Только поврежденные и завистливые умы естественно ненавидят всех людей, или же это те, кто столь груб и ослеплен своей хорошей долей или уже столь отчаялся в несчастьях, что совершенно не думает, чтобы какое-либо бедствие могло превзойти его собственное, – только такие люди нечувствительны к жалости.
Кроме того, при этой страсти очень легко плачут, так как любовь, отзывая к сердцу много крови, выводит много паров через глаза, и благодаря холоду печали, задерживающему движение этих паров, последние переходят в слезы, согласно тому, что сказано выше.
Удовлетворение, всегда присущее тем, кто непрестанно следует добродетели, есть привычка их души, именуемая безмятежностью и покоем совести. Удовлетворение же, приобретаемое вновь, когда впервые совершают известный поступок, считаемый хорошим, есть страсть, именно вид радости, какую я признаю наиболее приятной из всех видов, так как причина ее зависит исключительно от нас самих. Однако если эта причина неосновательна, то есть действия, вызывающие большое удовлетворение, не высоки по своему значению либо даже порочны, то она смешна и способствует лишь проявлению спеси и нетерпимой надменности; ее особенно можно отметить в тех, кто, считая себя благочестивым, оказываются лишь святошами и суеверами; а именно, прикрываясь тем, что часто ходят в церковь, творят горячие молитвы, носят короткие волосы, говеют, подают милостыню – они думают, что абсолютно совершенны, и воображают, будут они столь большие друзья Бога, что не делают ничего Ему неугодного, и будто все, диктуемое им их страстью, исходит из доброго рвения, хотя страсть подсказывает им иногда наиболее крупные преступления, какие только могут быть совершены людьми, как, например, измена государству, убийства правителей, истребление чужих народов потому только, что последние не следуют их мнениям.
Раскаяние прямо противоположно самоудовлетворению и есть вид печали, происходящей оттого, что считают себя совершившими какой-либо дурной поступок; оно очень горько, так как его причина вызывается только нами; однако это не мешает раскаянию быть весьма полезным, когда, действительно, поступок, в котором мы раскаиваемся, дурен и мы имеем о нем правильное представление; значит, он побуждает нас поступать лучше в другой раз. Но часто случается, что слабые духом раскаиваются в том, что совершено, не зная наверное, дурен поступок или нет; они считают совершенное таким потому только, что боятся его; а поступи они обратно, они раскаивались бы подобным же образом; это их несовершенство достойно жалости; и средством против такого недостатка является то же самое, что служит подавлению безрассудности.
Благожелательство есть собственно желание добра тому, к кому хорошо расположены; но я пользуюсь здесь этим термином, чтобы обозначить такое расположение постольку лишь, поскольку оно вызывается в нас известным добрым поступком того, к кому мы расположены; ибо мы естественно склонны любить тех, кто совершает почитаемое нами хорошим, даже если это не приносит нам никакого блага. Благожелательство в этом смысле есть вид любви, а не только желания, хотя желание видеть доброе с тем, кому симпатизируют, всегда его сопровождает, и оно всегда связано с милосердием, так как напасти, случающиеся с несчастными, являются причиной нашего усиленного размышления о заслугах последних.
Признательность также вид любви, вызываемой в нас каким-либо поступком того, к кому мы питаем любовь. В силу признательности мы полагаем, что тот содеял нам нечто доброе или, по меньшей мере, имел такое намерение. Она содержит то же самое, что и благожелательство, и сверх того основывается на поступке, касающемся нас, за который мы имеем желание отплатить; вот почему она столь велика в душах незначительных и малосильных.
Что касается неблагодарности, она не страсть, так как природа не вызывает в нас никакого движения «духов», ее производящих; она только порок, существенно противоположный признательности, ибо последняя всегда добродетельна и является одной из главных связей человеческого общества. Вот почему этот порок принадлежит только людям грубым и надменным, которые считают все себе подвластным, либо глупцам, вовсе не размышляющим о полученных ими благодеяниях, либо слабым и низким людям, которые, чувствуя свою нетвердость и нужды, приниженно ищут помощи у других, а получив таковую, их же ненавидят; не имея воли отплатить пришедшим на помощь подобной же помощью и отчаявшись в этом, а также воображая, что весь свет столь корыстолюбив, как они сами, и что никто не делает добра без надежды на вознаграждение, неблагодарные мнят себя обманутыми.
