Подъехала кибертележка с нашим заказом. Стейк оказался восхитительно сочным, а от вина я действительно расслабился. Через некоторое время обнаружил себя танцующим с Евой на пятачке, под медленную мелодию, покачиваться и время от времени делать какие-то фигуры даже я в состоянии; еще через некоторое время мы оказались в закутке зимнего сада, и я поцеловал Еву. Ощущения были странными. Мы обнимались еще какое-то время, и потом Ева хрипло прошептала.
— Может быть, поедем? К тебе?
У меня разом все позывы схлынули, как только я вспомнил о жилищной коммуне в собственной квартире.
— У меня сейчас… давай, может, к тебе? — предложил я. Ева и это сочла вполне приемлемым. Мы спустились по витой лесенке ресторана и сквозь свежий еще светлый вечер отправились на магнитку.
Летнее утреннее солнце било в щели закрытых ставен. Как там зовут Евиного духа? Не помню. Перепил вчера, это точно.
Ева свернулась в клубочек рядом со мной, во сне отползла. Такая нежная, беззащитная. Во сне она была похожа на маленькую девочку, длинные завитые ресницы на глади персиковых щек. У меня к горлу подкатило от нежности. Так, Стас, ты совсем чокнутый — ты же понимаешь, что у нее это не любовь никакая. А что тогда?
Я встал, вышел на кухню. Ева всегда пьет латте, немножко кофе в молоке. Гостевой доступ она мне вчера организовала. Приготовил кофе для себя и Евы, поставил на подносик. Уже восемь утра, ей в десять вести экскурсию. Что еще? Бутерброды — я заказал готовые, тарелка резво вылетела в подачу, бутеры затейливо украшены петрушкой и базиликом. Немного печенья.
Я вернулся в спальню, шлепая босыми ногами. Ева открыла сонные глаза. Улыбнулась. Я влез к ней в кровать, поднос поставил на колени.
— Спасибо, — Ева подтянулась, взяла свой латте, — вообще спасибо. Ты классный.
— Ты тоже, — ответил я. Нам было хорошо — умиротворенно так, в теле — легкость, о которой я давно уже забыл; приятно смотреть на Еву, как она клюет бутерброд, словно птичка, аккуратно держит латте пальчиками с длинными-длинными розовыми с серебром ногтями. Я так редко вижу женщин с маникюром. Еще приятнее думать, что это она вчера сделала ради встречи со мной. Даже не понимаю, почему — но приятно.
И странно. Как будто я ловелас, вокруг которого женщины так и вьются.
— Ты, значит, своего отца никогда не видел? — спросила Ева ни с того, ни с сего.
— Нет, конечно. Я же посмертный ребенок.
— Но у тебя видишь, какая мама хорошая. В походы с тобой ходила, ездила куда-то… Мои-то не особенно нами занимались — дети и дети, под ногами путаются.
Я хмыкнул.
— У моей мамы не забалуешь. Подъем в семь утра и двадцать километров пешком вдоль реки, к замкам подниматься — своими ножками, никаких канатных дорог. Но правда, красиво там было, это да. А у тебя еще есть сестры, братья?
— Да, сестра. Она в Брянске сейчас.
— А родители у тебя кто?
— Мама на пищефабрике биотехник. Папа техник-строитель.
— Отличные профессии. Самые нужные.
Ева поставила бокал на поднос.
— Иногда тебя послушаешь, ты вроде учителя…
— Извини. Я вообще хотел тебе что-то приятное сказать.
Я отставил поднос на прикроватную тумбочку. Мебель у Евы была вся заказная, может даже дизайнерская. Имитация темного дерева, какие-то завитушки художественные. Постельное белье розовое, в рюшах, такие же шторы. На окне — целый сад… Любит Ева растения. От матери что-то унаследовала.
— Уютно тут у тебя.
Ева оживилась и стала рассказывать, где она достала этот ансамбль, да откуда такое белье (оказывается, со специальной выставки). Я слушал ее вполуха, а сам любовался линиями ее жестикулирующих рук. Потом мы начали целоваться.
Потом мы лежали, обессиленные, мокрые, надо было вставать и идти в душ, но жутко не хотелось. Еве, во всяком случае, придется, у нее Служба. Но какое-то время у нас еще было.
— Ты такой классный, — разнеженно пробормотала Ева.
— Да ну. Я удивляюсь, чего ты во мне нашла. Я же обыкновенный. А ты красавица. Я еще понимаю, Костя… нет, он женат, но все равно — вот это образец, и внешность, и харизма, и ученый все-таки.
— А ты всегда сравнивал себя с Костей? — Ева приподнялась, подпирая голову локтем.
— Я? Не знаю, наверное… — я растерялся. Сравнивал? Ну да, конечно. Только не думал об этом. Но ведь это естественно, подростковая конкуренция, и когда я вижу его сейчас, я по сути возвращаюсь к этим архаичным формам отношений.
Евины пальчики пробежали по моему плечу, остановились там, где начинается шрам. Осторожно погладили.
— Это у тебя оттуда?
— В смысле? Ну это от операции, не убрали пока. Я же спину сломал.
— Не скажи, — помолчав, продолжала Ева, — ты вполне симпатичный. Азиат, но со светлыми глазами — это необычно. Ну и потом, ты не такой уж обыкновенный. Ты у нас герой, в Системе работал.
— Гм, — мне стало приятно. Сроду не думал о себе в таких категориях. Но с другой стороны, что-то цепляло в тоне Евы, и я не мог понять, что.
