В Зоне Развития эта послевоенная ситуация так и не изменилась. Жители Кракова, рабочие и безработные, были почти никак не защищены от криминала, правда, не было запрещено и владение оружием — но у бандитов с оружием было получше. Каждый защищался как мог, часто жители одного дома или квартала устраивали себе охрану, покупали сторожевых собак, автоматы, дежурили по очереди.
Иная ситуация была только в центре — там жили туристы из Федерации, владельцы бизнесов и высокооплачиваемый высший персонал Новой Хуты. В центр Кракова можно было попасть только по пропуску, через турникет, а многих еще и обыскивали. Вот для охраны этого островка благополучия и была создана Национальная Гвардия, так обычно бывало в Зоне Развития. Эта же Нацгвардия дежурила и на самом заводе, предотвращая кражи и бунты. Охрана простых граждан нацгвардейцев не интересовала совершенно. Они даже не появлялись в жилых районах Новой Хуты. И вот теперь внезапно мы наблюдали в «Сером Кабане» целое столпотворение нацгвардейцев в новенькой бронеформе, хорошо вооруженных как нелетальными, так и вполне убийственными видами оружия. Четверо у стойки, человек шесть рассыпаны за столиками, двое у двери.
Мне было ясно, что противостоять им силовым путем нельзя. Но и уходить сразу же — как-то не очень.
— Позволите мне поговорить самой с этими господами? — Янек кивнул, и мы подошли к капитану нацгвардейцев у стойки.
— В чем дело, офицер? — спросила я, — мы что-нибудь нарушаем?
— Да, нарушаете, — раздраженно буркнул нацгвардеец, — незаконные собрания у нас запрещены.
— Первый раз слышу… а как договориться, чтобы все было по закону?
— А никак! — разозлился капитан, — все быстренько пиво оплатили и свалили отсюда. Распоряжение руководства завода. Больше никаких сборищ в «Кабане» не разрешается.
— У нас нет никаких сборищ. Мы пришли в выходной выпить пива и отдохнуть, и имеем на это право!
— Слушай, шлюха, — капитан угрожающе нагнулся ко мне, — даю вам пять минут, и чтобы никого из ваших здесь не было. Если через пять минут вы еще здесь будете сидеть… пеняйте на себя! — он демонстративно взглянул на свой комм, — время пошло.
Я подошла к своим. Страшно не было нисколько, но немного досадно, что ситуация развивается не по плану. Разумеется, мы изучали и подобные ситуации, и действовала я ровно так, как нас учили.
Я обратилась к своему кружку. Сегодня нас было восемнадцать человек, из них четырнадцать — довольно крепкие мужчины. Наверное, у кого-то из них были припрятаны ножи, кастеты или даже какой-то огнестрел. Но против Нацгвардии мы, понятно, не сила.
— Товарищи, что будем делать? — спросила я. — Предлагаю организованно выйти и решить, где мы будем собираться в следующий раз.
— Да пошли они на фиг! — закричал Бруно, и все зашумели; я заметила, что народ довольно-таки озлоблен, и на предложение организованно выйти не реагирует. Что ж, раз так, мы приобретем боевой опыт. Пусть даже неудачный.
— Они нас выкинут отсюда, — заметила я, — а может, и закроют.
— Да еще кто кого выкинет!
…Сташю молчал и посматривал на меня. Однажды — в месяцы наших бесплодных одиноких бдений над «Капиталом» — он провожал меня домой и имел возможность убедиться в моих способностях. Он всегда меня провожал: в нашем районе одинокой молодой женщине ходить небезопасно. И как-то мы действительно нарвались на гопников, их было шесть человек. Нож я с собой не носила, но были у меня за поясом самодельные нунчаки. Гопники сразу схватили Сташю, вытащили кошелек и попытались что-то сделать со мной. Конечно, без всякого успеха, все-таки меня обучали в профшколе КБР, да и военный опыт имеется. Через пять минут двое корчились, держась за пах, один — за глаз, еще один — за живот, я обезвредила их всех окончательно ударами по затылку и побежала догонять сволочей, которые прихватили кошелек Сташа. Кошелек мне удалось вернуть. С тех пор Сташю стал относиться ко мне с каким-то благоговением, и сейчас, похоже, ожидал, что я раскидаю всех нацгвардейцев.
Этого я, конечно, не могла. Рабочие начали угрожающе подниматься с мест, и нацгвардейцы пошли в атаку, не дожидаясь истечения пятиминутного срока. У них было два свч-излучателя, противная штука, я попала под луч несколько раз, ощущения — как в огонь прыгнуть, а на коже ничего не остается. Этими излучателями они нас буквально загнали в угол, помогая себе шокерами, и стали выхватывать из толпы одного за другим, сразу пакуя в наручники и выпинывая наружу. Я попыталась уйти от задержания, и наверное, смогла бы, но они уже поймали Сташю, швырнули на пол и начали месить ногами и дубинками. Я попыталась его вытащить, но тут попала под СВЧ и через несколько секунд потеряла сознание от дикой боли.
Очнулась я уже в машине нацгвардии на полу. Вокруг меня раздавались стоны и ругательства — многим хорошо досталось. Я сцепила зубы, села и огляделась вокруг. Сташю с окровавленным лицом сидел у стенки. Все были в наручниках.
