— Родной брат Миронова командует полком у повстанцев, — вспомнил Кольцов.
— Не знал. Ну что ж, может, и найдут общий язык?
— Вы у меня спрашиваете?
— Размышляю… — И после небольшой паузы Фрунзе решительно добавил: — Так и сделаем!
— Хочу только предупредить, — сказал Кольцов, — Каретников, по моим наблюдениям, в военном отношении человек талантливый. Прошел у Нестора Махно хорошую школу, но с партизанской спецификой. И, как всякий добросовестный крестьянин, не захочет никому отдавать наработанное. И славу свою, если сумеет её добыть, не захочет ни с кем делить.
— Пусть сначала добудет, — впервые за все время разговора Фрунзе улыбнулся.
— Уверен, будет стараться. Рассчитывает, с хорошим багажом будет легче договориться о Крыме. Миронов тоже, как я понимаю, казак с характером. Не нашла бы коса на камень.
— Когда жареный петух в задницу клюнет — договорятся, — подвел итог Фрунзе. — Передайте Каретникову, очень на него рассчитываю. Похвалите его от моего имени. Как человеку тщеславному, ему это не будет лишним.
И уже когда Кольцов покидал горницу, в которой размещался кабинет командующего фронтом, Фрунзе ещё на минуту задержал его:
— Когда возьмем Юшунь, тот же час возвращайтесь в Особый отдел. Менжинский очень на меня обижен.
— За что? — удивился Кольцов.
— За то, что я выпросил вас у него. Говорит, вы ему нужны.
— Привык я к ним. Надеялся пройти с ними до самого конца, до последней точки, — откровенно и даже с некоторой печалью в голосе сказал Кольцов и покинул кабинет.
Едва лодка с Кольцовым тронулась с Таврического берега Сиваша, как там, вдали, на крымской стороне замаячила долговязая фигура Мишки Черниговского.
Он спустился к воде и, едва лодка захрустела о прибрежный ледяной припай, ухватил её за деревянный носовой конёк, подтянул. И Кольцов, не намочив сапог, выпрыгнул на берег.
Они молча поднялись на пригорок, подошли к изрубленному осколками деревцу, к которому Мишка привязал их коней. Кора на уровне конских голов была обглодана.
— Во, глядите! — указал Мишка на обгрызенную часть ствола. — Скотина тоже мучается.
Кольцов ничего не ответил, он знал, что все последние дни, едва армия переправилась через Сиваш, махновские снабженцы сбились с ног, добывая для армии продовольствие и фураж. Северная Таврия после опустошительных многодневных боев голодала. Надежда была на Крым. Думали: вот войска Южного фронта ступят на крымскую землю, война сразу же закончится и, как на скатерти-самобранке, перед изголодавшимися бойцами вдруг появится всё, о чем никто даже не смел мечтать.
А война всё не кончалась. Уже которые сутки повстанцы впроголодь, версту за верстой, отбивали у белых Крым. Устали не только люди, но и кони. И голодали одинаково. И одинаково гибли от пуль.
Они долго ехали молча. Мишка ничего не спрашивал, видя озабоченное лицо Кольцова. А тот был занят своими мыслями. Ему, и вправду, после взятия Юшуни здесь, у повстанцев, делать уже будет нечего: война покатится к концу, как снежный ком с горки. Знать бы наперед, что за новое дело приготовил ему Менжинский? Какой сюрприз преподнесет ему на этот раз?
Мишка не выдержал долгого молчания, спросил:
— Ну шо там, Павел Андреевич, начальствие думает? Когда мы уже этот Крым охомутаем?
— Как только, так сразу, — не особо вступая в разговор, коротко ответил Кольцов шуткой, которую услышал от Бушкина.
— Вы всё шуткуете. А я серьезно.
— А что я могу тебе сказать? Начальство думает о том же, о чем и мы: с Крымом надо заканчивать. Но заканчивать-то предстоит не начальству, а нам. В том числе и нашей армии, — с некоторым раздражением стал отвечать Кольцов. — Вот я и хочу тебя спросить: когда возьмем Крым? Начальство-то на блюдечке его нам не поднесёт.
— Та шо, я не понимаю? То я так, для разговору спросил. — и, немного помолчав, со вздохом Мишка сказал: — Сильно до дому охота. На Рождество собирался жениться, та, видать, не получится?
— А невеста есть?
— А то як же. Кра-аси-ва.
— Значит, получится.
Снова какое-то время ехали молча. Где-то далеко по сторонам летним громом глухо перекатывалась артиллерийская канонада. Этот звук стал уже настолько привычным, что на него ни Кольцов, ни Мишка не обращали никакого внимания.
— Шо я ще хотел спросить, Павел Андреевич, — вновь нарушил Мишка раздумья Кольцова. — Вы раньше в Крыму бывали?
— Я и родился и вырос тут.
— Тогда у меня такой вопрос: правда, шо в Крыму растуть пальмы?
— Кажется, растут.
— Такие, як в книжке на картинке?
— Примерно, такие. Похожие.
— И не вымерзають?
— Не знаю. Раз растут, значит, не вымерзают.
— Як это… морозоустойчиви. Як у нас в Гуляйполи виноград.
— А зачем тебе?
— Хочу привезти с собой в Гуляйполе саженцев. Может, и у нас примутся, — мечтательно сказал Мишка.
— Понимаешь, в Крыму вокруг море. Сильных морозов не бывает… Но зачем тебе пальмы?
— Красиво.
