Все это так очевидно, знают об этом даже маленькие дети. Но когда речь идет о том, что именно ты должен отправиться в мир, где нет магнитных дорог и уютных кафе, а есть неизученная и опасная флора и фауна… Не в экспедицию, не ради приобретения коэффициентных заслуг, а навсегда. Да и служить там придется не 15, а все 30 часов в неделю, и синекуру для Службы не найдешь, надо вкалывать везде в полную силу. Нет, мы не инды9, мы все понимаем про необходимость жить для общества, но ведь столько разных объяснений, почему каждый из нас не готов улететь с Земли.
Впрочем, кто-нибудь найдется. Я, наверное, нет, у меня здесь слишком много дел — но кто-нибудь найдется. Набирают же колонистов.
Мне же для начала надо выяснить, стоит ли это общество того, чтобы ради него жить.
Я сошел в Кузине — поезд остановился на центральной платформе. Мать встречала меня, я увидел ее издали — и не поймешь, что ей за восемьдесят: спортивная фигурка, пестрое пончо, светлые волосы раскиданы по плечам, лицо женщины «второй половины жизни». Сейчас все так, понятие старости потеряло смысл, у нас теперь есть только люди молодые и зрелые.
Настоящая старость начинается за сто лет или даже позже.
И все же у меня почему-то защемило сердце при виде мамы.
Рядом с ней сидел большой белый пудель Чарли, увидев меня, он вскочил и вежливо завилял хвостом.
Мама побежала мне навстречу. Мы обнялись. Конечно, мы уже виделись в санатории, мать приезжала ко мне, я знал обо всех обстоятельствах ее жизни — нога практически не болит, у подруги Гульнары родился правнук, Чарли научился таскать колбасу из коквинера10; с осени маму пригласили опять читать лекции в Уральском Философском Клубе. И она тоже знала о моих делах — хотя в последние месяцы все они сводились к тому, насколько я научился двигать ногами, вставать, плавать, ходить…
— Сташю, ты можешь сразу пойти к себе, если хочешь. Как я уже говорила, твоя квартира от меня недалеко. Так удобнее. Но я приготовила бигос…
— Пошли-пошли, — я забросил рюкзак на сиденье электропузыря. Целый ряд ярких пузырей стоял у вокзала в ожидании желающих ехать. Мама села на место водителя и небрежно пощелкала старинной клавиатурой, настраивая автопилот. Машина с громким чпоком оторвалась от зарядного столбика и покатила по выделенной дорожке.
Идиллическая картина — мать хочет накормить сына привычной домашней кухней. Вот только мать сроду не готовила ничего, и все время, которое я в детстве проводил с ней, мы питались из автомата или в кафе. Это было неплохо, я ничего не говорю. Но теперь она увлеклась готовкой не на шутку— атавизмы, что ли, всплывают под старость, память предков? Изображает из себя традиционную бабушку, вот только не понять, какой традиции — то русские блюда приготовит, то польские, а то вообще мексиканские.
Я очень давно не жил в Кузине. Вначале — учеба в Ленинграде, потом станция Патруля на Алтае, затем Церера. Как же много здесь изменилось за эти годы… Я прилип к прозрачному стеклу — кажется, на город наступал лес, здания все больше скрывались за густыми рощами. Вот это да — бывшую ТЭЦ у речки наконец снесли, и теперь до самой Кузинки простиралось широкое поле, по краю все усыпанное незабудками. Май… Мне захотелось немедленно выйти и нарвать незабудок. Глупости, времени у меня еще много, да и зачем портить красоту.
— А что здесь будут строить? — спросил я. Мать точно в курсе всего, что происходит вокруг, она вечно такая активная.
— Ничего, — ответила она, — сейчас же новый тренд — биотопы. Будем жить на лоне природы.
Чарли просунул морду ко мне с заднего сиденья и с чувством лизнул в ухо.
Пузырь съехал с эстакады у знакомого дома. Сейчас многие стоят на очереди на получение отдельного домика, маме, вероятно, дали бы вне очереди. Но она сохранила ту же квартиру, в которой мы жили во времена моего детства — правда, тогда она часто уезжала.
Никогда не понимал любителей отдельных домиков, называющих многоквартирные дома «человейниками». Ну хорошо, так еще можно назвать здания 20—21 веков, похожие на соты. Но сейчас дома даже выглядят совсем иначе. И с соседями ты можешь встретиться только в нижнем холле. Очень просторном, с зимним садом, с дверцами в фитнесс-центр, бассейн, кафе, ясли-сад для детей.
Сейчас здесь никого не было. Мы подошли к ряду лифтов, и вскоре кабинка раскрылась, выпуская нас в коридорчик прямо перед нашей старой квартирой.
Все как в детстве. Даже старая пальма — или это новая в том же горшке, белом с зелеными полосками, с щербинкой наверху? Коврик разве что коричневый, а раньше лежал зеленый.
Двери разъехались перед нами.
— Устал? Посмотри пока квартиру, а я все разогрею! — маме нравилась роль хозяюшки. В сопровождении Чарли я обошел комнаты. В моей старой ничего не изменилось с тех пор, как я был старшеклассником — даже трехмерная интерактивная карта мира по-прежнему висела на стене. Мать мне посоветовала, помню, ее повесить, когда мне было лет десять — «помогает представлять, где и что находится». Кровать, полукруг рабочего стола, кресло, ниша с вещами — наверное, там даже мое старое барахло сложено до сих пор.
