Во всех этих случаях более серьезная работа, серьезное расследование выявило бы невиновность этих людей. Но все это не было сделано. Кто-то поработал спустя рукава, было не до того, а может, кто-то просто не мог заметить ниток, торчащих из дела. И в итоге более трех десятков человек отправились в инд-зоны. Двое из них, кстати, погибли, ведь инд-зона — не сахар, и вина за их смерть также лежит на Леоне — но и на нас, к сожалению, на нашей организации тоже.
Наконец вызвали меня.
Я встала в центр свидетельской капсулы, похожий на серединку блестящего воронено-синего цветка. Несмотря на то, что психическая травма постоянно давала о себе знать, я решила дать публично эти показания, мне не хотелось, чтобы негодяй ушел от ответственности. Дело здесь не во мне и не в жажде мести. Сжато и сухо, стараясь, чтобы голос не дрожал, я изложила суть нашей последней беседы с Леоном. Впрочем, мой вид сам говорил за себя. Я не нашла времени на полное восстановление, кожа регенерировала пластами, под наложенными неровными пластинами стимулятора. В центре каждой такой площадки кожа была белая и младенчески-чистая, а по краям заворачивалась воспаленными красными швами. Если смотреть издали, казалось, что на меня набросили красную сеть из шрамов. Уродство — но когда мне было заниматься своей внешностью? Работоспособность восстановлена, и спасибо.
После этого объявили перерыв. Заседание длилось уже несколько часов, и мы с Реем пошли перекусить в кантину на этом же этаже. Помощник прокурора, моя давняя знакомая, помахала мне рукой.
— Ли! Садись к нам.
Мы с Реем взяли по кофе и рогалику и уселись рядом с Таней (она была немка, это такое имя немецкое — Таня, а фамилия — Шнайдер). Мое внимание привлек мужчина, сидевший напротив. Это был адвокат обвиняемого, Сергей Заслонный. Не знаю, кто он в точности был по национальности, да это и неважно — важнее, что несмотря на русское имя, он всю жизнь провел в Федерации (очевидно, эмигрант, но скорее, потомок давних эмигрантов), имел высшее образование, работал психологом, а в последнее время переквалифицировался на право. Я знала, что Леона он взялся защищать добровольно — ну что ж, возможно, адвоката привлекает непростая задача.
Лицо защитника выглядело привлекательным, и было в нем что-то детское, несмотря на солидный возраст и профессию. Круглое белое лицо, темные волосы с модельной стрижкой, блестящие черные глаза, серый старомодный костюм с не менее старомодным галстуком.
Надо сказать, что уже тогда юристы в суде перестали носить какую-то специфическую униформу и одевались просто и строго.
Заслонный, видимо, почувствовал мой взгляд и повернулся ко мне. Его лицо внезапно стало строгим. Я, напротив, улыбнулась. Заслонный снова обратился к своей собеседнице — Тане.
— Ну нет, я такой однозначности в деле не вижу! Иначе я бы не взялся. Я знаю, в духе КБР — требовать расстрелов, это для вас так органично. Мы все прекрасно помним, что было после революции и формирования СТК в России, Китае. Все эти кобристы… да, потом КБР реорганизовали, но это знаете, как в анекдоте — бородку-то я сбрею, а идейки куда девать прикажете? Если вы собираетесь строить новый мир, то как же вы хотите начать его с расстрелов? Мы с самого начала должны быть гуманными. А то получится, как в прошлый раз, с первым Союзом. Я читал! Мне родители рассказывали об этом много. Там такие гекатомбы трупов нагромоздили! Знаете, кровь невинно убиенных в конце концов ляжет на вас же!
— Да помилуйте, Сергей! — воскликнула Таня. — Какая уж тут-то невинность! Это он вот невинных людей подставлял. И вы бы хоть не при товарище Морозовой! — она кивнула на меня. — Посмотрите на ее лицо, руки!
Я молчала, мне вообще ничего не хотелось говорить. И есть расхотелось.
— А что товарищ Морозова! — Заслонный на меня смотреть явно не хотел, отводил глаза. — Товарищ Морозова кобристка. Если женщина берет оружие и идет воевать, то она уже не может претендовать на отношение к ней как к женщине!
— Да при чем здесь это! — не выдержала я. — А если бы я была мужчиной, то это что — нормально, то, что он сделал?
— Мой подзащитный, несомненно, виновен. Но не в вашем случае, — холодно произнес Заслонный, — это война, моя дорогая. На войне бывает всякое. У него есть убеждения, и он действовал в соответствии с ними.
Продолжение заседания было еще хуже, чем этот кофе-брейк. Теперь мы все познакомились с точкой зрения адвоката более чем подробно. Заслонный долго распространялся о том, что его подзащитный всего лишь защищался как мог, а потом вызвал меня в качестве свидетеля.
Уже когда я шла к свидетельской капсуле, ноги у меня дрожали. Я в общем не трусливый человек, но почти не было в моей жизни ситуаций, которых мне хотелось бы меньше, чем этого допроса.
— Свидетельница, вы обвиняете моего подзащитного в том, что он подверг вас пыткам, изнасиловал, нанес тяжелые телесные повреждения и пытался убить?
— Да, — ответила я.