Как Фрунзе и обещал, он выделил Второй конной армии Миронова участок фронта на стыке между Пятнадцатой стрелковой дивизией и махновской Повстанческой армией.
Днем, для согласования совместных действий, Миронов навестил Каретникова.
— Здорово, земляк! Так карта легла, шо я буду туточки, рядом с тобой. В случай чего, подмогну, — сказал он.
— Спасибо на добром слове, — со вздохом ответил Каретников. — И шо за беда! Вроде ни у кого помощи не прошу, сами пока справляемся, а мне всё кого-то присылають.
— А ты, Семен, не норовись, — насупился Миронов. — Дело не шутейное. Тут, под Юшунью, Врангель почти всю армию собрав. Костьмы будут лягать.
— Понимаю, не дитё.
— Я к тому, шо гуртом будет сподручнее. У нас на Дону шуткуют: гуртом и батька легшее быть.
— У нас насчёт батька так не шуткують.
— Понимаю, — улыбнулся в усы Миронов. — У вас на всех один батько. Не знаешь, як його здоровье?
— Спасибо докторам, уже на костылях прыгае.
— При случае, передай ему мой сердечный казацкий привет, — попросил Миронов. — Дуже б хотелось якось с ним погутарить, а то и чарку выпить. Мне тут хтось из ваших сказав, шо Нестор Иванович может четверть горилкы выпить — и не впаде. А я уже — всё! Больше литра не могу. Разве шо под хорошую закуску.
— Батько не пьет.
— От это ты вже брешешь, — искренно не поверил Миронов.
— Правда! Капли в рот не бере. Все думае и думае.
— Про шо?
— Про нашу анархическую республику.
— И ни капли?
— Та шо ты! Даже не нюхне.
— От эт-то воля у человека, — восторженно сказал Миронов. — Ну, тогда мы с тобой за його здоровье. Опосля Юшуни!
— Не возражаю, — согласился Каретников. — Як Крым нам отдадуть — отпразднуем!
— Надеешься?
— Обещали.
— Ну-ну! — Миронов при его грузном теле на удивление легко вскочил в седло. — Вы только не сильно рассчитывайте. Боюсь, не отдадут вам Крым большевики.
— Чого ты так думаешь?
— Я не думаю. Я знаю. На своей шкуре испытав их доброту. Чуть не расстреляли.
И, пришпорив коня, он уже на ходу крикнул:
— До встречи в Юшуни!
Его конвойные поскакали следом.
На рассвете следующего дня белогвардейцы перешли в наступление. Сначала они обстреляли позиции махновцев из орудий, а затем пошли в атаку. Но атака была какой-то странной, вялой. Солдаты просачивались сквозь проделанные в «колючке» проходы, пробегали метров двести и залегали. В сумеречном рассвете, в серой одежде, они сливались с серой землей, и их было почти не видно.
Следующая цепь прошла сквозь заграждения спустя короткое время, но дальше по полю не двинулась.
Командиры, лежавшие рядом с Каретниковым, заметив нерешительность дроздовцев, стали его уговаривать:
— Давайте вдарим, Семен Мыкытовыч!
— Пора, ей-богу!
— Шо оны таки дохли! — размышлял Каретников. — Не выспалысь, чи шо?
— Карасин кончився! Готовляться сдаваться!
Дальше случилось и вовсе странное. Первая цепь продолжала лежать, а вторая столпилась у проходов и то ли что-то там делала, то ли яростно спорила. Голосов слышно не было.
— Самый раз, Семен Мыкытович!
— Ну, разрешите! — упрашивали Каретникова командиры.
— Не спешить, не на пожар! — И, словно смахнув с себя сонную дурь, Каретников поднес к глазам бинокль, долго всматривался во вражеские позиции: — Ничего не понимаю! Не то собираются в атаку, не то раздумалы! А ну, у кого глаз острый? Шо оны там около «колючки» колдують?
Один из командиров стал всматриваться в бинокль.
— Ну шо там?
— Не пойму. Вроде як «колючку» снимають… Точно, столбци валяють.
— Видать, подкрепление ждуть. Массой хотять нас задавить, — предположил Голиков.
— Так може упредым? — с надеждой спросил кто-то из командиров. — Пока подкрепление не подойшло.
— А если якась хитрость? Сперва разберемся, шо оны там затевають.
Но на вражеских позициях ничего не менялось. Солдаты валили на землю столбцы, неторопливо, как крестьяне перед севом, по-хозяйски взад-вперед ходили по полю.
— Похоже, «колючку» скатывають.
— Экономисты, заразы. Шоб добро зря не пропадало.
Оставив коня и свое сопровождение невдалеке, за стенами полуразрушенного сарая, короткими перебежками к Каретникову явился Миронов. Упал рядом, спросил:
— Ну шо у вас тут слыхать?
— Пока не пойму. Вроде як пишлы в атаку. Потом почему-то раздумалы, вроде «колючку» снимають. Зачем? Может, пополнение ждуть?
— В правильном направлении думаешь, — похвалил Каретникова Миронов.
— Но «колючка» чем им помешает?
— А ты прислухайся! — посоветовал Миронов.
Все замерли, стали вслушиваться в тишину. Но ничего необычного слышно не было. По-прежнему где-то вдали слева, в направлении Чонгара, громыхала артиллерия.
— Ничого… — растерянно сказал Каретников.
— Слухай лучшее!
Но ничего не менялось. Стояла тишина. И только если напрячь слух, можно было различить какой-то далекий и очень невнятный слабый гул. Словно ветер задувал в сломанную камышину. Но ни ветра не было, ни камыш здесь не рос.