— Но это же все страшные фрики, разве нет?
— Верно. Они не совершат революции. Но когда она все-таки произойдет — теперь уже очевидно, с помощью внешних сил — нам понадобится любой здоровый человек. Я готовлю почву для будущего переустройства.
Бинх, разумеется, был бесконечно прав. Но тогда это произвело на меня тяжелое впечатление. И сама его работа показалась страшной и неблагодарной. Не столь опасной, как в моем случае — сколь муторной и противной. Я бы ни за что не хотела поменяться с ним местами. И еще угнетал тот факт, что фактически население Федерации никогда не придет к революционным преобразованиям само по себе, и мне казалось некрасивым, что придется вторгнуться в это пространство, завоевать обычным путем… разве революция — не естественное дело угнетенных, разве не они сами должны покончить со своими угнетателями? И если это будет не так — каким образом мы объясним этим людям, что освободили их. Освободили — от чего? От приятного трудового энтузиазма и бурного потребления? От наркотиков? — ну да… Но если у людей нет воли и стремления избавиться от наркотической зависимости — то это принудительное лечение.
С такими тяжелыми и неприятными ощущениями я вернулась в уже родной Краков, где все было благополучно, все развивалось как по учебнику научного коммунизма — рабочие, да еще индустриальной сферы (ибо другие сферы в Кракове были страшно недоразвиты), готовые свергнуть гнет капитала и пойти войной против угнетателей. Где меня уже не ждал Станислав — но зато ожидали десятки других, верных и любимых товарищей.
Станислав Чон, Кузин, год 032 КЭ.
Глава 9. Бегу из дома — ГСО — Ева
Жизнь с Ершом и Стрекозой оказалась еще сложнее, чем с одним только Ершом.
Супруги устроились в гостиной — я все-таки заказал им диван побольше. Стрекоза оказалась очень хозяйственной девушкой, каждый день она запускала робота-уборщика и принималась лазать на стулья и уничтожать несуществующую пыль на рамах и бортиках мебели какой-то специальной маленькой щеткой-пылесосом — уму непостижимо, но эта щетка хранилась у нее в рюкзаке. Она натирала шкафы специальной политурой. В комнате постоянно царили прекрасные цветочные запахи, на окне появились настоящие вышитые занавесочки, а полки на кухне и в гостиной Стрекоза то и дело перебирала и мыла. Похоже, все это было ее хобби. Она же взяла на себя в основном и готовку, и мастерила не менее замысловатые и сложные блюда, чем Ерш.
Из вежливости я иногда садился к ним за стол. Стрекоза накрывала великолепно, с салфетками и цветами, и потом усаживалась, вся чистенькая, в домостроевской юбке и белой блузке, благоухающая редкими духами (откуда? Меня они не просили заказывать…) Я смотрел на нее и поражался этому контрасту — нонконформизм, эпатажная арт-группа, готовность совокупляться голыми на глазах у толпы — и вот такая примерная женушка и хозяйка, будто из середины 20-го века.
— Ну, с богом, — произнес Ерш, разливая по бокалам рябиновку. Я с тоской подумал, что здоровый образ жизни мне давно уже не светит. Надо проверить биохимию, боюсь, что я основательно подзапустил себя — и это тогда, когда организму остро необходимо восстановление.
— Ты, наверное, еще не знаешь, — я обратился к Стрекозе, — Ерш ведь не рассказал? У нас намечена встреча с одной знакомой. Она член городского совета.
— Нет, не рассказал! — Стрекоза посмотрела на мужа. Тот лишь скривился и махнул рукой. Стрекоза обратила темные глаза ко мне.
— Это было бы хорошо! Я так хочу наконец устроиться…
— Ну мы же уже начинали об этом! — раздраженно буркнул Витька, — Давайте лучше выпьем! За встречу!
Мы выпили за встречу. Я все-таки оставил половину наливки в бокале. Стрекоза приготовила пасту с каким-то умопомрачительным песто, оливки с козьим сыром, фаршированные маленькие перцы — этак в Кузине и в ресторане не готовят. Некоторое время мы молча ели.
— А что это за знакомая? — уточнила Стрекоза.
— Моя одноклассница. Дина Астахова. Не волнуйтесь, она настроена только помочь, я предупредил.
— Мы, знаешь, уже столько всяких помощников видели, обращались уже… — Ерш вздохнул.
— Ну Ерш! Почему такой пессимизм? А может, в этот раз все нормально будет? Ты знаешь, мы так уже намучились! — доверительно поделилась со мной Стрекоза.
— А ты чего не допиваешь? — поинтересовался Ерш, — а ну, давайте-ка выпьем еще!
И долил мой бокал доверху.
— Давайте! — Стрекоза изящно взяла бокал, — за то, чтобы у нас все было хорошо! Чтобы нам вернули детей. И мы все вместе жили в собственном большом доме, и у нас были лошади!
Я лишь слегка отпил — уже достаточно, да и мучила совесть за то, что я не помогаю организму восстанавливаться после травмы. Ничего себе мечты у них, подумалось вяло. Большой собственный дом… на такие дома очередь, да и на очередь ставят лишь после скольких-то лет Службы. А я их в одной комнатке разместил. Это ведь даже несправедливо где-то — я занимаю целую комнату, и они вдвоем — тоже только комнату. Но свою я не могу им отдать, где я буду развешивать карточки по ГСО?