Ну надо же!
Все остальное мама перестроила, конечно. Дизайн гостиной вполне современный, по псевдокаменной стенке струится вода, вьется тенелюбивая зелень; по полу из зеленого ворса — под травку, ползет пылесос; а вот и совсем новенькое — к квартире теперь пристроен сад-балкон, ну понятно, это для собаки, Чарли может в любой момент выскочить, сделать дела, погулять. Раньше мы животных не держали — я жил в ШК и не очень интересовался зверьем, мама в постоянных разъездах.
Из старого — только стеллаж с бумажными книгами, мама коллекционировала эту древность зачем-то, все никак не могла расстаться, да и книги были, видимо, скорее, сувенирами на память — немецкие, польские, русские, преимущественно марксистская либо историческая литература. В стеллаж был встроен сейф, тоже хорошо мне знакомый, теперь он для общего антуража был обит деревом, а раньше сверкал голыми металлическими стенками. В этом сейфе мама всегда хранила оружие.
В ее спальню я заглядывать не стал, должна же быть какая-то приватная сфера. Захочет — сама покажет.
Бигос оказался вполне неплохим, хотя мне сложно оценивать — не знаток. У мамы теперь стоял не только коквинер, а полноценная кухня, с деревянной столешницей, горкой с рядами специй, набором кухонных причиндалов, примагниченных к стене. Ну да, она же теперь кулинарией увлекается. И столовую часть переделала — раньше у нас был прозрачный сиреневый стол и стулья, теперь все деревянное, натуральное, скамья с полосатым ковриком. Тоже к корням возвращается.
Теперь я видел у нее на лице морщинки. Лифтингом она явно не увлекалась. Но в целом выглядела неплохо, никаких обвислостей, движения легкие, плавные. Видно, что и суставы в порядке, и гибкость сохранена. Мысленно я сделал заключение, что беспокоиться о здоровье мамы пока не надо.
— Ну и чем ты теперь хочешь заняться? — спросила она вскользь, жестом включая чайник. Неизменные традиции, конечно же. Как же не попить чаю?
— Я пока сделаю перерыв по Службе.
— Ну да, у тебя же пока что и больничный, насколько я понимаю, полгода — это минимум при такой травме.
Я улыбнулся.
— Кроме того, я работал на коэффициэнтном месте все-таки. И рабочая неделя у нас была сорок часов. Так что почти восемь с половиной тысяч часов Службы у меня на счету. Десять лет можно абсолютно никаких долгов обществу не отдавать. Да еще до Цереры полтора года сверхурочных накопилось.
Мама вздохнула.
— Эх… когда Службу ввели, я еще была в рабочем возрасте, но мне закрыли счет после первого года. Так и не могу понять, как это для людей ощущается — тяжело? Напряжно? Как обязаловка?
— Да в общем, нет, — я пожал плечами, — в принципе, я не хотел бы жить без Службы. И для многих она совпадает с любимым делом.
— А для тебя? Разве салверство…
— Не знаю. Не могу сказать, чтобы я не любил эту работу, или что я для нее не гожусь. Наверное, это мое… Но иногда думаешь — и что, вот это все? Все, для чего я живу? А для чего — я пока понять так и не смог.
— Ты же музыкой увлекался, — вспомнила мать. Я улыбнулся.
— Моцарта из меня точно не выйдет.
— А игры?
— Мам, ну кто не играет? Каждый второй либо в реале, либо в онлайне ролевик.
Мы не стали продолжать дискуссию о смысле жизни. Мать больше интересовало, что я намерен делать здесь, в Кузине.
— Ты же о чем-то думал, что-то планировал… Конечно, я очень рада, что ты будешь рядом со мной. С твоей Церерой мы не могли даже перезваниваться, и это ужасно просто! Но все-таки интересно… просто потянуло к корням?
— В общем, да.
Это было трудно объяснить. Мать внимательно смотрела на меня. Она проницательный человек. Умеет, блин, допросы вести. Мне казалось, она догадывается, что дело здесь не только в желании покалеченного человека вернуться к родному дому.
— Понимаешь, — сказал я, — за последнее время… так вышло, что мне надо во многом разобраться. В нашем мире. В том, как все устроено… в истории, почему все так произошло, а не иначе. Здесь, в Кузине мне все знакомо. Я хорошо знаю и помню эти легенды, я вырос на них. Да и ты — ты можешь тоже что-то подсказать, помочь. Хочу понять, как это все происходило. И исходя из этого понять современный мир. Мне кажется, здесь это выйдет лучше всего.
— Ну что ж, стараться понять — это похвальное занятие. Хорошая работа. Ты знаешь, когда вводили Службу, ведь не случайно разделили эти два понятия — служба и работа. Раньше работой называлось только то, за что платили деньги, ну или уже после революции — за то, за что ставили на снабжение. А теперь это стали называть Службой. А работа…
— Работа — это то, ради чего человек живет, — кивнул я, — я в курсе, мам, мы в школе это все очень хорошо разбирали. Это активность по отношению к окружающему миру, себе самому… Читать книгу — это работа, проводить время с близким человеком — работа; тренировать тело — работа. Все, что уменьшает количество энтропии — работа. А что ее увеличивает — как правило, нет. К работе никто не может принудить, но она — смысл жизни и ее содержание. Ты, кажется, до сих пор беспокоишься, не планирую ли я лежать на диване и плевать в потолок, увеличивая мировую энтропию?