И должно сжато отметить, что указанное по отношению к этим четырем страстям, имеет место лишь в том случае, когда они рассматриваются исключительно сами по себе, не приводя нас к каким-либо поступкам. Поскольку же они вызывают в нас желание, посредством коего и управляют нашими нравами, то несомненно, что все страсти, причина которых ложна, могут вредить, и, наоборот, все те, причина которых истинна, могут быть полезны; и даже если они одинаково дурным образом обоснованы, радость обычно вреднее печали, так как эта последняя, придавая нам сдержанность и боязливость, располагает до известной степени к благоразумию, тогда как радость делает неосмотрительными и неумеренными тех, кто погружается в нее.
Но так как эти страсти могут вести нас к поступкам лишь при посредстве желания, которое они возбуждают, то мы должны прилагать исключительное старание к управлению этим желанием: здесь-то и заключается существеннейшая польза морали. Как я только что сказал, желание всегда хорошо, раз оно следует истинному познанию, и не может оно также не быть дурным, когда основано на каком-либо заблуждении. Мне думается, что ошибка которую совершают обычно, касаясь желания, та, что не различают достаточно вещей, зависящих исключительно от нас, и тех вещей, которые совершенно от нас не зависят. О тех вещах, которые зависят только от нас, то есть от нашей свободной воли, достаточно знать, что они хороши, чтобы не желать их с излишней горячностью: совершать добро, зависящее от нас, – значит следовать добродетели, а известно, что не имеют слишком пылкого стремления к добродетели; кроме того, желаемое нами подобным образом не может не исполниться, поскольку оно от нас-то и зависит; мы тут всегда найдем ожидаемое удовлетворение. Однако ошибка, совершаемая в подобных случаях, состоит не в том, что желают слишком сильно, но всегда в том, что желают слишком мало. А высшее средство против этого – освобождать, сколь возможно, дух от всех видов других желаний, менее полезных, а затем стараться яснее познать и внимательнее рассмотреть благие последствия желания.
Что касается совершенно от нас не зависящих вещей, сколь возможно хороших, то их никогда не следует страстно желать, не только потому, что их может и не оказаться (а это нас и обманет тем больше, чем сильнее мы их желали), но главным образом по той причине, что, занимая нашу мысль, они препятствуют нам прилагать стремление к другим вещам, приобретение которых зависит от нас. Существует два главных средства против таких тщетных желаний: во‐первых, мы должны быть великодушны, о чем я скажу ниже, во‐вторых, мы должны чаще размышлять о божественном Провидении и представлять себе невозможность того, чтобы нечто случилось иначе, нежели как оно предопределено от вечности этим Провидением; некоторую фатальность или непреложную необходимость следует противопоставлять удаче, чтобы разрушить последнюю, как химеру, возникающую от ошибки нашего разума. Так как мы можем желать только того, что считаем в известной мере возможным, и не можем считать возможными вещи, вовсе от нас не зависящие, иначе как поскольку мы их мыслим зависящими от удачи, то мы рассуждаем, что они могут случиться и что иногда происходило нечто подобное. Следовательно, это мнение основано только на том, что мы не знаем всего, способствующего каждому результату; значит, когда полагаемого нами зависящим от удачи не случается, то это свидетельствует, что отсутствовала одна из причин, необходимая для производства данного явления, и что, следовательно, оно было совершенно невозможно и что никогда подобного не случалось, то есть для появления его также отсутствовала данная причина; таким образом, если бы мы вовсе не игнорировали этого обстоятельства раньше, мы никогда не считали бы желаемое возможным, а следовательно, и не желали бы его.
