Уиммер и Шохами выстроили эксперимент следующим образом. Сначала они показывали участникам серию спаренных изображений. Затем разделяли изображения и прибегали к технике обусловливания: показ некоторых изображений сопровождали денежным вознаграждением. Наконец, они предъявляли изображения, которые не были связаны с денежным вознаграждением, и спрашивали участников, какие из них они предпочитают. Многие испытуемые выбирали те изображения, которые раньше были спарены с вознаграждаемыми, хотя сознательно они не могли вспомнить исходные пары. Ученые сделали вывод, что гиппокамп способен активировать ассоциацию актуального изображения с его исходной парой и, работая в тандеме с полосатым телом, связывать картинку с воспоминанием о награде, тем самым предопределяя выбор участника.
Когда участие биологии в принятии решений стало очевидным, Уильям Ньюсам и другие нейробиологи начали на клеточном уровне применять экономические модели к животным, надеясь понять принципы принятия решений. Тем временем экономисты бросились включать результаты их исследований в свои экономические теории.
Нейробиологи далеко продвинулись в анализе процесса принятия решений, изучая отдельные нервные клетки приматов. Ключевой стала находка, описанная Майклом Шедленом: оказалось, что нейроны в ассоциативных зонах коры, вовлеченные в принятие решений, реагируют на стимулы совершенно иначе, чем нейроны в сенсорных зонах. Сенсорные нейроны реагируют на актуальный стимул, в то время как ассоциативные дольше остаются активными – вероятно, из-за участия в механизме, связывающем восприятие с ориентировочным планом действий156.
Результаты Шедлена говорят о том, что ассоциативные нейроны тщательно отслеживают вероятности, сопряженные с выбором. Например, по мере того как обезьяна видит все больше свидетельств, что правая мишень выдаст награду, нейронная активность, отвечающая за выбор правой мишени, усиливается. Это позволяет обезьяне накапливать свидетельства и делать выбор, когда вероятность его правильности превышает определенный порог – скажем, 90 %. Возбуждение нейронов и обусловленное им принятие решения могут происходить очень быстро – часто на это уходит меньше секунды. Таким образом, в удачных обстоятельствах даже поспешные решения могут быть почти оптимальными. Это может объяснять, почему быстрая, бессознательная система мышления 1 уцелела в ходе эволюции: хоть в одних обстоятельствах она и склонна к ошибкам, в других демонстрирует высокую адаптивность.
Психоанализ и новая биология психики
В первой половине XX века психоанализ помог нам узнать гораздо больше о бессознательных психических процессах, психическом детерминизме, детской сексуальности и – что, возможно, важнее всего – иррациональной природе человеческой мотивации. Этот подход был таким новым и действенным, что многие годы не только Фрейд, но и другие умные и изобретательные психоаналитики могли утверждать, что сеансы психотерапии предоставляют наилучший контекст для научного изучения человеческой психики.
Однако успехи психоанализа во второй половине века уже не были столь впечатляющими. Хотя психоаналитическое мышление неустанно совершенствовалось, новых блестящих открытий было не так уж много. Важнее всего – и печальнее всего, – что психоанализ не получил научного развития. В частности, в его рамках так и не появилось объективных методов проверки собственных идей, порой сильно будоражащих умы. В результате психоанализ вступил в XXI век в состоянии упадка.
Что же привело к этому прискорбному упадку? Во-первых, психоанализ исчерпал свою исследовательскую силу. Фрейд внимательно слушал своих пациентов – и слушал их по-новому. Он также предложил приблизительную схему, помогающую понимать их ассоциации – такие непоследовательные и бессвязные на первый взгляд. Сегодня, однако, вряд ли можно продвинуть теорию на новый качественный уровень, просто внимательно слушая отдельных пациентов. Более того, клиническое наблюдение пациентов в контексте, столь располагающем к систематической ошибке наблюдателя, как отношения психоаналитика и пациента, нельзя считать солидным основанием для науки о психике.
Во-вторых, хотя психоаналитики и предпочитали считать свою дисциплину научной, они редко применяли научные методы, а гипотезы так и не сумели проверить экспериментально. Иными словами, психоанализ всегда лучше справлялся с генерацией идей, чем с их тестированием. Отчасти это объясняется тем, что собираемая на сеансах психоанализа информация – за редким исключением – носит личный характер: это позы, движения пациента, его замечания, ассоциации, паузы в речи и другие аспекты поведения. Собственно говоря, соблюдение конфиденциальности – обязательное условие для установления доверия между психоаналитиком и пациентом. В результате нам обычно доступны лишь субъективные соображения психоаналитика о том, что, по его мнению, происходило на сеансах. Такие соображения несопоставимы с научными данными.