— Остановимся только на этом эпизоде. Свидетельница, я правильно понимаю, что вы — офицер европейской Роте Вахе, и в этом качестве стремились вскрыть деятельность подзащитного и наказать его?
— Да, я офицер РВ и занималась этим делом. Но до того самого дня, когда произошло это… преступление… я даже не подозревала господина Гольденберга. Он успешно выдавал себя за другого человека.
— Почему вы начали его подозревать?
— Интуитивная догадка. Прежде чем производить активные действия, я решила ее проверить и самостоятельно прошла ментоскопирование. Которое и подтвердило эту догадку. Я узнала господина Гольденберга.
— То есть вы знали его раньше?
— Да. Я встречала его в особняке семьи Гольденберг, где работала по заданию разведки.
— После этого вашей целью стало задержание и арест подзащитного?
— Да, совершенно верно.
— Что помешало вам задержать его?
— Он именно в этот день решил избавиться от меня и подстроил мне ловушку. Я понимала, что это ловушка, но у меня не было другого выхода, как добровольно пойти в нее и оттуда уже вызвать подкрепление.
— И вы так и поступили? Именно поэтому мой подзащитный был задержан, причем превосходящими вооруженными силами РВ?
— Ну… в общем, да.
— Почему же нельзя было вызвать эти силы к условленному месту, но не ходить тудадобровольно?
— Потому что у меня не было уверенности, что это ловушка, и что Гольденберг не продолжает играть. Он мог бы уйти, или его задержали бы без достаточного доказательного материала.
— То есть вы самостоятельно, в полном одиночестве отправились к условленному месту, предполагая, что там вас могут убить? Потому что вы ведете войну, и вы — солдат на этой войне. Я правильно понимаю?
— Да.
— Запомним это. Итак, вы подошли к месту, убедились, что это действительно ловушка, и подали сигнал. Вас почему-то не убили сразу, а захватили в плен. Как вы считаете, почему?
— Спросите об этом Гольденберга.
— Хорошо. Итак, мой подзащитный захватил вас. Как вы считаете, какими были его намерения?
— Он явно собирался меня убить. Когда я пришла в себя, вокруг были разложены углебрикеты. Очевидно, он собирался инсценировать пожар на даче.
— Теперь скажите, моя дорогая, мой подзащитный — он Темный Властелин из интерэков Дримгейта? Ведь это, как известно, Темные Властелины характеризуются тем, что захватив главного врага, не убивают его, как это было бы логично сделать, а тянут время, занимаясь пытками и разговорами, пока к их главному врагу не явятся друзья и не освободят его? Простите мне эту иронию, но дальнейшие действия человека, загнанного вашими действиями по сути в угол, мне представляются нелогичными.
…Мне казалось, я сплю, и вокруг — кошмар. Воздух стал ватным, и я с трудом вбирала его и без того суженными от шрамов ноздрями. Этого же не может быть.
А что… следов от изнасилования уже нет, от нескольких ударов кулаками — если и были, то после того, как сгорела вся кожа, точно ничего не осталось. Внутренние повреждения, правда, были задокументированы, но я слишком волновалась, чтобы подумать об этом.
Мне дико хотелось убежать, забиться куда-нибудь в темный угол и больше никогда ничего не говорить. И никого не видеть. Вот эти все люди вокруг — они же его слушают, и даже, кажется, сочувственно, даже пытаются понять… верят, наверное.
У меня в общем в жизни было всякое, но то, что тогда я раскрыла рот, я считаю действительно подвигом.
— Уважаемый… адвокат, — я не могла заставить себя назвать Заслонного «товарищем», хоть это слово уже и стало простым обращением, — эти действия не были нелогичными. Я… до известной степени сама спровоцировала их. Вы правильно заметили, что Гольденберг умнее темных властелинов из интерэков и мог бы убить меня сразу. Мне было важно задержать его… потянуть время. Чтобы наши успели… Чтобы они задержали его, даже если я к тому моменту буду мертва. Я не рассчитывала выжить.
— Очень хорошо! — воскликнул Заслонный. — То есть вы спровоцировали моего подзащитного! Как именно?
— Я начала его оскорблять. Я ведь знала его раньше. Гольденберг умен, но крайне раним… у него чувствительное эго. Я знала, как надавить и что сказать, чтобы он… начал вести себя как тот самый темный властелин.
— Великолепно! Просто великолепно! — вскричал Заслонный. — Итак, мы видим, что вся эта история приобретает совершенно иной характер. Не как нам вначале изобразили — злобный паук заманивает доверчивую жертву и измывается над ней. Все строго наоборот. Во-первых, вся эта ситуация — военная ситуация. Мой подзащитный строит ловушки агенту КБР, КБР строит ловушки ему. Агент далеко не беззащитна, в ее распоряжении — чуть ли не целый полк хорошо обученных солдат. Против, заметим, небольшой группы повстанцев. По собственной воле в какой-то момент она оказывается в руках Гольденберга. Тот намерен ее уничтожить, поскольку на войне как на войне — если не убьет он, то со стопроцентной вероятностью товарищ Морозова уничтожила бы его… она и сейчас уверена, что уже его уничтожила. Но не надо забывать, что товарищ Морозова — женщина. И вот с жен