сти, нежели в бегстве; наоборот, когда они почувствуют, что желание мести и гнев побуждает их не рассуждая бежать на атакующих, им придет на память мысль, что безумно гибнуть, раз можно без позора спастись, и что если их силы слишком неравны, то будет лучше с честью отступить или же просить пощады, чем безрассудно выступать на верную смерть.
Конечно, душа может иметь и побочные удовольствия. Но что касается тех, какие ей общи с телом, они исключительно зависят от страстей; стало быть, те люди, которых могут особенно трогать страсти, способны всех более вкусить сладости жизни. Правда, что они могут также найти больше и горечи, если не сумеют хорошо использовать страсти, и тогда судьба их будет противоположна. Мудрость же главным образом полезна с той точки зрения, что она учит оставаться господином себя и руководить собой с такой ловкостью, что беды, причиняемые страстями, становятся легко переносимыми и что даже из страданий извлекается радость.
Из переписки с принцессой Елизаветой[46]
4 августа 1645 г.
Сударыня, когда я выбрал книгу Сенеки «О счастливой жизни», чтобы предложить ее Вашему Высочеству как предмет приятной для Вас беседы, я считался исключительно с репутацией автора и достоинством темы, не размышляя о способе, каким она трактована; теперь, пораздумав, я не нахожу книгу достаточно отчетливой, чтобы ей следовать. Но, дабы Ваше Высочество легче могли о том судить, я попытаюсь здесь высказаться, как, на мой взгляд, эта тема должна бы была трактоваться философом, который, подобно Сенеке, не будучи просвещен верой, имеет в качестве вожатого один природный разум. Сенека уже в начале говорит, что «все хотят жить счастливо, но при расследовании того, что создает счастливую жизнь, остаются во мраке». Однако же необходимо знать, что значит «счастливо жить»; я говорю по-французски счастливо (vivre heureusement), так как есть различие между счастьем (l’heur) и блаженством (la beatitude) в том, что счастье зависит только от внешних нам вещей, отчего скорее счастливыми, чем мудрыми считаются те, к кому приходит известное благо, достигнутое не ими самими, тогда как блаженство состоит, мне кажется, в совершенном довольстве души и внутреннем удовлетворении, какого обычно не имеют те, кто наиболее облагодетельствован судьбою, и какое мудрецы приобретают помимо последней. Стало быть, vivere beate – «жить блаженно» – это не что иное, как иметь душевную удовлетворенность.
Раздумывая затем, что значит то, «что вызывает счастливую жизнь», то есть каковы вещи, которые могут дать нам это высшее (souverain) довольство, я замечу, что их два рода, а именно: те, которые зависят от нас, такие как добродетель и мудрость, и те, которые от нас вовсе не зависят, такие как почет, богатство и здоровье. Ведь достоверно, что родовитый, здоровый и не нуждающийся ни в чем человек, будучи вместе с тем столь же умен и добродетелен, как тот, кто беден, немощен и необеспечен, станет обладать более совершенным довольством, чем этот последний. Однако малый сосуд может быть столь же полным, как и большой: понимая довольство каждого как полноту и завершение его желаний, согласных с разумом, я усомнюсь, что беднейшие и обездоленные судьбой или природой не могут быть довольны и удовлетворены так же хорошо, как и другие, хотя бы они и не обладали столькими благами. Об этом роде довольства здесь и идет речь; так как иное никоим образом не в нашей власти, то его отыскание было бы излишне. Мне кажется, что каждый может найти удовлетворение в самом себе, не ожидая ничего другого, если заметить три вещи, к которым относятся три правила морали, помещенные мной в «рассуждении о методе». Первое: стараться всегда как можно лучше пользоваться своим разумом, чтобы познать, что должно и чего не должно делать во всяких жизненных обстоятельствах. Второе: иметь твердое и постоянное решение исполнять все советуемое рассудком, не поддаваясь страстям и влечениям; твердость такого решения должна почитаться за добродетель, хотя я и не знаю, чтобы кто-нибудь когда-либо так ее понимал; но добродетель поделили на множество видов, сообщив им различные наименования, сообразно разнице объектов, на которые добродетель распространяется. Третье: руководиться подобным поведением сколь возможно согласно рассудку, мысля так, что все блага, которыми мы вовсе не обладаем, находятся вне нашей власти; посредством этого мы привыкнем совершенно их не желать, ведь только желание, сожаление либо раскаяние могут препятствовать нашей удовлетворенности. Но если мы всегда будем делать все, диктуемое нам рассудком, мы не будем иметь повода к раскаянию, хотя бы события и показали нам позднее, что мы обмануты, так как это произошло не в силу нашей ошибки. Мы не желаем, например, обладать большим того, что имеем, количеством рук или языков, но желаем большего здоровья и богатства потому только, что эти последние блага могут быть приобретены нашим поведением или даже даны нам от рождения, но не так как те, первые; но мы можем освободиться от желаний и этого рода, подумав, что, раз мы всегда следовали голосу нашего рассудка, мы не упустили ничего из подвластного нам и что болезни и несчастья не менее естественны для человека, чем благополучие и здоровье.