В-третьих, большинство психоаналитиков даже не пыталось переварить накопленный за последние 50 лет массив знаний о биологии мозга и биологических механизмах контроля поведения.
Если психоанализ хочет восстановить свою интеллектуальную мощь и влияние, что было бы прекрасно, он должен конструктивно взаимодействовать с новой биологией психики. В концептуальном плане новая биология могла бы обеспечить психоанализ научным фундаментом для будущего роста. В экспериментальном – биологические открытия могли бы служить стимулом для исследований, для проверки конкретных идей о том, как мозг управляет психическими процессами и поведением. Исследования с применением нейровизуализации предоставили свидетельства, что психоанализ, как и другие формы психотерапии, представляет собой биологический метод лечения, поскольку действительно вызывает заметные и продолжительные физические изменения в мозге и поведении. Теперь нам нужно узнать, как.
К счастью, некоторые представители психоаналитического сообщества осознали, что будущее дисциплины зависит от эмпирических исследований. Благодаря им в последние десятилетия набирают обороты две тенденции. Первая, упомянутая чуть выше, связана с приведением психоанализа в соответствие с новой биологией психики. Вторая касается удовлетворения потребности в эмпирически обоснованной (доказательной) психотерапии, о которой мы говорили в главе 3. Поскольку почти каждая психическая функция предполагает взаимодействие сознательных и бессознательных процессов, новая биология психики может связать психоаналитическую теорию с современной когнитивной нейробиологией. Такая связь позволила бы нейробиологии исследовать, модифицировать и при необходимости опровергать психоаналитические теории бессознательного. А когнитивную нейробиологию она обогатила бы психоаналитическими идеями.
Используя операционный подход Деана, мы можем, например, исследовать, как инстинктивное бессознательное Фрейда соотносится с современными представлениями о социальном поведении и агрессии. Достигают ли эти бессознательные процессы коры головного мозга, даже если не добираются до сознания? Какие нейронные системы управляют такими защитными механизмами, как сублимация, вытеснение и искажение?
Биология XXI века уже достаточно сильна для ответа на некоторые вопросы о природе сознательных и бессознательных психических процессов, но эти ответы будут богаче и весомее, если получить их посредством синтеза новой биологии психики и психоанализа. Такой синтез поможет нам существенно расширить представления о психических болезнях, а вместе с тем и знания о нейронных сетях здорового мозга. Новые знания о функционировании здорового мозга дадут нам возможность лучше понять людей с мозговыми патологиями и разработать для них более эффективные методики лечения.
Заглядывая в будущее
Сознание остается загадкой. Мы знаем, что оно не статично и его состояния меняются. Более того, сознание связано с открытием доступа бессознательной перцептивной информации в обширные зоны коры головного мозга, особенно в префронтальную кору – область, ответственную за интеграцию восприятия, памяти и когнитивных функций. Определение природы сознания, то есть, по сути, определение того, как наше самосознание рождается из бессознательной мозговой активности, – одна из величайших научных задач XXI века, а значит, на ее решение уйдет немало времени и сил.
Хотя болезни мозга могут нарушать многие составляющие нашего сознательного опыта – когнитивные функции, память, настроение, социальное взаимодействие, волеизъявление, поведение, – пока бо́льшая часть того, что эти болезни рассказали нам о сознании, относится к взаимодействию сознательных и бессознательных процессов. Возможно, это взаимодействие и станет ключом, с помощью которого мы наконец раскроем тайну зарождения сознания.
ЗаключениеВозвращаясь на круги своя
За последнее столетие мы узнали о мозге и его болезнях больше, чем за всю предшествующую историю человечества. Расшифровка генома человека показала нам, как гены определяют организацию мозга и как изменения в генах влияют на развитие болезней. Мы узнали много нового о молекулярных путях, лежащих в основе памяти и других функций мозга, а также о генетических дефектах, которые способствуют расстройству этих функций – например, развитию болезни Альцгеймера. Кроме того, мы расширили свои представления о взаимодействии генов с окружающей средой при развитии болезней мозга – например, о роли стресса в расстройствах настроения и ПТСР.
Не менее значительны и недавние прорывы в технологии сканирования мозга. Сегодня ученые могут связывать конкретные психические процессы и расстройства с определенными областями мозга или их группами, пока человек пребывает в сознании: благодаря свечению активных нервных клеток можно составлять цветные карты деятельности мозга. Наконец, работа с животными моделями расстройств подтолкнула нас к освоению новых направлений исследования человека.