— Ну, вот, к примеру, Лагода, — обратился Кольцов к Зотову. — Андрей Макарович Лагода…солдат. Что за человек? За что такой суровый приговор?
— Покажите.
Зотов склонился над страницей амбарной книги, долго изучал совсем короткую строку. И наконец просиял:
— Ну, конечно… Кубанская дивизия…Вы разве не знаете? Самая оголтелая дивизия. Одни головорезы. Закоренелые враги!
— Вся дивизия?
— Да вся…
— То есть если бы они все оказалась в вашем концлагере, их всех постигла бы участь Лагоды?
— Но вы же не будете возражать, что дивизия Фостикова нанесла огромный урон Красной армии под Александровом и потом здесь, в Крыму? — Зотов чувствовал свою правоту и поэтому весь как-то приободрился и даже слегка прибавил в голосе металла.
— Не буду, — согласился Кольцов. — Но я спрашиваю конкретно о Лагоде. В чем его вина?
— Не понимаю вас. Когда судят банду, расстреливают всех: и главаря, и рядовых воров. Даже наводчика.
— Не совсем так, — не согласился Кольцов. — То есть если вы имеете в виду самосуд, тут вы правы. Но ведь вы, я имею в виду вашу «тройку», судите именем советской власти. И именем советской власти расстреляли бы всю дивизию, все несколько тысяч человек, если бы они оказалась в ваших руках. За что? За то, что во время боев нанесли нам потери? Но ведь вина у командира и у солдата разная. Даже у солдат не у всех одинаковая: один стрелял, другой кашеварил. А вы — всех подряд. Око за око. Это не суд. Это — месть.
Зотов не сразу ответил. Он понял, что комиссар с яростным напором осуждает их: его, Данишевского, Добродицкого.
— А как мне тогда понимать слова Льва Давыдовича Троцкого о том, что особые внесудебные «тройки» должны выносить не только справедливые, но и суровые приговоры всем, кто может в дальнейшем угрожать советскому строю, — нашелся наконец Зотов. — Троцкий так и сказал: «И пусть не мучают вас сомнения!». И Розалия Самойловна выступает в том же духе. И Бела Кун. Это что же, все они не правы?
— Когда еще нет законов, надо включать свою совесть и поступать по справедливости.
— Вы хотите сказать…
— Я сказал то, что хотел сказать.
— Но, простите, совесть — это химера. Совесть, справедливость — это нечто неосязаемое. И у грешников, и у праведников — у всех она разная. Как тут быть?
— Думать. Вам вручили власть, веря в то, что вы поступите по совести. А вы поступаете по чьей-то подсказке.
— Льва Давыдовича Троцкого
— Лев Давыдович — трибун. В полемическом задоре всякое может сказать. А вам надлежит соразмерять услышанное со своим разумом и совестью.
Ах, как хорошо говорит комиссар! Соловей! Но он-то уедет, а нам оставаться здесь и почти каждый день заполнять страницы амбарной книги, а потом выслушивать гневные упреки Розалии Самойловны: «Вырождаетесь, братцы! Вам бы — в попы. Те всем грехи отпускают, кто не попросит».
— Между прочим, Розалия Самойловна, она тоже…
— Что, поддерживает эти внесудебные приговоры?
— Я не о том. Она хвалила вас как убежденного большевика и даже советовала включить вас в «тройку», — попытался польстить Кольцову Зотов. — Может, примете её предложение?
Зотов не соврал: такое действительно было. Всего пару дней назад. Интересуясь, чем там, в Феодосии, занят Кольцов, Землячка вскользь посоветовала Зотову:
— Вы бы подпрягли его к какой-нибудь работе. Что, не понимаете? Чтоб он был занят и не совал свой нос не в свои дела. В конце концов включите его в «тройку». Он — дотошный, быстро по уши увязнет.
— Четвертым, что ли: — в ответ на предложение Зотова, язвительно усмехнулся Кольцов.
— Нет. Товарища Данишевского отзывают в Симферополь. Вместо него.
— Благодарю за предложение. Но я не слишком подхожу для этой должности, — сухо сказал Кольцов.
Он силился вспомнить, что ещё хотел выяснить у Зотова. С трибуналом, тут всё понятно. Надо что-то предпринимать, не откладывая в долгий ящик. Уже сегодня же необходимо сообщить Менжинскому и Фрунзе, а возможно, и самому Ленину об этом палаческом конвейере. Что если такое же происходит и в других местах? И ещё? Что-то ещё очень важное он хотел выяснить у Зотова?
Вспомнил: о Жихареве. Сказал Красильникову:
— Сходи в гостиницу.
— Он здесь. Прихватил на всякий случай.
С той недавней встречи с Жихаревым в тюрьме Кольцову не давали покоя его глумливые слова о том, что они еще встретятся, и даже выпьют по чарке доброго вина. Либо это была ни на чем не основанная бравада, эдакий фанфаронский блеф, либо… Либо Жихарев знал нечто такое, чего не мог знать Кольцов, и был уверен, что не надолго задержится в Феодосийской тюрьме. В таком случае, на чью помощь он мог рассчитывать? Только на Зотова? Потому что тюрьмой, как и концлагерем, ведал главным образом он.
Кольцов решил проверить свое предположение. Для этого надо было еще раз встретиться с Жихаревым. Если он по-прежнему в тюрьме, значит, все те его слова были блефом. А, если — нет и Зотов подтвердит исполнение приговора, значит за Жихаревым шхуна направлялась в Нижнее Джемете. Отсюда следует только одно: Зотов покрывал бандита, пытавшегося вывезти в Турцию награбленное. Он с Жихаревым заодно. И у него далекие планы. Не альтруист же он, не станет, рискуя жизнью, помогать бандиту просто так, за красивые глаза. При разговоре об этом вполне может понадобиться Андрей Лагода.