Наконец, всякого рода желания могут согласоваться с блаженством; бывают только такие желания, которые сопровождаются нетерпеньем и печалью. Нет также необходимости, чтобы наш рассудок не заблуждался. Достаточно лишь, чтобы наше сознание свидетельствовало, что мы не пренебрегали решимостью и добродетелью ради выполнения всего, что принималось нами за наилучшее, одной даже добродетели достаточно, чтобы сделать нас довольными этой жизнью. Но ввиду того, что раз добродетель не будет освещена рассудком, она станет ложной, то есть воля и решение поступать хорошо приведут нас к дурным вещам, принятым за хорошие, такое довольство не прочно. А так как обычно противопоставляют эту добродетель удовольствиям, влечениям и страстям, то очень трудно ввести ее в житейский обиход; между тем правильное пользование рассудком, дающее истинное познание добра, препятствует добродетели стать ложной и, согласуя ее с допустимыми удовольствиями, облегчает пользование ею; это же пользование рассудком, давая нам узнать условия нашей природы, ограничивает наши желания так, что – нужно сознаться – именно от него зависит наибольшее благополучие человека и, следовательно, обучение, служащее его приобретению, оказывается наиболее полезным занятием, какое только возможно, и вместе с тем оно, несомненно, самое приятное и благое. Вследствие этого мне кажется, что Сенека должен был научить нас всем главным истинам, познание которых потребно, чтобы облегчить пользование добродетелью и упорядочить наши желания и страсти и таким образом овладеть природным блаженством; это сделало бы его книгу лучшей и наиболее полезной, какую только мог написать языческий философ. Однако это только мое мнение, и его я повергаю на суд Вашего Высочества; и если Ваш суд будет благосклонен указать мне, в чем я ошибаюсь, я сочту себя в высшей степени Вам обязанным и засвидетельствую, по исправлении, что я пребываю, Сударыня, Вашего Высочества нижайшим и преданнейшим слугою, Декарт
18 августа 1645 г.
…Я высказал раньше, что, по моему мнению, должен был Сенека говорить в своей книге; теперь я разберу, что он сообщает. Я отмечу вообще только три положения: во‐первых, он пытается обосновать понятие высшего блага и дает последнему различные определения; во‐вторых, он возражает против мнений Эпикура; в‐третьих, он отвечает тем, кто упрекает философов в том, что они не живут согласно предписаниям, ими самими указанным. Но чтобы ближе видеть, как он трактует эти вещи, я немного задержусь на каждой из глав.
В первой он порицает лиц, следующих обычаю и примеру больше, чем рассудку. «Никогда они не судят о жизни, всегда верят», – говорит он. Однако он одобряет, что берут советы у тех, кого почитают за особенных мудрецов; но он желает, чтобы пользовались и собственным суждением, испытывая свои мнения. В этом я вполне придерживаюсь его взгляда; ведь если многие не в состоянии найти сами правильную дорогу, то нет все-таки никого, кто не мог бы ее достаточно распознать, раз она будет ясно открыта кем-либо другим; и каков бы ни был человек, он склонен удовлетворяться познанием этих дорог и думать, что его мнения относительно морали лучшие, какие можно иметь, когда он вместо того, чтобы позволить себе слепо следовать примеру, позаботится изыскать советы наиболее умных лиц и воспользуется всеми силами своей души, чтобы испытать, чему должно следовать. Но хотя Сенека и изощряется здесь в украшении своего красноречия, он не всегда вполне удачно выражает свою мысль; например, когда он говорит: «мы оздоровим себя, если только отделимся от толпы» (а cactu), то кажется, будто он поучает, что достаточно экстравагантности, чтобы стать мудрым, а это не является его намерением. Во второй главе он только иными словами повторяет то, что высказал в первой; он лишь прибавляет, что принимаемое обыкновенно за благо не есть таковое. Затем, в третьей главе, затратив много излишних словечек, он высказывает, наконец, свое мнение относительно высшего блага, а именно, что «оно соответствует вещам природы», что «мудростью будет сообразоваться с его законом и примером» и что «блаженная жизнь заключается в соответствии своей природе». Все эти выражения кажутся мне очень темными; несомненно, что под природой он не подразумевает естественных наклонностей, видя, что они влекут нас к чувственности, против которой говорит Сенека; в дальнейшем его рассуждение дает основание полагать, что под «природою вещей» он понимает порядок, установленный Богом относительно всего сущего в мире, и что, полагая этот порядок как неизменный и независимый от нашей воли, он говорит: «соответствовать природе вещей и согласоваться с его (блага) законом и примером является мудростью», то есть мудростью будет успокаивать себя порядком вещей и делать это потому, что мы, по-видимому, для него созданы; говоря по-христиански, мудростью будет поручение себя Божьей воле и следование ей по всех наших поступках; выражение «блаженная жизнь заключается в соответствии своей природе» и означает, что блаженство состоит в следовании порядку природы и принятии в хорошую сторону всего, что с нами случается. Это не выражает почти ничего, и не видно полной связи с тем, что Сенека невоздержно выразил раньше, а именно, что это блаженство не может наступить иначе как «при здоровом рассудке и т. д.», если не значит также, что «жить согласно природе» – это жить, следуя истинному рассудку. В четвертой и пятой главах он дает несколько иных определений высшего блага, которые имеют известное отношение к смыслу первого определения, но ни одно из них не выражает его удовлетворительно; и само их различие свидетельствует, что Сенека не ясно разумел то, что хотел сказать; ведь, чем лучше знают что-либо, тем более склонны выражать свое знание одинаковым образом. Наиболее согласное с моими взглядами находится в пятой главе, где он говорит, что «блажен тот, кто ничего не желает и не боится до милости разума» и что «блаженная жизнь есть жизнь, у