Распорядок дня в больнице был отработанный. Интенсивная палата свободна, поэтому я взял на себя три палаты с левой стороны, Илья — три с правой. Начал я с обхода, проверил состояние пациентов сначала виртуально, а потом и при личном контакте, загнал манкирующего 50-летнего оператора с «Электрона» на нейротренажер, а с бабушкой, у которой наблюдался парез левой стороны тела, сделал небольшую гимнастику, а потом отвез ее в водное отделение — принимать расслабляющую ванну. В шесть я напомнил пациентам о необходимости поужинать — здоровую полезную пищу наш коквинер выдавал и сам. Бабушке я отнес еду в палату. После этого сел анализировать и корректировать назначения. Врачи здесь занимались только тяжелыми, да и то не полностью — ежедневную коррекцию, в связи с составом крови и общим состоянием, проводили тоже мы, салверы. Как алхимик, я наколдовал разных жидкостей в инъекторы — пластиковые трубки, которые сами вгрызались в кожу, словно пиявки, и находили ближайшую вену, а потом прошел по палатам и поставил инъекторы пациентам. С бабушкой заодно провел психотерапевтическую беседу — проще говоря, ей было скучно и поговорить хотелось, а тут я подвернулся.
Потом мы с Ильей сделали перерыв, усевшись в централи — изображения всех пациентов с их мониторингом были выведены на стену наблюдения, так что мы ничего не пропускали. Выпили по чашке кофе, поболтали. Илья вырос в Перми, а учился в Свердловске, потом получил здесь место по распределению. Его сын учился во второй ШК, Ленинской. Жена работала в восстановленном наукограде Снежинске, она квантовый физик. Сам Илья был членом больничного СТК (пост немаленький, учитывая то, что в больнице работало несколько сот врачей и салверов, а в совете всего 12 человек). Любил рыбалку. Расспрашивал меня о Церере, но много я рассказывать не стал, так, в общих чертах. Илья сказал, что его сын Артурчик тоже мечтает после окончания школы полететь работать в Систему. Интересно же.
Тут монитор Марьи Петровны сообщил, что у старушки началась мерцательная аритмия. До сих пор ничего подобного не было! Мы быстро приготовили КЦД с бета-блокатором и добавочным антикоагулянтом. Я вспомнил опыт пансионата и предложил добавить калия, хотя по анализу его вроде бы было и достаточно.20 По нижнему краю достаточно. Илья согласился со мной, и мы добавили калия, и заодно уж и магния; сердце забилось ровно. Не знаю, помогли наши лекарства, или просто закончился приступ. Врачи по большей части все равно уже ушли домой, и мы записали Марью Петровну на завтра к кардиологу. Пусть глянет. Даже если это был мимолетный эпизод.
Затем я отправился на обход, поговорил с каждым из пациентов. Еще раз сделал бабушке массаж, а заодно удобную укладку пораженной стороны, чтобы упаси боже, не возникла спастика. Намекнул Анвару с астроцитомой, что играть на ночь в фантастические боевики — не самое лучшее для больного занятие. Все равно, конечно, будет играть. Вечером я сделал все записи и проанализировал сегодняшнее состояние пациентов, записав идеи на завтра и последующие дни. Потом мы сдали смену Лилии, ночной салверке.
В одиннадцатом часу было еще светло — дивный июнь. В Ленинграде в это время вообще не темнеет. А здесь сумерки мягко опускались на уставшую за день землю. На лугу носились собаки и тусовались их владельцы, станция магнитки была пуста — фантастическая матово-белая раковина, напоминающая инопланетный корабль; и рядом платформа с фигурными столбиками, похожими на те, что лепили на железнодорожных платформах в ХХ веке, стебли высокой травы, стрекот цикад. Венера одиноко светила за куполом станции. Внизу по дорожке бесшумно промчался всадник на электрокате, я помахал ему, хоть он и не мог меня видеть — это был Илья, ему удобнее на индивидуальном, чем на магнитке.
Поезд уже приближался, без шума и грохота, тихо паря над рельсом. Я улыбнулся поезду. И вдруг понял, что уже много недель, а может быть, и месяцев не чувствовал себя так легко и свободно. Не слышал цикад, не воспринимал мир так ясно и остро. Поезд с шипением опустился к платформе, круглая дверь отворилась — и я вошел внутрь.
Как всегда в последнее время, я проснулся с ощущением беды. Все плохо. Так, успокаиваемся… все нормально. Я вчера был на новой Службе. Там было здорово. Надо вспомнить пять позитивных вещей…
Но ничего позитивного, кроме больницы и Ильи, я вспомнить не мог, потому что в голову лезли мысли о Кэдзуко. Не то, чтобы я сильно горевал, не близкий же он мне человек. Но как ненормально то, что знакомый внезапно умирает, вот так, ни с того ни с сего, да еще непонятной, необъяснимой смертью. Занимается ли этим ОЗ? Надо будет узнать у коллег.
Из-за двери донеслись уже привычные звуки — работал полотер, что-то звякало на кухне. Вот еще и это… Настроение упало ниже плинтуса. Главное, теперь у меня нет даже надежды, что когда-нибудь я избавлюсь от группы «Бомба».
А ведь, оказывается, я спокойно относился к их присутствию лишь потому, что был уверен — это временно. Я очень рассчитывал на Динку. И зря. Потому что все предложенные ею пути решения проблемы мог бы предложить Ершу и сам.
