— Ну что ж, — сказал я, — люди все разные. Один революцию может сделать, другой свистульку. Я тоже не Костя, так что же мне теперь, ткнуться в подушку и ничего не делать? Комплексовать всю жизнь?
Марси посмотрела на меня. Лицо ее снова показалось мне больным, бледным. Глаза только напряженно сверкали.
— Знаешь, Стаська, с тобой все как-то иначе. Я становлюсь сама собой. Когда ты вот рядом, мне действительно все эти мои мысли такой ерундой кажутся. Ну и что, что нет таланта, надо просто делать то, что доставляет кайф, что интересно, увлекает. Неважно, что у меня получится. Как писатель, он ведь когда пишет, вообще не знает, будут его читать миллионы, миллиарды или десять человек. Или три тысячи. Никакой гарантии нет. Но ведь люди пишут. И это правильно… Ты прав, Стаська. Мне с тобой вообще… как-то легко.
Она умолкла, и в воздухе повисла неловкость. Потому что следующим предложением могло бы быть «и я сделала ошибку, уйдя от тебя к Косте». И это уже граничило бы с подлостью. Я и так очень сомневался, стоит ли мне приглашать ее на каток — ведь я ее бывший, и это… Но салвер во мне победил, желание помочь оказалось сильнее морально-этических сомнений. Однако допускать теперь какие-то воспоминания о прошлом — а ведь хорошо у нас все было, светло, приятно вспомнить — было уже нельзя.
— Тебе прежде всего должно быть легко с собой, — сказал я. — Наедине с собой, понимаешь?
Марси покачала головой.
— Мне трудно. Ты знаешь, я экстраверт. Может, поэтому я очень завишу от оценок окружающих.
— Да ты не зависела от них раньше. Перла и перла как танк — не получается, добьешься все равно. Работала как вол…
— А сейчас не могу, — Марси опустила глаза. — Укатали сивку крутые горки.
Ли Морозова, «Последний, решительный бой».
Из главы 10-й «Контрреволюция». Год 10 до н.э.
Краков, два раза переходивший из рук в руки, отвоеванный нами, теперь находился в руках специалистов из СТК — наши войска дошли до него. Южная Германия также была свободна, и я радовалась, что меня направили именно туда. Не из-за ностальгических воспоминаний, конечно, а потому, что Бинх тоже работал там. Не то чтобы рядом со мной, но теперь мы имели возможность хотя бы изредка видеть друг друга — по случаю. Бинх заново создал КБР Баварии и возглавил его, а позже и Зюддойче16 КБР, охватывавший все новые освобожденные земли. Меня также поставили на ответственный пост, поскольку в Кракове я зарекомендовала себя хорошо. Кое-где в Европе еще шли бои, но это была прерогатива военных, повсюду отстраивалась мирная жизнь, и для этого из СТК ехали сотни тысяч специалистов. В самом Союзе Освобождение было воспринято как остро-романтическое действо — опасное, но которое очень не хочется пропустить. На работу в бывшую ФТА люди рвались, существовала очередь, была обеспечена частая ротация кадров. И это несмотря на то, что повсюду в Европе, бывших США и так далее еще стреляли, и существовал довольно большой шанс не вернуться домой. Освобождение стало делом всего моего поколения — из моих друзей и родных разве что несколько человек не побывали в ФТА, да и то лишь потому, что на тот момент находились, например, на Марсе.
Я особой романтики не видела, вокруг было слишком много тягостных и страшных вещей. Я не могла забыть Сташю, он был моим другом, и не могла забыть еще десятки друзей, погибших в Кракове. Стоит ли какая-то романтика всего этого? Конечно, нет. Но то, что мы делали, было правильно, и это был в конце концов мой долг как коммунистки и бойца КБР.
Меня назначили оперативным заместителем директора Управления по борьбе с контрреволюцией, которому было присвоено название «Красная Охрана» — «Роте Вахе», РВ. Значительно позже я возглавила РВ.
…для начала, однако, необходимо сказать несколько слов по общей обстановке в Европе.
В Зоне Развития, Кракове, ситуация была вполне классической, по Марксу и Ленину. Народ голодал и умирал от голода, пусть не в тех масштабах, как, например, в Африке или у нас сразу после Войны — но все же смертность была ощутимой. Пролетариат был представлен только индустриальный, он был озлоблен и готов на все. Конечно, и там были свои сложности, о которых я уже писала.
Но они были даже близко не сравнимы со сложностью работы в Федерации.
Федерация считалась внутри Free Trade Area островом благополучия, счастливым «теплым краем», куда рвались мигранты из Зоны Развития любой ценой. Основной приманкой служил БОД — «безусловный основной доход», который платили каждому жителю Федерации. И действительно, голодной смертности в Федерации не было. Так что вероятно, по сравнению с ЗР она действительно была островом счастья.