— Ну а почему нет? — заметил Витька, — ведь есть же люди… Вон Миясаки. Или Сегундо — пожалуйста, десятый в мировом Рейтинге, и все у него есть, и служить ему не надо.
— Сегундо же все-таки всемирно известный режиссер, — ляпнул я, и мне снова стало неловко. Витька молча смерил меня взглядом. Ну да, я сморозил. Группа «Бомба» тоже вроде как небезызвестна.
— На самом деле надо идти через экспертную комиссию, — веско произнес Ерш, — я сейчас веду переписку с одним экспертом по альтернативному искусству. Оценка экспертов в рейтинге значит многое.
Беседа у нас как-то не клеилась, я чувствовал, что говорить не о чем. Странно, ведь я в целом общительный человек, да и что сложного — вокруг все нормальные люди, с каждым можно о чем-нибудь потрепаться — не о Службе, не о работе, так о том же кино или музыке, да просто за жизнь. А вот с ними — как-то не могу.
— Спасибо тебе, — проникновенно произнесла Стрекоза, — ты нас приютил. Мы хоть отдохнем у тебя немного.
— Пойду, — я встал, — поработаю еще, пожалуй.
Я вернулся в свою комнату. Раскрыл уже шестой файл накопанных воспоминаний женщин, которые служили в ГСО и ушли. Некая Надежда, позывной Калуга. «Меня определили в четвертую роту». Странно, уже шестой — и все в четвертой роте! А из остальных что — не уходил никто? Или я искал плохо? Но ведь у Кэдзуко в статье перечисляются всего четыре случая, а я уже шесть нашел.
«У девушек роль с самого начала была вспомогательная. Автомат мне дали всего один раз, пострелять, а потом все. Мы выполняли за парней хозяйственные наряды, это надоедало — как работа. Айфон часто говорил: война — это, мол, не женское дело. Ну и что греха таить, действительно было страшно, и как-то даже спокойнее, что парни…»
За стеной зажужжал робот-пылесос. Никогда не замечал, чтобы он был таким громким! Наверное, особый режим?
— Ерш, неси свою одежду, я в стирку кину!
Тьфу ты. Отвлекает. Я уставился в текст. Читать было неприятно.
«Я сказала, что не затем пришла в ГСО. Айфон повернулся и молча вышел, а я пошла убирать снег. Когда я вернулась в казарму, меня ждали трое — Айфон, Лон и Леший. Ни слова не говоря, Айфон зажал мне рот, и они потащили меня в каморку, где у нас обычно наказанные сидели. Там стоял такой диван. Лон первым начал стаскивать с меня одежду…»
Я вздрогнул и едва не выронил пластину распечатки — за стеной загрохотала музыка. Они включили, похоже, синтезатор, и Ерш бурно аккомпанировал на моем итальянском инструменте. Сердце тоскливо заныло. Тьфу ты, ну что я за чудак на букву М, почему я такой мещанин, люди играют, жалко, что ли… Только вот работать я не могу, никак не сосредоточиться. Я вспомнил Центр — тихий читальный зал архива… Да, там нет, правда, моих карточек, но они же мне нужны не постоянно.
Я вскочил и стал натягивать приличные брюки — дома так и сидел в спортивных шортах.
Я рассчитывал, что Ева уже ушла из Центра — она обычно отрабатывала Службу до обеда. Иначе помехи будут не хуже, чем дома. Не тут-то было! Она, правда, собиралась уже уходить, но немедленно озарила меня улыбкой с ямочками и вызвалась проводить до зала.
С Евой я, по крайней мере, чувствовал себя легко и свободно. Она не рассуждала о высших материях экспертных комиссий, не была «артистом мирового уровня» и не благодарила меня за какие-то благодеяния. Мы поболтали о выставке роз, я покаялся, что так еще и не сходил, и пообещал сходить обязательно, ну или хотя бы точно-точно посмотреть все в субмире. Мелькнула мысль, что можно с мамой сходить, а то мы с ней мало времени проводим вместе. Перед дверью читального зала мы остановились — там внутри уже болтать нельзя, и продолжили интересную беседу. Я раза два порывался уйти, но все время находились новые темы. Я рассказал Еве о моих находках.
— Интересно, — она сморщила носик, — но мрачно как-то. Вот не люблю я грязь эту всю. Изнасилования, расстрелы. Я почему-то считала, знаешь, когда пошла на историю, что это такая легкая, приятная работа, за столом, сидишь себе, читаешь документы, сверяешь там что-то.
— А зачем ГСО выбрала как тему? — поддел я ее. — Уж куда хуже-то!
— Да я из-за Кэдзуко. Он мне ее чуть не насильно всучил, — пожаловалась Ева, — и с другой стороны, он мне все-таки помогает с диссером. Ну я там пишу про самоорганизацию, организацию снабжения, зачатки демократии… это интереснее, и это позитивно. Хотя у Кэдзуко вообще другой взгляд…
— Да я уже понял. Ну ладно, Ев, я пошел уже, а то ты тоже на репетицию опоздаешь…
— Слушай, Слав… а ты что вечером делаешь? — спросила Ева. Ну что за настырная дама!
Я посмотрел в ее голубые огромные глаза, обрамленные завитыми яркими ресницами. Представил вечер за запертой дверью, под какофонию из соседней комнаты…
Черт побери! Мы взрослые и свободные люди. Ева явно не из тех, кто будет ожидать вечной и неземной любви. У меня не было живого секса уже… нет, лучше даже не думать об этом.