ту разницу, что действия механизмов производятся в большинстве случаен столь значительными по величине инструментами, что легко могут быть восприняты чувством; необходимо, чтобы такие вещи могли быть изготовляемы людьми. Напротив, действия природных вещей почти всегда зависят от известных органов, столь малых, что они ускользают от всякого чувства. И в механике нет принципов, которые не принадлежали бы физике, частью или видом которой механика является; не менее естественно это объяснение для часов, составленных из тех или иных колесиков так, что они указывают время, чем для дерева, возникшего из тех или иных семян и производящего известные плоды. Поэтому-то, как те, кто обсуждая строение автомата, оказываются способны к знанию о пользовании машиной и отдельными ее частями легко присоединить познание и других частей машины, которые невидимы, – так и я от ощущаемых воздействий и частиц пытался заключить к тому, каковы причины этих явлений и каковы невидимые частицы.
ССIV. Хотя, быть может, таким образом станет понятно, как могли возникнуть все тела природы, из этого еще не должно заключать, что они в действительности так созданы. Ведь один и тот же мастер может изготовить пару часов так, что и те и другие одинаково хорошо станут указывать время и внешне будут вполне подобны друг другу, хотя бы внутри и состояли из весьма различной связи колес. Точно так же несомненно, что и высочайший мастер, Бог, мог все видимое представить многоразлично. Я сам охотно допущу эту истину и удовлетворюсь, если описанное мной в точности будет соответствовать всем феноменам природы[35]. Этого достаточно для житейских целей, подобно тому, как медицина и механика, равно и иные науки, требующие своего завершения при посредстве физики, имеют своим предметом только ощущаемое и потому принадлежащее явлениям природы. И пусть кто-либо не подумает, что Аристотель сделал или хотел сделать большее; он сам выразительно свидетельствует в книге I своей метеорологии, в начале главы 7, что он дает достаточные основания и доказательства относительно невоспринимаемого чувствами, как скоро он отмечает, что воспринимаемое, по его предположению, могло бы так-то возникнуть[36].
ССV. Однако, чтобы не обмануться в истине, должно думать, что есть нечто принимаемое нами за морально достоверное, то есть за удовлетворяющее жизненным целям, хотя бы в отношении к божьему всемогуществу оно и было неверным. Так, например, если кто-либо хочет читать письмо, написанное латинскими буквами, но при этом не представляет себе истинного их значения и потому примет, что где стоит А, там должно читать В, а где В – там С, и так последовательно примет это относительно всех букв, а потом найдет, что таким путем можно составить латинские слова, – он не будет сомневаться, что в этих словах содержится истинный смысл письма; хотя он и знает только одну конъектуру[37], и хотя остается возможным, что писавший имел в виду не обнаруженные, а другие буквы на месте тех и таким образом скрыл в письме иной смысл. Однако это был бы такой исключительный случай, что он кажется невероятным. Кто заметил, как много здесь выведено истин относительно магнита, огня, общего управления мира и выведено из небольшого числа начал, тот хотя бы и подумал, что я принял эти начала на авось и без основания, но, быть может, признает, что едва ли столь многое удалось бы так согласовать, будь оно ложно.
CCVI. Кроме того, существует нечто в природе, что мы считаем безусловным и, скорее всего, морально достоверным, а именно: мы опираемся на основное метафизическое положение, что Бог в высшей степени благ и не обманщик и что поэтому наша Им дарованная способность отличать верное от ложного не может заставить нас заблуждаться, раз мы правильно ею пользуемся и познаем вещи с ее помощью отчетливо. Таковы математические доказательства, таково знание о существовании телесных вещей и таковы все ясные доказательства, приводящие к этому. В их число, быть может, будут приняты и мои доказательства теми, кто пораздумает, как из первых и наиболее простых начал человеческого познания выведен бесконечный ряд истин.
Особенно если достаточно подумать, что ничего из внешних объектов мы не можем ощущать, пока ими не возбудится местное движение в наших нервах; а это движение не может быть возбуждено неподвижными звездами, далеко отсюда отстоящими, если не происходят некоторые движения в них самих и во всем междулежащем небе. Приняв это, едва ли можно все иное, по крайней мере самое общее из сказанного мною о небе и земле, рассматривать иначе, чем это сделал я.
ССVII. Тем не менее я не стану ничего утверждать, помня о слабости своих сил; все это я вручаю авторитету Католической церкви и суду мудрейших. Я не желал бы, чтобы кто-нибудь мне верил иначе как убедив себя ясными и непобедимыми доводами.
