правильное пользование рассудком в жизненном поведении состоит только в бесстрастном испытании и обсуждении ценности всяких совершенств, как тела, так и духа, которые могут быть добыты нашим поведением, с тем чтобы, будучи обыкновенно принуждены лишаться одних благ ради приобретения других, мы всегда выбирали наилучшие. А так как совершенства тела менее значащие, то, можно вообще сказать, есть средство стать счастливым и без них. Однако я отнюдь не держусь того мнения, что их должно презирать или что следует даже уклоняться от страстей; достаточно подчинять их рассудку, а когда их так приручат, они станут тем полезнее, чем ближе к крайности. Я никогда не впаду в бóльшую чрезмерность, чем в той страсти, которая требует от меня уважения и преданности, какими я Вам обязан, и которая делает меня, Сударыня, Вашего Высочества нижайшим и преданнейшим слугою,
Декарт
15 сентября 1645 г.
Сударыня!
Ваше Высочество так точно отметили все причины, помешавшие Сенеке ясно выразить свое мнение касательно высшего блага, и взяли труд столь заботливо прочесть книгу, что я опасаюсь показаться докучливым, продолжая разбор всех глав по порядку, и боюсь замешкаться с ответом на трудные вопросы, какие Вы пожелали предложить, относительно средств укреплять рассудок ради выбора наилучшего во всех жизненных поступках. Вот почему, не задерживаясь над Сенекой, я попытаюсь только изложить свое личное мнение по данному предмету. Возможно, мне кажется, иметь в качестве таких средств только две вещи, требуемые для постоянного расположения к правильному суждению: одна – познание истины, а другая – привычка вспоминать об этом познании и успокаиваться на нем всякий раз, как случай потребует того. Но так как только Бог все в совершенстве знает, то нужно чтобы мы удовлетворялись познанием того, что наиболее необходимо нам.
Первое из таких знаний – это то, что существует единый Бог, от которого все зависит, совершенство которого бесконечно, власть безмерна и повеления нерушимы: это знание научает нас принимать в хорошую сторону все, случающееся с нами, как если бы все ниспосылалось от Бога, и так как истинным объектом любви является совершенство, то, когда мы возвышаем наш дух, чтобы рассматривать его таковым, как оно есть, мы естественно склоняемся так любить Бога, что даже извлекаем радость из наших страданий, думая, что по Его воле получили их.
Второе, что должно знать, – это природу нашей души, поскольку душа бестелесна, много важнее тела и способна наслаждаться бесконечным множеством удовольствий, вовсе не находимых в этой жизни: это препятствует нам бояться смерти и так отрывает нас от привязанности к окружающему, что мы с презреньем смотрим на все, подвластное судьбе. Этому хорошо может также служить достойное обсуждение божьих дел и та глубокая идея о протяжении мира, которую я попытался изложить в третьей книге моих «Начал»: ведь если представят, что за небесным сводом существуют только призрачные пространства и что небесная сфера создана только к услугам земли, а земля к услугам человека, то окажутся склонны думать, что эта земля – наше главное жилище, а эта жизнь – лучшее, что мы имеем; и вместо познания действительно присущих нам совершенств, припишут другим созданьям несовершенства, каких они не имеют, дабы подняться над ними; а приняв нелепое предположение, пожелают стать советниками Бога и взять обязанность руководить миром, что порождает бесконечное количество пустых тревог и досад. Помимо познания благости Бога, бессмертия наших душ и величия Вселенной, есть еще одна истина, познание которой мне кажется весьма полезным; истина эта такова: хотя каждый из нас является личностью, обособленной от других и такой, следовательно, интересы которой отличны от интересов прочего мира, однако всякий должен мыслить, что существует не он один и что, в конце концов, он является частицей Земли, данного государства, общества, семьи, с которыми он связан местом жительства, речью, родством. И следует отдавать предпочтение интересам целого, к которому принадлежат, сравнительно с интересами частного лица; но здесь должны соблюдаться умеренность и осторожность, ибо безумием будет впасть в большое бедствие ради заботы о незначительном благе родных или своей страны; если человек сам по себе стоит больше, чем весь остальной город, то неразумно погибать самому ради спасения города. Но когда все относят к себе, то не страшатся причинять другим много вреда из-за своих незначительных удобств и не имеют ни истинной дружбы, ни верности, ни вообще какой-либо добродетели; напротив, рассматривая себя как частицу общества (du public), находят удовольствие делить всем добро и даже не боятся подвергнуть опасности свою жизнь, чтобы услужить другому, когда к этому представится случай; желали бы потерять свою душу, если это возможно, ради спасения других. Такой взгляд является источником и началом всех наиболее героичных поступков людей; те же, кто из тщеславия подвергает себя риску смерти, рассчитывая на похвалу, или по бестолковости, или не сознавая опасности, – такие лица, по моему мнению, скорее нравятся, чем ценятся нами. Но когда кто-либо идет на смерть, полагая в этом свой долг, или даже когда он страдает от известного зла ради доставления блага другим, хотя, быть может, и не рассуждая, что это делается им из-за предпочтения общества себе, он, однако, делает это именно в силу такого рассуждения, смутно представляющегося его мысли.