Возмущение есть вид ненависти или естественного отвращения к тем, кто причиняет известное зло, какой бы природы последнее ни было. Возмущение часто путают с завистью или жалостью, но тем не менее оно имеет совершенно отличный объект, ибо возмущаются лишь против тех, кто причиняет хорошее или дурное лицам, не заслуживающим того, зависть же питают к тем, кто в таких случаях получает благо, а жалость – к тем, кого постигает дурное. Правда, что владеть благом, которого недостойны, – значит некоторым образом причинять зло. Вот, быть может, причина того, что Аристотель и его последователи, считая зависть всегда пороком, именем негодования назвали ту зависть, которая не порочна.
Получить зло или причинить его – известным образом одно и то же. Отсюда одни присоединяют к негодованию жалость, а другие насмешку согласно своим благожелательству или зложелательству к тем, кого видят впавшими в ошибки. Это подобно тому, как смех Демокрита и плач Гераклита могут обусловливаться одной и той же причиной.
Возмущение часто сопровождается также удивлением: мы обычно предполагаем, что все будет совершаться так, как должно, то есть наилучшим, по нашему разумению, образом. Поэтому, когда случается иначе, это нас поражает, и мы тому удивляемся. Возмущение совместимо и с радостью, хотя более обычно оно связано с печалью, ведь когда зло, которого мы не заслуживаем, бессильно нам повредить, и когда мы полагаем, что сами не пожелали бы причинить подобного, то это доставляет нам известное удовольствие. Вот, быть может, одна из причин смеха, сопровождающего иногда эту страсть.
Наконец, негодование замечается значительно чаще в тех, кто желает казаться добродетельным, нежели в тех, кто действительно таков: хотя любящие добродетель не могут видеть без некоторого отвращения пороков других, они проявляют страстность только по отношению к порокам наибольшим и выдающимся. Это тяжелее и печальнее, чем большое негодование против вещей малозначащих; несправедливо негодовать и на то, что вовсе недостойно порицания; неприлично и нелепо, не ограничивая этой страсти поступками людей, распространять ее на дело Бога или природы, подобно тем, кто, не будучи доволен ни своим положением, ни судьбой, решаются прибегать к порицанию управления миром и тайн Провидения.
Гнев также есть вид ненависти или отвращения, которое мы питаем причинившим или пытающимся причинить какое-либо зло, не безразлично кому бы то ни было, но преимущественно нам. Гнев содержит то же, что и негодование, и это тем более, что он основан на поступках, касающихся нас, за которые мы имеем желание отмстить. Так как это желание почти всегда сопровождает гнев, то он существенно противоположен признательности, как негодование – доброжелательству. Но он несравненно более жесток, чем три остальные страсти, потому что желание отвратить вредное и отмстить есть острейшее из всех желаний. Это желание связано с любовью к самому себе, которая доставляет гневу все волнение крови, какое могут причинить отвага и храбрость. Благодаря ненависти кровь, главным образом желчная, идет из селезенки и маленьких вен печени, получает там волнение и входит в сердце, где в силу своего обилия и природы желчи, с которой кровь смешана, она вызывает теплоту более резкую и жгучую, чем та, какая могла бы быть вызвана любовью или радостью.
Внешние знаки этой страсти различны, сообразно различным темпераментам лиц и различию прочих страстей, образующих гнев и присоединяющихся к нему. Так, наблюдаются среди людей такие, кто бледнеет или дрожит, впадая в гнев, наблюдаются и такие, кто краснеет или даже плачет. Обычно думают, что гнев тех, кто бледнеет, более страшен, нежели гнев краснеющих. Основание этому в том, что когда не хотят или не могут ответить иначе как видом или словами, то затрачивают весь свой пыл и всю свою силу с самого начала волнения: вот причина покраснения; кроме того, иногда раскаяние и жалость к самим себе, что не могут отмстить иначе, причиняет плач. Наоборот, те, кто владеет собой и решается на более крупное отмщение, становятся печальны, так как считают себя обязанными к мести поступком, приведшим их в гнев. Они иногда имеют также страх перед бедами, могущими наступить вслед за принятым ими решением, и это прежде всего делает их бледными, холодными и дрожащими. Но раз они приступят к выполнению мщения, они разгорячаются тем сильнее, чем холоднее они были вначале, подобно тому как лихорадка, начинающаяся ознобом, обычно бывает особенно сильна.