— Ладно, пойду петь, — сказала я, — хоть мне и тошно петь. Понимаешь, тошно, няня!..
Сигизмунд Львович забавлял меня своей чрезмерной старательностью. Похоже, он и в самом деле намеревался сделать из меня певицу. Наивный младенец! Это был щупленький, страшно нервный и вспыльчивый человек с небольшими усиками, похожий на Чарли Чаплина. Кроме музыки, Сигизмунд Львович, по-моему, ничего в жизни не знал и знать не желал. Подбежав к инструменту, он крутил винтовой стул, сперва вверх, потом вниз, садился, вскакивал и опять крутил. Нотные листы раскрывал, как волшебную книгу, а клавиши поглаживал, как пальцы любимой женщины. Повернув ко мне лицо, он шевелил усиками.
— Ну-с, девочка, приготовимся...
И начинались мои мучения!
Сегодня Сигизмунд Львович меня особенно раздражал: придирался, заставляя повторять одно и то же по нескольку раз, непоседливо крутился на стуле, кивал головой и тут же страдальчески морщился, как от зубной боли.
— Может быть, отложим сегодня? — Я заискивающе улыбнулась учителю.
Сигизмунд Львович вскочил, вспылив, глаза его округлились и как будто порозовели.
— Опять? Нет, сударыня, я не намерен совершать такие путешествия, чтобы услышать ваше очаровательное «отложим»! Извольте заниматься. — Он покосился на маму и недовольно пошевелил усиками.
Мама оторвалась от бумаг, взглянула на меня поверх очков и уронила сдержанным голосом:
— Евгения...
Я прекрасно знала, что может последовать за этим медленно произнесенным словом, и поспешно обратилась к учителю:
— Ну, пожалуйста, Сигизмунд Львович...
Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила...
И эта злосчастная урна, и мой голос, оплакивающий ее, надоели мне до чертиков!
Сигизмунд Львович резко оторвал пальцы от клавишей и опять вскочил.
— Что с вами? Вы совершенно не слышите, что поете! — Он в изнеможении сел и, ослабив узел галстука, расстегнул ворот рубашки.
Я виновато улыбнулась:
— Простите...
Мама строго, все так же пристально наблюдала за мной поверх очков, пыталась догадаться, что со мной происходит. Сигизмунд Львович повернулся к инструменту и попросил:
— Пожалуйста, Женя, повнимательнее...
В это время в зал вошел папа. На свете, наверное, нет человека более красивого, чем мой папа, добрый, застенчивый мой генерал с синими глазами и седой головой. Громадный, он очень осторожно, на цыпочках, чтобы не производить шума, направился к маме. Сигизмунд Львович, заметив его, встал и поклонился.
Воспользовавшись паузой, я подбежала к папе, закинула руки ему за шею и шепнула, поцеловав в щеку:
— Папа, ты меня любишь?
Он по-солдатски вытянулся, руки по швам, и отчеканил — он не был лишен юмора:
— Так точно, люблю! Зачем вам мое признание?
— Просто захотелось заручиться твоим расположением.
Мы рассмеялись. Мама с осуждением покачала головой:
— Как дети!..
Папа понял, что помешал занятиям, кивнул учителю:
— Извините, Сигизмунд Львович. Ухожу...
Мама вышла из зала следом за папой. Я вернулась к учителю и посмотрела на часы, стоявшие на камине. «Урну с водой уронив», — запела я. Вдруг голос мой дрогнул и оборвался — в прихожей зазвонили. Мама вернулась за бумагами.
— Кто пришел? — спросила я.
Мама равнодушно ответила:
— Молочница.
И ушла.
XI
АЛЕША: После того как я позвонил, пришлось подождать. С крылечка сошла женщина и, шаркая по цементной дорожке огромными, не по ноге, ботинками, затрусила к калитке. Была она простоволосая, лицо в лукавых морщинках, взгляд острый, плутовской. «Должно быть, Нюша», — подумал я. Мне о ней часто рассказывала Женя.
Нюша отворила калитку настолько, чтобы я мог пролезть в нее боком, затем быстро захлопнула и повернула ключ. Заметив у меня цветы, она хмыкнула.
— Ну и букет у тебя, парень, — курам на смех! Кинь его, я нарву своих...
По обе стороны дорожки росли гладиолусы, флоксы, пышные, свежие и до рези в глазах яркие. А дальше, на площадке перед самыми окнами дома, цвели розы...
— Не надо, — сказал я Нюше.
Она опять хмыкнула.
— Скажите пожалуйста, какой гордый! Иди, иди. Сейчас с тебя гордость-то сшибут... — И юркнула в дверь впереди меня.
В передней меня встретила мать Жени — Серафима Петровна, крупная женщина в темном костюме. Некоторое время мы смотрели друг на друга — я стесненно, с неловкостью, она проницательно и оценивающе. До сих пор мне не встречались лица такой силы и выразительности: огромные глаза, короткий, чуть широковатый, но ладный и энергичный нос и негритянского склада губы точных, красивых очертаний.
— Здравствуйте! — Она протянула мне руку и назвала свои имя и отчество. Я назвал себя. — Моя дочь ждет вас. Но она сейчас занята. Посидите немного здесь или в саду. Она скоро к вам выйдет.
От этой любезности, почти театральной, повеяло отчуждением. Не Женя, а именно, «моя дочь»... Я почувствовал, как спины моей коснулись колкие морозные иголочки, — это не к добру, так бывало со мной всякий раз, когда нужно было решиться на рискованный поступок или вызывающий ответ.
