атуру круга и удвоение куба. Мы столько раз отвергали доктрину пирронистов, и они сами столь мало извлекли плодов из своего философского метода, что блуждали всю жизнь и не могли освободиться от сомнений, введенных ими в философию, так что они, казалось, приложили свои старания только к обучению сомневаться. Итак, не сердись на Полиандра, я усомнюсь, может ли он сам извлечь отсюда нечто лучшее.
Эвдокс: Я хорошо вижу, что, обращаясь к Полиандру, вы хотите щадить меня; тем не менее ясно, что я – цель ваших насмешек. Но пусть Полиандр продолжает говорить; позже мы увидим, кто из нас посмеется последний.
Полиандр: Я это охотно сделаю, тем более что можно бояться, как бы этот спор ни возгорелся между вами и как бы я ни оказался ничего не понимающим, если вы возьмете предмет свысока; я увижу себя тогда лишенным плода, который я надеялся получить при завершении моего первого обучения. И я прошу Эпистемона позволить мне питать надежду, что Эвдокс, поскольку ему будет угодно, поведет меня за руку по дороге, на которую он сам меня поставил.
Эвдокс: Вы уже отлично знаете, что поскольку, сомневаясь, вы рассуждаете, вы не имеете тела и, следовательно, не находите в себе ни одной из частей машины человеческого тела, ни рук, ни ног, ни головы, ни глаз, ни ушей, ни какого-либо органа, который мог бы служить известному чувству; но посмотрите, можете ли вы подобным образом отбросить все другое, что вы прежде узнали из описания, данного вами в понятии, какое вы имели о человеке. Ведь если вы его высказали с основанием, то это счастливая ошибка, что то, что вы выделили, превосходит в вашем ответе границы моего вопроса; с помощью его, наконец, вы можете перейти к знанию того, что вы есть, отстранив от себя и отбросив все, что, как вы ясно видите, не принадлежит вам, но не удаляя ничего, необходимо вам принадлежащего, что для вас было бы столь же достоверно, как ваше существование и ваше сомнение.
Полиандр: Я благодарен вам, что вы привели меня на мою дорогу, ибо я не знал, где я. Прежде я сказал, что я составлен из двух рук, ног, головы и всех прочих членов, образующих то, что именуют человеческим телом; а сверх того я сказал, что я хожу, питаюсь, чувствую и мыслю. Необходимо также, рассматривая себя таким, каков я есть, отбросить все части или члены, образующие машину человеческого тела, то есть мыслить себя без рук, без ног, без головы, – словом, без тела. И правда, что то, что во мне сомневается, не есть то, что мы считаем за свое тело; следовательно, правда, что я, поскольку сомневаюсь, не питаюсь, не хожу; ибо ни тот, ни другой из этих актов не могут происходить без тела. Больше того, я не могу даже утверждать, что я, поскольку сомневаюсь, мог бы ощущать. Ведь как ноги необходимы, чтобы ходить, так глаза необходимы, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать; но так как я не имею этих органов, ибо не имею тела, то я и не могу сказать, что ощущаю. Сверх того, когда-то я предполагал, что ощущал многое, чего, однако, наяву я не ощущаю: и, так как я решил не допускать здесь ничего, что не было бы истиной, не подлежащей сомнению, я не могу сказать, что я нечто ощущающее, то есть такое существо, которое видит и слышит посредством глаз и ушей; ведь могло бы случиться, что я предположил себя чувствующим таким образом, хотя ни один из этих актов не имел в действительности места.
Эвдокс: Я не могу препятствовать вам настаивать на этом не только ради того, чтобы не отвлечь вас от вашей дороги, но и чтобы ободрить вас и испытать, чего может достичь правильное чувство, будучи хорошо руководимо, и разве во всем, что вы стали говорить, есть нечто не точное, не правильно заключенное и не строго выведенное? И, однако, все эти следствия выходили помимо формулы доказательств, помощью одних лучей разума и здравого смысла; последний менее подвержен заблуждению, когда он действует один и сам собою, чем когда он ищет истину с беспокойством соблюсти тысячу различных правил, которые изобретены людскими ухищренностью и косностью скорее для разрушения смысла, нежели для его улучшения. Сам Эпистемон, кажется, здесь нашего мнения; его молчание дает понять, что он одобряет сказанное вами. Продолжайте же, Полиандр, и покажите ему, до каких пор может простираться здравый смысл, а вместе с тем покажите следствия, какие могут быть выведены из наших начал.
Полиандр: Из всех атрибутов, какие я себе придал, остается испытать один – мышление, и я нахожу, что только оно одно по природе неотделимо от меня. Ведь если верно, что я сомневаюсь, ибо я не могу в последнем сомневаться, – то одинаково верно, что я мыслю. Что такое значит сомневаться, как не мыслить известным образом? И действительно, если бы я не мыслил, я не мог бы знать, сомневаюсь ли я, существую ли я. Стало быть, я существую и знаю, что существую, и знаю это посредством сомнения, то есть посредством того, что я мыслю, и могло бы даже случиться, что если бы внезапно я перестал мыслить, я перестал бы в то же время существовать. Значит, единственно, чего я не могу отделить от себя, что я знаю с достоверностью моего существования и что я всегда могу утверждать без боязни ошибиться, – это то, что я мыслящее существо.