— Я хотел бы посетить еще и тюрьму, — сказал Кольцов Зотову.
— А что там? Одни мародеры. С ними приказано не церемониться. По законам военного времени… — как-то очень суетливо произнес Зотов.
— Ну, положим, уже мирное время, — возразил Кольцов.
— Для них нет мирного времени, — не согласился Зотов. — У нас они больше суток не живут.
— Одного из них я все же хотел увидеть. — Кольцов поднял глаза на Зотова: — Жихарева!
Зотов, похоже, заранее знал, о ком пойдет речь, и был готов к этому.
— Жихарева? — равнодушно переспросил Зотов. — Опоздали. Он уже расстрелян.
— Откупился? — в лоб спросил Кольцов.
Пушистый херувим Зотов вдруг побагровел, все настороженное спокойствие сплыло с его лица.
— Под трибунал хотите меня подвести, комиссар? — И, повысив голос, он угрожающе добавил: — Я буду жаловаться! За меня есть кому постоять! К Розалии Самойловне обращусь! До Льва Давыдовича дойду!
— Под трибунал вы сами себя подвели, Зотов, — спокойно сказал Кольцов. Он был уверен, что попал в десятку. Но как это доказать? У него никаких фактов, он ничего не может выставить против Зотова, лишь одни слова. Единственное, что он может сделать, это сблефовать, нагнать на Зотова страха. Если он правильно вычислил, Зотов может с испуга нечаянно раскрыться.
И Кольцов продолжил:
— Насколько я знаю, Жихарев жив и здоров.
— Он расстрелян.
— Нет. Он сейчас, в это самое время, находится в Джемете. Не дождавшись шхуны, он отправится в Батум.
— Какое Джемете? Какой Батум? О чем вы, комиссар?
— У меня есть свидетели, Зотов, — спокойно сказал Кольцов и, глядя ему в лицо, жестко добавил: — Те трое жихаревских бандитов, которых вчера привезли из Судака к вам. Думаю, им уже нет смысла что-либо скрывать.
Лицо Зотова слегка изменилось, исчез страх. Он постепенно брал себя в руки
— Я же сказал: бандитов мы долго в тюрьме не держим. С ними было все ясно, и ночью их расстреляли.
— Хорошо прячете концы в воду, Зотов. Но остался ещё один свидетель.
— Блефуете, комиссар.
— Нет. Вы забыли про рулевого.
— Мне ваши выдумки не интересны, — равнодушно ответил Зотов.
— Семен Алексеевич, — обернулся Кольцов к Красильникову. — Пригласите товарища, которого сейчас очень не хотел бы видеть господин Зотов.
— Никакой я вам не господин, — обозлился Зотов.
— Извините, но и товарищем называть вас у меня не поворачивается язык, — сказал Кольцов.
В коридоре, куда вышел Красильников, под охраной двух особистов из команды Кольцова сидел Лагода. Вид у него был довольно испуганный. Как его не уговаривали, что ему не сулили, он продолжал бояться.
— Ну, пожалуйста, не бойся, — попытался приободрить его Красильников. — Это они должны тебя бояться.
— Постараюсь, — кивнул Лагода и встал.
Зотов с деланным равнодушием перебирал на столе бумаги, но время от времени бросал короткий беспокойный взгляд на дверь.
Когда в кабинет вошел Лагода, он не сразу поднял на него глаза: продолжал разыгрывать спокойствие.
— Ну, посмотрите, Зотов. Вы ведь недавно встречались.
Зотов оглядел Лагоду и, похоже, действительно его не узнал, потому что успокоился и равнодушно сказал:
— Первый раз вижу.
— Второй, — поправил его Кольцов.
— Не помню.
— Я вам напомню. Это тот самый Андрей Лагода. В вашем гроссбухе написано, что он расстрелян.
— Ну и что?
— А он, оказывается, живой. Да-да! Это он и есть, тот самый Андрей Лагода. Был расстрелян. Выжил. Случайно оказался на шхуне. Надеюсь, он удовлетворит любой суд.
Зотов молчал. Он немигающее смотрел на Лагоду. Быть может, он вспомнил его, посланного им на смерть. Он стоял перед Зотовым живым укором.
Кольцов поднялся.
— Идемте, Андрей Макарович! Оставим господина Зотова наедине со своей совестью. Если, конечно, она у него есть.
В тот же день Кольцов со своим отрядом выехал во Владиславовку, к Кожемякину. Оставаться в Феодосии он не хотел, да и опасался за Лагоду. Смертный приговор был «тройкой» подписан, но по вине расстрельной команды не исполнен. А Зотов злопамятен. К тому же ему не нужен живой свидетель его связи с Жихаревым. Поэтому он может поднять гарнизонную комендантскую роту, чтобы исправить ошибку
В пути Красильников вдруг вспомнил:
— Забыл тебе отдать. Это — тот листочек, что мы отвоевали у Зотова.
— Что там?
— Прочти, не пожалеешь Может, пригодиться, если начнутся неприятности.
После напряженных дней в Феодосии Кольцов почувствовал себя у Кожемякина легко и комфортно. Только здесь он извлек из кармана листок, переданный Красильниковым, и стал читать. Его поразила холодная бесстрастность и циничность текста, словно бы речь шла не о живых людях, а о дровах или металлических заготовках.