух армии.
Появившийся на улицах Севастополя генерал Слащев в своем фантастическом белом ментике, переходя от одной группки людей к другой, нелестно отзывался о главнокомандующем. Он считал его трусом и паникёром и вступал в спор с теми, кто ему возражал. Обступающим его обывателям он доказывал, что большевики уже настолько выдохлись за время боев в Таврии, что овладеть Крымом просто не в силах. Была бы воля командующего и приказ, и армия просто-напросто сбросила бы большевиков в Сиваш, и они с радостью согласились бы на перемирие, оставив Русской армии Крым.
Об этом вскоре стало известно Врангелю, и он тут же отправил Слащева на передовые позиции под присмотр генерала Кутепова. Выехать поближе к фронту, в Джанкой, в своем салон-вагоне ему было запрещено. Принимать участие в боевых действиях тоже.
Салон-вагон Слащева остался стоять в тупике неподалеку от севастопольского вокзала. За проживающей в нем живностью: хромым вороном, котом Бароном и сварливым скворцом остались присматривать его старый денщик Пантелей и полевая жена Слащева, юнкер Нина Нечволодова.
Севастополь жил своей размеренной жизнью. Продолжали круглосуточно работать рестораны, синематограф возобновил показ старой патриотической ленты Василия Гончарова «Оборона Севастополя», бойко торговали турецкими товарами магазины, нарасхват сбывалась валюта и со страхом наблюдали обыватели за катастрофическим падением курса бумажного рубля.