— Собираться надо, — вздохнула Ева, решительным рывком откинула одеяло и поднялась на ноги, — в душ пойдем?
Глава 10. Квартирный вопрос. Дядя Рей
Раньше, до войны, некоторые люди жили в коммунальных квартирах. Конечно, в далеком прошлом народ вообще как только не жил — и друг у друга на головах, и десять человек в курной избе, и по сорок в одной квартире, углы снимали. Потом стало получше, но все равно бывали общежития и коммуналки, и просто тесное жилье. Мама говорит, что в ее детстве в Кузине жилья уже хватало на всех, но в крупных городах, например, в Питере (он же Ленинград) все еще бывали коммуналки. Хотя сама она так не жила. Ну если не считать ШК, где у каждого по комнате, а душ был тогда общий на этаже. И казармы если не считать.
Вот коммуналка — это ведь как раз похоже на мою ситуацию. У каждого человека или семьи — одна комната, а коридор, кухня и ванная — общие. И люди так жили годами, даже иногда всю жизнь. И ничего, не мешали друг другу, как-то привыкали.
До чего же я все-таки избалованный индивидуалист, если соседи по квартире меня до такой степени напрягают!
Но я жил два с лишним года на Церере в маленькой комнатушке на пару с Вэнем, и там тоже все остальное было общее, и мне это нисколько не мешало, ведь так? Наоборот, было классно.
А на Земле, выходит, расслабился и впал в мещанское сибаритство. Уже хочется уюта. Хочется самому посидеть в одиночестве на балконе, листая Субмир или книжку, глядя на тополиную зелень. Думаешь, как было бы хорошо поставить тренажер обратно в гостиную, а не протискиваться каждый раз между ним и кроватью, да и на пианино наконец начать заниматься… Казалось бы, можно пойти и позаниматься, но как я буду мешать Ершу со Стрекозой? Они держат дверь обычно закрытой, и я к ним и не хожу — мало ли чем они там заняты?
И даже когда они ходят туда-сюда, мне неловко лезть к ним, у них и так никакой личной жизни нет. Жалко их все-таки, хоть они и дураки.
Если бы еще не эти постоянные звуки — то в кухне что-то гремит, то жужжит на непонятных режимах полотер, то играет громкая музыка, то Ерш насилует мой несчастный инструмент. Интересно, смогу я его перенастроить, или придется потом заказать новый, пусть местного производства?
Хорошо, что сегодня я приглашен к маме на обед, приезжает дядя Рей.
С утра я выругал себя за мещанство, влез в тренажер и как следует позанимался. Принял душ — к счастью, голубки еще крепко спали после ночной прогулки. В коридоре стояли новые туфельки Стрекозы — и опять неясно, где она их взяла, красивенькие такие, зеленые с бантиками.
Я позавтракал и сел работать. Спокойно поработал до полудня, в основном сегодня я готовился к очередным зачетам. Так скоро и первый семестр будет позади, я двигался прямо стахановскими темпами. Напоследок я все же позволил себе еще почитать раскопанные на днях новые документы, и это было очень интересно. За дверью уже началась жизнь — загремела танцевальная музыка, кто-то мылся в душе, работал полотер. Сосредоточиться стало сложнее — но это и к лучшему, иначе бы я точно опоздал к обеду.
В душе застрял Ерш, Стрекоза, уже свеженькая, чистенькая, порхала по дому, прибираясь.
— Привет! — сказал я.
— Доброе утро!
— Ну как жизнь?
— Отлично! Мы вчера так хорошо погуляли, дошли до озера! Ночь была очень ясная, полнолуние. Красиво!
— Ничего себе, — сказал я, — до озера тут километров шесть.
— Ну и что, мы привыкли ходить, — Стрекоза мило улыбнулась. Непонятно отчего я ощутил угрызения совести. Как будто у них не было другой возможности развлечься, как только ходить пешком, или на магнитку их кто-то не пускал. Ночью, впрочем, магнитка не ходит, тут надо пузырь или электрокат брать, если куда-то ехать. А там уже идентификация… вот черт.
— Ты на работу? — поинтересовалась Стрекоза.
— Я к маме. Пригласила на обед. А потом на работу пойду.
Я вышел из квартиры, спустился на лифте. В холле оказалось неожиданно людно — несколько дам оживленно беседовали. Я узнал бабушку со второго этажа, она у меня как-то спрашивала совета насчет искусственных суставов; Аню с первого — она балерина, ее весь дом знает. Еще две женщины были мне незнакомы, возле одной из них крутился палевый щенок-ретривер, месяцев пяти-шести на вид.
— Вон Стас идет! Стас! — позвала меня бабушка. Совсем забыл, как ее зовут. Я подошел к женщинам, щенок радостно бросился ко мне, я подставил ему ладонь.
— Добрый день! Что за собрание жилсовета? Случилось что?
— Случилось! — кивнула бабушка. — У Ани туфли пропали!
— И у меня подушка из шезлонга! — добавила хозяйка ретривера. — Но это давно уже. Я не обратила особого внимания, а вот теперь Аня говорит про туфли, и я вспомнила.
Балерина, тоненькая, и не то чтобы изящная, скорее угловатая, выглядела растерянной.
— Если бы какие-то туфли, ладно… Но у меня ортопедические, их делают по спецзаказу, а эти вообще мне подарил один знакомый, они еще и дизайнерские, штучные. У меня ноги же болят… Я вчера уборку делала, выставила их перед дверью, чтобы не мешали.