Никто не придет и не избавит меня от гостей.
Конечно, теоретически можно вызвать патруль. Или сказать — выметайтесь, или я вызываю патруль. И быть готовым действительно вызвать. Уверен, силовая группа с большим удовольствием освободит мою квартиру от пришельцев.
Потом Ерш со Стрекозой выложат записи в Субмир, пусть все смотрят: подлый инд-мещанин, бывший однокашник, применяет насилие, вышвыривая их из квартиры.
Плевать. Но если честно, я сам к этому не готов. Я всегда считал, что нужно помогать ближнему. Когда думал о прошлом, меня больше всего удивляло — как эти люди могли постоянно ходить мимо бездомных собак? Хуже того — бездомных людей? Голодных детей? Как можно было не накормить, не взять к себе, не помочь как-то устроить судьбу?
Я даже как-то спросил об этом у Рея, ведь он у нас пришелец из прошлого. Рей задумался.
— Да, ты знаешь, можно. Если все так поступают — то можно. Как-то привыкаешь. Мир так устроен, изменить ты его не можешь, помочь всем — тоже. Ну вот поможешь ты этому ребенку, а на следующий день там еще десять других. Привыкаешь. Учишься закрывать глаза. Конечно, с позиции сегодняшнего дня это аморально. Но тогда так делали все, и иного выхода практически не было.
В наше время нет бездомных животных или голодающих людей. Какая-то небольшая помощь, конечно, возможна, и мы то и дело оказываем ее друг другу — но вот так, чтобы приютить кого-то у себя дома? Зачем, ведь у всех и так есть дома, квартиры или прекрасные гостиницы, в конце концов.
Всякие ролевики, тусовщики, туристы нередко живут друг у друга неделями, они к этому проще относятся. Я и сам жил у кого-то, когда участвовал в играх, путешествовал, и у меня люди жили. Но это только на время. Удобнее ночевать друг у друга, потому что можно поболтать, попеть вечером тусовочный репертуар, выпить… Можно пожить и три-четыре дня, и неделю. Но я же не живу так постоянно. Может быть, кто-то живет. Может быть, так и надо жить, не знаю.
Но все это — просто приятное времяпрепровождение. И вот мне впервые в жизни выпала возможность кому-то реально помочь — а я вызову Патруль?
А может, не так уж и страшно все это? Чего я исстрадался? Доносятся звуки из-за стены — велика беда. Не пользуюсь я гостиной и балконом — да ладно, мне хватает и спальни. То, что тренажер забросил — сам виноват, кто мне мешает заниматься. Что же я за мещанин такой? Куда я их выгоню — им на улице жить, что ли?
Пусть уж живут у меня. Мама переживет — она же согласилась, что я имею право на собственные решения и ошибки.
С такой просветленной мыслью, успокоившись, я вышел в коридор. Туалет, как всегда, был занят. Я направился на кухню, сразу заказать завтрак.
— Доброе утро! — несколько напряженно поздоровалась Камила. Я ответил тем же. Кухня преобразилась. Вроде бы я не заказывал новый дизайн, и вещей никаких не заказывал. Глухое раздражение вкупе со страшными подозрениями подкрались снова. Коквинер был обклеен металлическими рейками с лампочками и напоминал пульт управления базой на Церере. Стол и стулья состояли, казалось, из черных и белых ромбов — полный футуризм. И наконец стены покрылись голографической пленкой с цветными геометрическими абстракциями, в которые опасно всматриваться — может закружиться голова. Выглядело все в целом интересно, но… во-первых, это моя кухня. Ну ладно, это собственнические низменные инстинкты. А во-вторых, где они все это взяли?
Мало того, рядом с коквинером красовалась походная электроплитка, а на ней — кастрюля и сковорода.
— А мы тут сами все обклеили! — радостно поделилась Стрекоза. — Нашли все на свалке, представляешь? Кто-то выкинул, роботы еще не забрали, ну мы и принесли… красиво, да?
— Да, неплохо получилось, — признал я. Кто-то выкинул неиспользованную голопленку? Мебельные чехлы? Гм…
Я заказал себе углеводный завтрак и отправился в ванную, которая уже освободилась.
До вечера я читал и прорабатывал дневник Зильбера. Это оказался невероятно полезный документ. Не понимаю, почему раньше на него никто не наткнулся — или те, кто натыкался, были заняты другими темами.
Там было множество сведений о повседневной жизни ГСО. Сам Зильбер, Евгений Михайлович, был врачом, военным хирургом, и пришел в ГСО добровольно, увидев, как Ворон и его соратники пытаются помочь людям. Он ничего не просил для себя, но оперировал и лечил раненых. Насколько можно было понять, вначале Зильбер приходил в ГСО раз в неделю, а в то время, что описано в дневнике, — самый важный для нас второй период — практически поселился там.
Я очень хорошо его понимал. Я не врач, а салвер, но образование у нас, салверов, примерно такое же, как у тогдашних врачей (сегодняшние врачи Евгению Михайловичу показались бы профессорами с медицинских кафедр). Но главное, я понимал его мотивацию.
Врачам тогда было по сравнению с остатком населения не так уж плохо. Даже тем, кто не устроился на теплое местечко в огороженном поселке богачей. В городе к ним приходили больные — врачей было мало, их ценили, всегда приносили что-то из продуктов в благодарность.