— Мы, ваша дочь Женя и я, решили пожениться, — сказал я раздельно. — Я пришел сообщить вам об этом.
Наступила пауза. Сквозь застекленные двери из глубины дома пробивался сюда слабый Женин голосок: «Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила...»
— Пожениться?.. — прошептала Серафима Петровна и в смятении оглянулась на дверь. — Вы?.. Да вы с ума сошли вместе с Женей!.. — Бледность омыла ее лоб, затем залила все лицо, выбелив даже губы.
Я поразился: до чего же она испугалась!
Серафима Петровна тяжело опустилась на стул и взмахнула рукой. Нюша, должно быть понимавшая все ее жесты, сунулась в боковой коридорчик.
В переднюю поспешно вошел генерал-лейтенант, недоуменно взглянул на жену.
— Что случилось?
— Это ужасно! — сказала Серафима Петровна и опять взмахнула рукой. — Они хотят пожениться. Это ужасно!..
Генерал посмотрел на меня с суровым любопытством.
— Пожениться? Что за чертовщина!..
Он шагнул ко мне. От орденских планок, от Золотой Звезды Героя зарябило в глазах.
— Откуда вы? — спросил генерал. — Кто вы такой?
В первый момент я немного оробел: сказалось трехлетнее пребывание в армии. Вытянулся, вскинув подбородок.
— Алексей Токарев, — отчеканил я, потом добавил тихо и с достоинством: — А вообще — человек.
Генерал улыбнулся, приподняв брови.
— Ну, здравствуй, человек! — Он взял меня за плечи, повернул лицом к свету. — Дай хоть взглянуть на тебя. Сердитый!.. На кого сердитый-то? На себя? На нашу мужскую долю, на жизненную неизбежность — жениться? Как зовут-то, говоришь? Алеша! Очень хорошо! Ты ведь пришел не на чашку чая, а взять в жены нашу дочь. Вопрос немаловажный. Как ты считаешь? — Шутливо-снисходительный тон его раздражал: и без того было тошно. — Хотелось бы знать, что представляет собой будущий муж моей Женьки.
— Я каменщик, — сказал я так, как сказал бы: «Строитель межпланетного корабля!» — Работаю в Юго-Западном районе на строительстве жилых домов. В институт не сдал. Буду учиться заочно.
— В армии служил?
— Так точно. Парашютист.
— Вижу по выправке. Значит, каменщик? Это, конечно, не густо... Но нас с тобой это не должно смущать. И генерал был солдатом, профессор — студентом, а начальник строительства — каменщиком. Все это в порядке вещей. Давно знаешь Женю?
— Полтора месяца.
— Считаешь, что срок достаточный для женитьбы?
Я пожал плечами:
— А вы считаете, что для этого нужно не меньше трех лет? Или пяти? Или, может быть, десяти?
— Нет, я так не считаю. — Генерал неожиданно подмигнул мне синим глазом, ободряюще кивнул и понизил голос: — Верю в любовь с первого взгляда. — От этого кивка у меня потеплело на душе. — Все это хорошо, Алеша. Но я посоветовал бы тебе подумать, прежде чем жениться. Не справишься ты с ней, характер у нее...
— У меня тоже характер, — быстро заверил я.
— Ну, гляди... Что же мы тут стоим! Пройдем ко мне, поговорим, обсудим положение дела. — Он подтолкнул меня к лесенке, ведущей наверх.
Серафима Петровна, оправившись от потрясения, встала порывисто. Плечом оттеснила мужа. Она, должно быть, боялась, как бы генерал не увел меня к себе, боялась, что вопрос решится в нашу с Женей пользу.
— Молодому человеку нечего делать у тебя, — приглушенно сказала она.
— В чем дело, Сима? — сказал генерал. — Успокойся. Дай познакомиться с парнем.
— Незачем тебе с ним знакомиться. Ты слишком просто смотришь на все. За судьбу дочери ответ несу я. — Серафима Петровна обернулась ко мне: — Ты понимаешь, какую берешь на себя ответственность? Разве ты подготовлен к семейной жизни? Что ты можешь? Жене пора устраивать свою судьбу. Она должна поступить в консерваторию. Семейная жизнь для нее сейчас — обуза. Ей еще рано. Да и ты не устроен. На что вы будете жить? Сколько ты получаешь? Гроши. А ей даже стипендию не дают.
— Семейное счастье не измеряется количеством денег, — процедил я сквозь зубы.
— Нет, к сожалению, измеряется. Нехватки и нужда глушат любовь, как сорняки.
— Сима!.. — Генерал осуждающе покачал головой. — Ну что ты говоришь? Подумай!..
Она нетерпеливо и сердито сказала:
— Ты лучше уйди. Прошу тебя, Гриша. Оставь нас. Я знаю, что делаю.
И он, нахмурившись, ушел: не хотел при мне затевать с женой спор. Да, возможно, и соглашался с ней.
— Не обижайся на меня. — Серафима Петровна приложила ладони к вискам. — Я мать. Я старше вас, и я лучше знаю, что нужно тебе и ей...
Я почувствовал, что стою на краю пропасти и Серафима Петровна с беспощадной настойчивостью сталкивает меня туда. Еще одно движение, и я полечу вниз головой, разобьюсь насмерть. Я шагнул к двери, откуда слышался Женин голос.
— Я хочу ее видеть. Пропустите меня,
Серафима Петровна загородила дорогу.
— Нельзя! — Глаза у нее дико расширились. — Я прошу вас не появляться здесь. А дочери запрещу встречаться с вами! Уходите!