Разыскание истины посредством естественного света, который во всей чистоте, без помощи религии и философии, определяет воззрения, какие должны иметь светские люди относительно всего, что может занимать их мысль, и который проникает в тайны наиболее интересных знаний[38]
Светский человек не обязан ни видеть всех книг, ни заботливо изучать все преподаваемое в школе; и будет даже своего рода недостатком в его обучении, если он слишком заполнит время литературными упражнениями. Есть много иного для совершения в течение жизни, склад которой должен быть так размерен, чтобы лучшая часть времени оставалась на выполнение добрых дел, которые должны быть внушены человеку его собственным разумом, если он руководствуется только последним. Но человек входит невеждой в свет, и раз знание его ранних лет опирается только на слабые чувства и авторитет наставников, то почти невозможно, чтобы его воображение не преисполнилось бесконечным числом ложных мыслей, прежде чем разум мог бы принять над ним руководство; таким образом, возникает необходимость или в очень большом природном разуме, или в обучении у какого-либо мудреца, как ради освобождения себя от других учений, которым подпали раньше, так и для первых оснований прочного знания и для открытия всех путей, какими можно поднять знание до высочайшей ступени, какая достижима.
Вот это я и предполагаю исследовать в настоящем труде и сделать очевидными истинные сокровища души, показывая каждому средства найти в самом себе, не заимствуя ничего у других, всю науку, необходимую для житейского обихода, и приобрести затем через ее изучение все наиболее интересные познания, какими человеческий разум способен обладать.
Но из боязни, как бы размеры моего замысла не преисполнили читателя вдруг таким изумлением, что не нашлось бы места доверию, я замечу, что предпринимаемое мною не столь трудно, как можно вообразить: все знания, которые не превосходят сил человеческого разумения, сцеплены такой прочной связью и могут вытекать одно из другого с такой необходимой последовательностью, что не требуется очень много ловкости и умения найти их, поскольку, начав с простейших знаний, смогут пройти ступень за ступенью к более высоким знаниям. Вот здесь я и попытаюсь показать это путем самых ясных и общих соображений: каждый поймет, что лишь по недостатку осмотрительности и задержки мысли на тех же рассуждениях он не заметил того же самого; и в отыскании этих истин я заслуживаю не большей чести, чем прохожий, счастливо нашедший у своих ног клад, который прежде долгое время безуспешно разыскивался многими прилежными людьми.
Все же я изумляюсь, что среди столь редких умов, которые совершили значительно больше меня, не нашлось никого, кто пожелал бы дать себе труд распознать эти истины; и почти все они уподоблялись путешественникам, которые, сменив большую дорогу на проселочную, остаются блуждать среди терний и пропастей. Но я вовсе не хочу наследовать, что знали и чего не знали другие; с меня достаточно заметить, что, поскольку вся желанная наука заключена в книгах, ее хорошее смешано с весьма бесполезным и беспорядочно засеяно в груду столь толстых томов, что для их прочтения требуется времени больше, чем мы имеем в здешней жизни, и ума, чтобы отобрать полезное, требуется больше, чем сколько нужно для самостоятельного открытия этих истин.
Это даст мне надежду, что будет легко найти здесь более удобную дорогу и что истины, какие я выскажу, не останутся без одобрения, хотя я и не заимствовал их ни у Аристотеля, ни у Платона. Но истины движутся в свете как монета, которая не понижается в ценности, вылезает ли она из мужицкого кошелька, выходит ли из казны. Так и я силился сделать их одинаково полезными для всех людей; и для этой цели я не нашел стиля более удобного, чем стиль светских бесед, где каждый вольно открывает перед своими друзьями, что имеет лучшего в мыслях; под именами Эвдокса, Полиандра и Эпистемона я представляю, как человек среднего ума, но с суждением, не извращенным дурной доверчивостью, и пользующийся разумом согласно чистоте его природы, навещен в деревенском домике, где он живет, двумя из более редких и интересных людей нашего века; один из них вовсе не образован, другой, напротив, отчетливо знает все, приобретенное им в школах. И вот среди прочих рассуждений (их я предоставлю вообразить вам самим, как и обстановку, места и все ее частности, какими нередко буду пользоваться для примеров, облегчающих понимание) собеседники представляют доказательство того, что должно высказать позднее, по окончании этих двух книг.
Полиандр: Я считаю вас счастливцем: вы видели все прекрасное в книгах греков и римлян; и мне кажется, изучай я столько, сколько вы, я был бы так отличен от того, что я есть, как ангелы отличаются от вас; и я не могу простить ошибки моих родителей, которые, будучи убеждены, что занятия науками расслабляют человека, отозвали меня ко двору и в армию столь юным, что сожаление о своем невежестве будет преследовать меня всю жизнь, если я не научусь чему-либо из вашей беседы.