Эвдокс: Как вам нравится, Эпистемон, то, что говорит Полиандр? Найдете ли вы в его рассуждении что-нибудь, что хромало бы или не было последовательным? Уверитесь ли вы, что неначитанный и необученный человек станет рассуждать столь же правильно и во всем согласится с ним? И отсюда, если я сужу правильно, вы необходимо должны видеть, что, пользуясь надлежащим образом своим сомнением, можно извлечь из него очень достоверные истины, даже наиболее достоверные и полезные, чем все те, какие мы обычно основываем на великом принципе, который мы делаем началом всех знаний и центров, вокруг коего они возводятся и смыкаются: невозможно, чтобы одна и та же вещь вместе была и не была. Я, может быть, найду случай показать вам его пользу; но, чтобы не порывать нити рассуждений Полиандра, не станем отходить от нашего предмета. Спрашивайте же, если вы имеете, что сказать или возразить.
Эпистемон: Раз вы меня вызываете и даже задеваете, я хочу вам показать, что значит разгневанная логика, и в то же время создать вам такие препятствия и трудности, что не только Полиандру, но даже и вам с трудом можно будет оттуда выпутаться. Итак, не будем уходить далеко, но задержимся лучше здесь и серьезно исследуем начала, служащие нам основой, и ваши заключения. С помощью истинной логики и ваших же начал я вам покажу, что все сказанное Полиандром не покоится на законном основании и не заключает ничего. Вы говорите, что существуете, что знаете о своем существовании и знаете посредством того, что сомневаетесь и мыслите. Но знаете ли вы, что значит сомневаться, что значит мыслить? И раз вы не хотите допускать ничего, что не было бы вам достоверно и в совершенстве известно, то как вы можете удостоверяться в своем существовании, опираясь на основания столь темные и, следовательно, столь малодостоверные? Необходимо, чтобы вы сперва научили Полиандра, что такое сомнение, мысль, существование, с тем чтобы его рассуждение приобрело силу доказательства и чтобы он сам мог понять себя прежде, нежели пожелает стать понятным для других.
Полиандр: Вот это превосходит мою понятливость; я признаю себя побежденным, оставляя распутывать этот узел вам с Эпистемоном.
Эвдокс: На этот раз я возьмусь за дело охотно, но при условии, что вы будете судьей нашего спора, ибо я не решаюсь предположить, что Эпистемон сдастся на мои доводы. Кто, как он, преисполнен мнений и предубеждений, тот с большим трудом доверится одному природному свету; уже давно к тому же он привык предпочтительнее подчиняться авторитету, нежели склонять ухо к голосу собственного разума; он более любит вопрошать других, взвешивать произведения древних, чем совещаться с самим собой о суждении, какое должно вынести. И даже с детства он взял за основание только то, что покоится на авторитете его предшественников; скорее свой авторитет он сочтет за довод и захочет, чтобы ему платили ту же дань, какую платил некогда и он. Но я соглашаюсь и думаю в изобилии удовлетворить возражениям, какие предложил вам Эпистемон, если вы дадите ваше согласие на то, что я скажу, и если ваш рассудок в том вас убедит.
Эпистемон: Я не настолько упрям и не настолько туп для убеждения, как вы думаете, и очень охотно позволю удовлетворить себя. Более того, хотя я приводил основания, чтобы вызвать Полиандра, я не желал бы ничего лучшего, как доверить вашему суду нашу тяжбу; я вам позволяю даже признать меня побежденным, как скоро он протянет вам руку? Но пусть он опасается пострадать от обмана и впасть в ошибку, в которой упрекал других, то есть пусть то уважение, какое он к вам питает, он не принимает за убедительный для себя довод.
Эвдокс: Если он опирается на столь слабое основание, то действительно он плохо разумеет свои интересы, и я тотчас отвечу: пусть он этого остерегается. Но достаточно отступлений; вернемся к нашему предмету. Я согласен с вами, Эпистемон, что должно знать, что такое сомнение, мысль, существование, прежде чем полностью убеждать в истине рассуждения: я сомневаюсь, следовательно существую, или, что то же: я мыслю, следовательно существую. Но не станете же вы воображать, будто для приобретения этих предварительных понятий необходимо принуждать и мучить наш ум, чтобы находить ближайший род и существенное различие вещей и из этих элементов составлять истинное определение. Оставим это тому, кто хочет быть профессором или вести школьные диспуты. Но кто желает испытывать вещи сами по себе и судить о них согласно тому, что он о них знает, тот не может быть столь ограниченным, чтобы, всякий раз как он внимательно обратится к вещам, не познавать, что такое сомнение, мысль, существование, и чтобы ему была необходимость изучать логические различия. Сверх того, есть много вещей, которые мы делаем более темными, желая их определить, ибо, вследствие их чрезвычайной простоты в ясности, нам невозможно постигать их лучше, чем самих по себе.