И люди естественно склонны так рассуждать, когда постигнут и полюбят Бога как должно, ведь, во всем поручая себя его воле, освобождаются от личных интересов и имеют одну только страсть – делать приятное Ему, вследствие чего обладают душевным удовлетворением и довольством, несравненно более ценными, чем все маленькие преходящие наслаждения, зависящие от чувств.
Сверх этих истин, отвечающих вообще всем нашим поступкам, должно также знать и многие другие, более частные. Из них главнейшие, мне кажется, те, которые отмечены в предыдущем письме…[48]
Я могу прибавить сюда еще, что нужно также особо распознать все нравы местностей, где мы обитаем, чтобы знать, до каких пределов должно им следовать. И хотя мы не можем иметь достоверных свидетельств обо всем, мы должны тем не менее разделять и принимать наиболее правдоподобные мнения касательно всего, составляющего жизненный обиход, с тем чтобы, когда назреет время, мы не оказались в нерешительности. Одна только нерешительность причиняет сожаление и раскаяние. Наконец, выше я сказал, что помимо познания истины требуется также привычка к постоянному расположению правильно судить. Так как мы не в состоянии непрерывно внимать одному и тому же, как бы ни были ясны и очевидны доводы, убедившие нас перед тем в известных истинах, то мы в силу ложной видимости можем, позднее, отступать от принятого нами, если только путем долгого и частого размышления не запечатлеем в нашей душе данной вещи так, что она обратится в привычку. И в этом смысле основательно говорят в школьной философии, что добродетели суть привычки, так как, в конце концов, прегрешают против познания того, что должно делать, не по недостатку теории, а по недостатку практики, то есть по недостатку прочной привычки полагаться на это знание, и так как, исследуя эти истины, я также укрепляю в себе привычку, то я особенно обязан Вашему Высочеству, что Вы позволяете ее поддерживать, и для меня нет ничего, чем я мог бы лучше заполнить свой досуг, как те страницы, где я могу свидетельствовать, что пребываю
Вашего Высочества нижайшим и преданнейшим слугою,
Декарт
6 октября 1645 г.
Сударыня, Иногда я задумывался, что лучше: быть ли веселым и довольным, воображая блага, которыми обладаешь, лучшими и более значительными, чем они есть, и не зная или не останавливаясь мыслью на благах, которых недостает, либо обладать рассудительностью и знанием истинной цены тех и других благ и становиться печальным. Если бы я думал, что высшее благо представляет собой наслаждение, я не сомневался бы, что следует стараться быть веселым, какой бы ценою это ни достигалось, и одобрял бы грубость тех, кто находит удовольствие в вине и кружит себе голову табаком. Но я делаю различие между высшим благом, состоящим в упражнении добродетели или, что то же, в обладании всеми благами, приобретение которых зависит от нашей свободной воли, и между душевным удовлетворением, сопровождающим такое приобретение. Вот почему, видя, что величайшим преимуществом является познание истины, если бы даже оно клонилось к нашей невыгоде, чем незнание ее, я утверждаю, что лучше быть менее веселым и иметь больше знания. Между прочим, не всегда при наибольшей веселости обладают удовлетворением; напротив, крупнейшие наслаждения обычно протекают в задумчивости и серьезности, и только посредственные и преходящие сопровождаются смехом. Также я вовсе не одобряю стараний обмануть себя, успокаиваясь на ложных представлениях; всякое удовольствие, возникающее отсюда, может касаться только поверхности души, испытывающей в то же время внутреннюю скорбь от сознания ложности представлений. И хотя могло бы случиться, что закружатся в беспрерывном веселье, вовсе того не сознавая, однако не приобретут в силу этого блаженства, о котором идет речь, ибо последнее должно зависеть от нашего поведения, а то, первое, исходит только от счастья. Когда же имеют разные и одинаково правильные соображения, одни из которых склоняют быть довольными, а другие в том препятствуют, то мне кажется, что благоразумнее будет обращаться к тем соображениям, которые доставляют нам удовлетворение; а в силу того, что в мире вещи таковы, что их можно рассматривать и с той стороны, которая показывает их хорошими, и с иной, где замечаются недостатки, я полагаю, что если в чем-либо нужно пользоваться ловкостью, так это главным образом в рассмотрении вещей с точек зрения, наиболее клонящихся к нашей выгоде, лишь бы последняя нас не обманула.