XXIV. И вот, так как один Бог есть истинная причина всего, что существует или может существовать, то понятно, что мы направимся на лучший путь философствования, если из познания самого Бога попытаемся вывести объяснение созданных им вещей, чтобы таким путем приобрести совершеннейшее знание действий из их причины. Дабы выступить достаточно безопасно и без боязни ошибиться, нам должно воспользоваться следующей предосторожностью: всегда сколь можно тверже понимать как то, что Бог – бесконечный творец вещей, так и то, что мы вполне конечны.
XXV. Так, если Бог случайно открывает нам о самом себе или о чем другом нечто такое, что превосходит естественные силы нашего рассудка, как, например, тайны Воплощения и Троичности, то мы не будем отказываться верить в них, хотя бы и не постигали их ясно; и не будем удивляться, что как в неизмеримой природе Бога, так даже и в вещах, Им созданных, существует многое, превосходящее наше понимание.
XXVI. В таком случае мы никогда не будем утруждать себя спорами о бесконечном; ведь раз мы действительно конечны, то было бы нелепо с нашей стороны определять что-либо о бесконечном и таким образом пытаться как бы ограничить и понять последнее. Следовательно, нас не озаботит ответ тому, кто спрашивает: раз дана бесконечная линия, то также ли бесконечна ее половина, – либо: равно или не равно одно другому бесконечное число и т. п.?; ведь о подобных вещах, по-видимому, не должно мыслить никому, кроме тех, кто считает свой ум бесконечным. Мы же относительно всего, в чем не можем найти конца – как бы мы это ни рассматривали с разных точек зрения, – не станем утверждать, что обсуждаемое нами бесконечно, но будем рассматривать его как неопределенное. Так как мы не можем вообразить протяжения столь великого, чтобы и теперь еще не помыслить о возможности большего, то и скажем, что величина возможных вещей неопределенна. А так как никакого тела нельзя разделить на столько частей, чтобы отдельные из них не понимались нами как делимые и далее, то мы будем считать, что количество неопределенно делимо. Также невозможно представить число звезд столь большим, чтобы мы перестали думать, что еще большее число их могло быть создано Богом. Ввиду этого их число предполагается нами неопределенным; то же самое и об остальном.
XXVII. Все это мы лучше назовем неопределенным, а не бесконечным, чтобы название «бесконечный» сохранить для одного Бога; ибо в Нем одном во всех отношениях мы не только не знаем никаких пределов, но положительно понимаем, что их совсем нет. Нам не столь положительно понятно, что остальные вещи в каком-либо отношении лишены пределов; мы лишь сознаемся, что их пределы, если таковые имеются, не могут быть нами найдены.
XXVIII. Притом в отношении к естественным вещам мы никогда не возьмемся обсуждать, какую цель предполагали себе Бог или природа при их творении; мы не станем задаваться вопросом, считать ли нам себя причастными Его намерениям. Но, полагая Его за производящую причину всех вещей, мы увидим, что проникающий нас естественный свет указывает, что нужно заключать по Его атрибутам, относительно которых Он пожелал дать нам некоторые знания, – что нужно заключать о тех Его действиях, которые открываются нашим чувствам; однако вспомни, что этому естественному свету должно верить, как уже сказано, лишь до тех пор, пока ничего противоположного не открыто самим Богом.
XXIX. Первое свойство Бога, поступающее на наше обсуждение, есть то, что Он – высшая истина и податель всякого света; значит, явно нелепо, чтобы Он нас обманывал, то есть являлся как бы настоящей и положительной причиной наших заблуждений, которым мы подвержены на опыте. Ведь хотя, по-видимому, случайно можно обмануть в том, что у нас, людей, есть некоторый рассудок, но все же никогда желание обманывать не происходит из злонамеренности, или страха, или слабости, и поэтому не может возникать в Боге.
XXX. Отсюда следует, что естественный свет, то есть способность познания, данная нам Богом, не может никогда касаться какого-либо объекта, который не был бы действительным, как скоро он затрагивается ею, то есть как скоро воспринят ясно и отчетливо. И Бог справедливо заслуживал бы имени обманщика, если бы превратное и ложное выдавал нам за правильно воспринятое. Так уничтожается то высшее сомнение, при котором мы не знаем, не такой ли мы, случайно, природы, что ошибаемся даже в том, что кажется нам самым ясным. На этом основании легко устраняются и остальные приведенные прежде причины сомнения. Не должны более заподозреваться нами и математические истины, ибо они обладают особенной очевидностью. Если же обратим внимание на все то, что при помощи чувств, в состоянии бодрствования либо сна, воспринимаем ясно и отчетливо, и отделим это от того, что воспринимается смутно и неясно, то легко познаем, что должно принимать за истинное в какой угодно вещи. Неуместно обо всем этом обстоятельно рассказывать здесь, так как вопрос излагался уже в «Метафизических размышлениях», тщательнее будут обоснованы эти истины при обсуждении дальнейшего.