— Эй, Леа, ты жива? Ползи сюда! — это был опять Бруно, которого я определила как несомненного лидера.
— Курва мать, Бруно! Я же говорила, надо организованно, мать твою, выходить! В следующий раз делай, как я говорю!
— Ладно тебе… че, помяли тебя?
— Да нормально все. А у тебя как?
Вскоре нас привезли на улицу Лемпицкого, там были казармы Нацгвардии, и еще собственная каталажка. Разделения на женские и мужские помещения там, видимо, не было, и меня толкнули в одну камеру со всеми. Народ был весь в разных чувствах — кто перепуганный, кто озлобленный, кого уже сильно избили. Я встала, подняла руку.
— Товарищи! Давайте тихо. Во-первых, не надо бояться. Нас отпустят. Во-вторых, в следующий раз не хрен связываться с нацгвардией без оружия.
— Откуда ты знаешь, что отпустят? — спросил вихрастый Анджей. Я пожала плечами. Вообще-то, конечно, я этого не знала, но предполагала — сажать в тюрьму за пребывание в кабаке немного странно, серьезного сопротивления мы не оказали; перебить нас всех — все-таки это был бы уже беспредел, не типичный для данного места и времени. Я предполагала, что нас отпустят, но конечно, проведут сначала основательную воспитательную работу.
Так и случилось. Минут через пятнадцать из камеры забрали Бруно и Стефана. Народ, похоже, совсем пал духом. Я чувствовала, что нужно что-то сделать — но так, чтобы не дразнить нацгадов. Я и так ощущала вину за то, что допустила эту ситуацию, — люди пострадают, и мне не хотелось, чтобы кто-то пострадал еще больше.
— А давайте все-таки занятие проведем, — предложила я. Анджей мигом навел порядок.
— А ну, тихо! Сели все!
И ребята уселись на пол, и я, скрестив ноги, выпрямилась в позе лотоса и начала.
— В общем, сегодня у нас должно было быть второе занятие. Как вы уже слышали на первом, Карл Маркс примерно 200 лет назад написал труд «Капитал», в этом труде объясняется, что существует два класса — буржуазия и пролетариат. У буржуазии есть средства производства — например, здания, станки, машины. У пролетариата ничего нет, кроме собственных рук, и эти рабочие руки мы вынуждены продавать, чтобы заработать на жизнь… Теперь о том, как происходит сам процесс обогащения капиталиста за счет рабочего. Я вам расскажу, что такое прибавочная стоимость.
…Это было самое безумное занятие, которое я провела в жизни. Минут через двадцать дверь открылась, и на пол швырнули Бруно и Стефана, оба стонали и страшно матерились. Взамен нацгады забрали еще двоих: Анджея и Сташю. Раненым оказали помощь, насколько это было можно — дали напиться воды, вода у нас была тепловатая, железистая, из крана на стене. Больше никаких возможностей у нас и не было. После этого от меня потребовали продолжения — всем было страшно просто так сидеть и ждать, пока их заберут. И вот я рассказывала о прибавочной стоимости, об эксплуатации, еще о чем-то там, кто-то даже задавал вопросы, и всем было ну очень интересно. Потому что иначе стало бы слишком страшно. И через некоторые промежутки времени нацгады открывали дверь и возвращали нам товарищей, в разной степени избитых. Я осматривала их — были в основном ссадины и синяки, но также переломы ребер, какие-то жуткие раны в области паха, у кого-то сломали челюсть… помочь я ничем не могла, даже перевязать было нечем. И мы продолжали это безумное занятие. Сташю вернулся довольно быстро, а вот Анджея совсем не вернули, так мы его больше и не увидели. Наконец занятие закончилось, да и большая часть слушателей была уже не в состоянии ничего воспринимать. Тогда нацгады вызвали меня.
Я думала об этом и мысленно морально готовилась. Ничего страшного, рабочая ситуация. Я была единственной женщиной здесь, и в таких ситуациях можно ожидать всякого. Но к счастью, самого страшного не произошло. Меня только побили, как и всех — дубинкой, кулаком в лицо, в живот, по чему попало, и потыкали шокером. Это было нестерпимо больно, омерзительно, я испытываю ужас перед такими ситуациями — когда ты ничего не можешь сделать. Но они не применяли ментоскопа (сомневаюсь, что у них вообще было такое оборудование), и это уже облегчало ситуацию. В конце меня кто-то слишком сильно стукнул по голове, и я потеряла сознание.
Так что в камеру они меня все-таки потащили волоком. Ссадины, синяки и красные пятна от шокера остались в изобилии, но в целом могло быть и намного хуже. И все равно мне было тошно, омерзительно. В побоях самое худшее ведь не боль, а то, как с тобой это делают. Что говорят тебе при этом. В какую слизь ты превращаешься. Нет, не могу до сих пор даже думать об этом в подробностях.
Никаких сил у меня не было. Я сказала, что у меня все болит, свернулась в клубок и забилась в угол. Так было противно — не хотелось жить. И я вспомнила Бинха, мне показалось, что он сидит рядом, держит меня за руку. И все-все понимает. И только тогда я стала потихоньку возвращаться к жизни. Вспомнила, что у меня есть ответственность. Что рядом со мной люди.
Наутро всех нас отпустили. Кроме Анджея — его так и не было. Мы пошли узнавать, что случилось — я держалась позади остальных, мне было омерзит