Должно полностью отбросить обычное мнение, что вне нас имеется удача, делающая так, что события случаются и не случаются согласно ее расположению; следует знать, что все руководится божественным Провидением; вечное предписание последнего нерушимо и непреложно; поэтому, исключая вещи, которые само Провидение пожелало поставить в зависимость от нашей свободной воли, мы должны мыслить, что по отношению к нам не случается ничего, что не было бы необходимым и как бы фатальным, так что мы не можем без заблуждений желать, чтобы это случалось иначе. Но в силу того, что большая часть наших желаний распространяется на вещи, которые целиком не зависят ни от нас, ни от кого другого, мы должны точно различать в них то, что зависит только от нас, чтобы исключительно на это последнее распространять наше желание; в остальном же, хотя мы и должны были бы расценивать успех исключительно как фатальный и непреложный, чтобы наше желание им вовсе не занималось, мы не должны, однако, пренебрегать обсуждением оснований, которые позволяют в большей или меньшей степени надеяться на успех, с тем чтобы эти основания управляли нашими поступками: так, например, если мы имеем дело в известном месте, куда мы могли бы идти двумя различными дорогами, одна из которых обычно более безопасна, нежели другая, то, хотя, быть может, повеление Провидения будет таково, что, пойдя по дороге, считаемой нами более безопасной, мы будем там ограблены и что, наоборот, мы могли бы пойти другой дорогой без всякой опасности, мы вследствие этого лишь не должны быть безучастны к выбору той или иной дороги и полагаться на непреложную фатальность этого повеления. Разум желает, чтобы мы избрали дорогу обычно более безопасную, и наше желание относительно этого должно быть исполнено, раз мы ему уже следовали, какое бы зло нас ни постигло; ведь, будь это зло на наш взгляд неизбежно, мы не имели бы никакого права желать быть изъятыми из него, а только могли бы предпринять все лучшее, что доступно нашему рассудку, как, я полагаю, мы и сделали бы. Верно, что когда пытаются различать фатальность и удачу, то легко приспособляются управлять своими желаниями таким образом, что, поскольку их исполнение зависит только от нас, желания всегда могут дать нам полное удовлетворение.
Здесь я присоединю только положение, которое, на мой взгляд, весьма пригодно, чтобы воспрепятствовать получению нами какого-либо неудобства от страстей, а именно: наше благо и наше зло зависят главным образом от внутренних волнений, вызываемых в душе самой же душой, в чем они разнятся от тех страстей, которые всегда зависят от определенного движения «духов»; и хотя эти волнения души часто бывают связаны со страстями, им подобными, они могут также встречаться с иными и даже порождаться такими, которые им противоположны. Вот, например, муж плачет о своей умершей жене, а увидев ее воскресшей (что и случается иногда), он был бы огорчен; быть может, его сердце сжалось от печали, какую в нем произвели приготовления к похоронам и отсутствие лица, к разговору с которым он привык;
и, может статься, известный остаток любви или сожаления, присутствующих в его воображении, вызвали подлинные слезы из его глаз. Несмотря на это, он вместе с тем чувствует тайную радость в глубине своей души; волнение этой радости имеет столько силы, что печаль и слезы, которые сопровождают последнюю, не в состоянии ничего уменьшить в силе той радости. Когда мы читаем в книге о чудесных приключениях или же видим их изображаемыми в театре, это иногда вызывает в нас печаль, иногда радость или любовь, или ненависть и вообще все страсти, согласно различию предметов, которые представляются воображению; но вместе с тем мы имеем удовольствие, чувствуя их возбуждающими нас; это удовольствие есть интеллектуальная радость, которая столь же хорошо может порождаться печалью, как и всеми остальными страстями.
Так как эти внутренние волнения ближе касаются нас и имеют вследствие этого значительно больше власти над нами, чем страсти, от которых они отличаются и которые сталкиваются с ними, то достоверно, что лишь бы в глубине нашей души всегда имелось известное удовлетворение, а все беспокойства, идущие от иной причины, не будут иметь силы вредить нам; скорее они будут служить увеличению радости души в том отношении, что при виде бессилия внешних обстоятельств повредить душе последняя получит сознание о своем совершенстве. А чтобы наша душа обладала каким-либо довольством, ей необходимо только следовать добродетели. Если желания каждого таковы, что совесть не может его упрекнуть, что он когда-либо пренебрегал совершением всего, признанного им за лучшее (это я называю здесь «следовать добродетели»), то он и получает в том удовлетворение. Последнее властно сделать человека счастливым настолько, что самые жестокие приступы страстей не будут в состоянии омрачить спокойствия его души.
Часть третьяОсобые страсти
Изложив шесть первоначальных страстей, которые являются как бы родами, а все прочие – их видами, я вкратце отмечу здесь, что особенного имеется в каждой из этих остальных страстей, и удержу тот же порядок, следуя которому я выше их перечислял. Две первые – уважение и презрение; хотя эти названия обычно обозначают только бесстрастные мнения, какие имеют о каждой вещи, однако по той причине, что из этих мнений часто рождаются страсти, которым вовсе не дают особых имен, мне кажется, что указанные имена могут быть приписаны этим страстям. Поскольку уважение является страстью, оно есть наклонность души представлять ценность уважаемой вещи; эта наклонность причиняется особым движением «духов», так направляющихся в мозг, что они усиливают впечатления, относящиеся к данной вещи; и наоборот, страсть презрения есть наклонность души утверждать низость или ничтожность того, что она презирает; такая наклонность причиняется движениями «духов», которые усиливают идею этой ничтожности.