XXXI. Но хотя Бог и не обманщик, тем не менее часто случается нам заблуждаться; чтобы открыть причину и происхождение наших заблуждений и приучить себя остерегаться их, должно заметить, что они зависят не столько от рассудка, сколько от воли, и что нет вещей, для появления которых требовалось бы реальное содействие Бога: поскольку к Нему относятся – они суть лишь отрицания, поскольку к нам – лишения.
XXXII. Без сомнения, все виды мыслительной деятельности (modi cogitandi), находимые нами у себя, могут быть отнесены к двум основным:
из них один – восприятие, или деятельность разума, другой – желание, или деятельность воли. Ибо ощущение, воображение и чистый рассудок суть только различные виды воли.
XXXIII. Когда мы воспринимаем что-либо и при этом совершенно ничего о том не утверждаем и не отрицаем, очевидно, что мы не ошибаемся. Мы не ошибаемся и тогда, когда только утверждаем и отрицаем нечто такое, что ясно и отчетливо воспринимаем (последнее и должно утверждать или отрицать), но ошибаемся, когда, воспринимая что-либо неправильно, тем не менее о том судим.
XXXIX. Для суждения требуется рассудок: ведь о том, чего мы никак не воспринимаем, мы и судить не можем; но требуется также и воля, чтобы обнаружить согласие на вещь, так или иначе воспринятую. Не требуется однако (по крайней мере для того, чтобы вообще как-нибудь судить) совершенного и всестороннего восприятия вещи; мы можем соглашаться даже со многим таким, что познаем совсем не ясно, а смутно.
XXXV. Восприятие рассудка распространяется только на то немногое, что ему открывается, и оно всегда строго определено. Воля же, можно в известном смысле сказать, бесконечна, ибо мы никогда не встретим чего-либо такого, что могло бы быть объектом чьей-нибудь воли, даже безмерной божественной воли, и на что, однако, не простиралась бы наша воля; благодаря этому мы легко расширяем нашу волю за пределы ясно воспринимаемого нами, и раз так поступаем, то неудивительно, что нам случается обманываться.
XXXVI. Бог не может быть принимаем нами за виновника наших ошибок потому только, что Он не дал нам всезнающего разума; ведь созданный разум по самой сущности конечен; а конечный разум по самой сущности не может распространяться на все.
ХХХVII. Но что воля простирается сколь угодно далеко, это согласно с ее природой; и как бы высшим совершенством является в человеке то, что он действует по желанию, то есть свободно; исключительно в этом смысле он некоторым образом оказывается виновником своих деяний и согласно последним заслуженно получает похвалу. Ведь не хвалим мы автоматы за то, что, когда в них улажены все движения, они старательно исполняют их: потому что они делают это по необходимости; хвалят же их творца за то, что он сделал автомат столь тщательно, так как он сделал это не по необходимости, а свободно. На том же основании большее совершенство должно быть приписано нам за то, что мы правильно усваиваем истину, когда что-либо усвоили, ибо делали это добровольно, чем за то, что мы не могли бы ее не усваивать.
ХХХVIII. А что мы впадаем в ошибки – это недостаток именно нашей деятельности или пользования свободой, а не нашей природы;
последняя остается одной и той же, верно ли, ошибочно ли мы судим. И хотя Бог мог бы дать нашему рассудку такую проницательность, что мы никогда бы не обманывались, мы не имеем никакого права требовать этого от Него. Когда кто-либо из нас, людей, имеет силу воспрепятствовать злу и, однако, не делает этого, мы говорим, что он – причина зла. Подобно этому, если Бог мог сделать, чтобы мы никогда не заблуждались, то Он должен считаться причиною наших заблуждений. Но ведь власть одних людей над другими установлена с той целью, чтобы ею пользовались для избавления других от зла. Та же власть, которую имеет над всеми Бог, в высшей степени абсолютна и свободна, а потому мы должны только питать к Нему высочайшую благодарность за дары, которыми Он нас оделил: мы не имеем никакого права спрашивать, почему Он не оделил нас всем, чем, как полагаем, мог бы оделить.
XXXIX. Но что свобода – в нашей воле и что мы по выбору можем со многим соглашаться или не соглашаться, ясно настолько, что должно рассматриваться как одно из нервных и наиболее общих врожденных нам понятий. Особенно обнаружено было это несколько раньше, когда, стараясь во всем сомневаться, мы тем самым пришли к тому, что измыслили некого могущественного виновника нашего происхождения, чтобы не начать всячески заблуждаться; и однако ничуть не меньше мы чувствовали, что в нас есть свобода, так что могли удерживаться от доверия к тому, что не было вполне достоверно и исследовано; а не может что-либо быть более само по себе известно и постижимо, чем то, что даже в то время казалось несомненным.
XL. Однако, познавая Бога, мы воспринимаем Его могущество настолько безмерным, что можно считать невероятным, чтобы когда-либо мы могли произвести нечто Им самим заранее не предустановленное: поэтому легко мы можем запутаться в больших трудностях, если станем пытаться согласовать это Божие пред-установление с свободой нашего выбора и как то, так и другое вместе попытаемся постичь.