По факту, жилось среднему жителю Федерации не очень. БОДа на самом деле могли очень легко лишить — и лишали. Практически все население имело работу, безработные трудились по 8—10 месяцев в году на различных временных «практиках», куда их направляли учреждения — ослушаться нельзя, сократят или отнимут БОД. Рабочий день уже составлял к тому моменту 10—12 часов (ограничения рабочей недели по закону вообще не было), интенсивность труда куда выше, чем в ЗР. И это при уровне автоматизации, ничуть не меньшем, чем на тот момент в СТК, где уже давно была введена 30-часовая рабочая неделя. Об экономических причинах такого положения дел можно прочитать в учебниках, на этом я останавливаться не буду.
При этом рабочая сила для каждого отдельного капиталиста была почти бесплатной. Ведь рабочим платили БОД! — Из государственного бюджета. То есть капиталисты обобществили свои расходы, а вот прибыль по-прежнему шла в частные карманы. Все работники низкой квалификации трудились только за БОД и за надежду когда-нибудь получить больше, и лишь начиная с определенной квалификации и стажа, капиталист начинал платить мизерные прибавки.
Хватало этого пособия только на фальсифицированную еду, и то — если не переедать и не покупать слишком много, на оплату скромного жилья (снова вошли в моду общежития, аренда комнаты или койки), на одежду и обувь, которая разваливалась после одного сезона, на оплату коммунальных услуг и интернета. В общем, жизнь весьма скромная. И хотя голод жителям Федерации и вправду не грозил, но и свободных средств у большинства не оставалось.
К нашему времени снижение нормы прибыли достигло катастрофического дна, и свободная воля покупателей — те ее остатки, которые еще допускали реклама и маркетинг — стала страшной помехой на пути сбыта продукции. Ведь вдруг покупатель захочет сэкономить и купить что-то подержанное, когда нужно срочно сбывать новое? Вдруг вообще откажется от товара?
В 2080-е были разработаны нейрохимические методы массового воздействия на людей. Основным монополистом-производителем был концерн Гольденберг. Я была одним из агентов, которые сообщили о таких методах, мне даже удалось выяснить подробности, испытав эти методы на себе. Позже в Федерацию были доставлены образцы фармсредств, влияющих на сознание. Собственно говоря, именно эти донесения и эта информация были решающим фактором в принятии решения начать Освобождение сразу же, не дожидаясь созревания революционной ситуации в странах ФТА.
Потому что мы сразу поняли, к каким катастрофическим последствиям приведет массовое применение этих веществ. —
Действие так называемых психоэффекторов теперь хорошо известно. Эти вещества не просто отключают волю — это одновременно мощные галлюциногены, создающие, в сочетании с особым волновым излучением, направленные галлюцинации. Что характерно — сохраняющие ощущение «свободы воли». Ты видишь прекрасные яблоки и хочешь их сорвать, и бежишь ради этого через сетку, по которой пропущен ток — но ударов ты не чувствуешь. Или почти не чувствуешь.
Сатирическое описание подобной фармакологии, создающей как бы альтернативную реальность, есть в старинной книге Станислава Лема «Футурологический конгресс». У Лема в антиутопическом будущем наркотики использовали для того, чтобы создать у людей ощущение приятной богатой жизни, в то время как на самом деле они умирали от холода и голода посреди апокалиптического мира. Нет у Лема лишь объяснения — для чего кому-то создавать у людей подобные иллюзии, и что за дело сильным мира сего до ощущений умирающих.
На самом деле психоэффекторы широко использовали в армии. У нас в СТК эти вещества сразу были запрещены, поэтому военные действия по ходу Освобождения были исключительно трудны. Солдаты противника действовали под воздействием мощных наркотиков, а наши — свободно, используя лишь легкие фармакорректоры для снятия эмоциональных состояний. Но это отдельная и тяжелая тема, которой я уже коснулась в главе о боях за Краков.
Капитализм в Федерации (западная и южная Европа, США, Австралия и еще ряд островных государств) стал фактически вырожденным, искусственным образованием. Если в Зоне Развития (Африка, Мексика с югом США, часть восточной Европы и тд.) царили вполне привычные капиталистические отношения, то Федерация представляла собой интереснейший — хотя и кошмарный — социально-экономический феномен.
Монополизация здесь достигла пределов (хотя все еще сохранялся так называемый «мелкий бизнес», но он был независимым лишь формально, целиком поставляя продукцию крупным монополистам). Государство — формально по-прежнему «демократическое» — откровенно стало игрушкой в руках «советов предпринимателей и банкиров». То есть немногочисленной сверхбогатой элиты.
В этом мире не было больше никакого «естественного» капитализма в его привычном адам-смитовском понимании. Но при этом все черты такого капитализма сохранялись, и для обычного человека ситуация не слишком изменилась по сравнению, скажем, с началом ХХI века.
Хотя собственно и это — совершенно естественный, логичный процесс, не было никаких заговоров, ведущих к подобному положению дел: его диктовала сама логика развития гибнущей формации.
В 80-е годы Бинху удалось создать в Мюнхене на химическом заводе действующий подпольный профсоюз. Там все еще были вполне живые люди, со свободой воли, с мнениями и убеждениями.