— Она была ребенком, Стас. Она не участвовала в ГСО, член ГСО, Мария Кузнецова, спасла ее от смерти и растила, вообще ее вырастили ГСО и коммуна. Дочь полка, так сказать. Да и разве вы не знаете, будущий историк, что показания свидетелей, как правило, не являются надежным источником? Врет как свидетель — не знаю, это старинное выражение было в обиходе у историков или у юристов?
— Я знаю. Но почему-то мне хотелось поговорить с вами об этом. Может быть, от Даны остались какие-нибудь… особые воспоминания, то, о чем она говорила вам и только вам? Но я не настаиваю. Просто расскажите, пожалуйста. Каким человеком была ваша мать?
Лада задумалась. Кошка подсунула голову под её ладонь и замурчала, пытаясь добиться продолжения ласки. Рука хозяйки снова стала гладить ее.
— Моя мать была из тех людей, которые отвечают за все. Неважно, кем она была, на какой позиции. Она считала все, происходящее в Кузине, своим делом. Да и в регионе, и на всей Земле — тоже. Она была неравнодушной. Важно то, что еще в наше время, Стас, в нашем детстве эти качества не были само собой разумеющимися. Большинство детей росли в семьях, не всем так повезло, как нам — попасть в Школу-Коммуну, они тогда были редкими, давали прекрасное образование, в них стремились. Но кроме прекрасного образования, ШК как раз и давала эти качества — умение переживать и отвечать за все, что происходит. Тогда принципы ШК были такими же, как сейчас — самоуправление, ответственность самих детей и за производство, и за поддержание территории и зданий, и за учебный процесс. С минимальным вмешательством взрослых. А вот Дана была такой без всякой ШК. Хотя строго говоря, уже в ГСО создали что-то вроде зачатка такой школы-коммуны, где дети и учились, и сами себя кормили сельскохозяйственным трудом. Моя мать сразу вступила в комсомол, потом в партию, пошла работать на «Электрон», и так как всем интересовалась и во все вмешивалась, ее быстро выбрали в совет трудового коллектива, а через несколько лет она стала членом горсовета. И я уверена, что всем этим она обязана ГСО и Кузнецовой. Мария Кузнецова, Маус, пусть полуграмотная, необразованная девушка, тоже была из тех людей, которые чувствуют ответственность за все окружающее, за весь мир. Раньше это было скорее исключением. Но для нормально развитого общества это остро необходимо — чтобы таким было большинство населения. Но в семьях детей этому не учат, как правило, в семье учат ставить на первое место интересы самых близких, самой семьи. Сейчас это не проблема, так как в ШК воспитываются почти все дети, да и со времен моего детства методы воспитания усовершенствовались. Именно это обеспечивает возможность собственно демократии, власти народа. Но это вы знаете, это азбука… Так вот, кто-то должен быть первым, но став первым — не скатиться в элитарность, не счесть, что раз вот я боролся за других, трудился, жертвовал — то теперь я имею право смириться с их пассивностью и вжиться в роль этакого пастыря… с привилегиями, конечно. Это было очень важно. Не знаю, как у кого, но у моей матери это все произошло благодаря Маус. Ведь с Маус она была по сути знакома меньше года. Маус спасла ее, делилась последним куском хлеба, взяла в ГСО, а потом погибла. Наверное, она была очень незаурядным человеком, эта девушка. И не задумываясь, пожертвовала жизнью, заслонив собой Ольгу Боровскую в перестрелке. Она сделала это сознательно, это была не случайность. Мою мать это очень потрясло. Это было горе, определившее всю ее жизнь. Она любила Маус, привязалась к ней, ведь она была сиротой, Маус — ее единственный близкий человек, заменивший мать. И вот такое. Мне кажется, это перевернуло Дану. Портрет Маус всегда висел у нас в доме. Мама говорила мне, что тот случай, гибель Маус, просто остался у нее в костях — и если возникали в чем-то сомнения, она спрашивала себя, как поступила бы Маус. И поступала так же. Вот так. Понимаете, Стас, смысл человеческого подвига ведь даже не в самом его содержании. Не в том, что, например, Маус спасла Боровскую, или, еще раньше, взорвала нацеленные на завод «Торнадо» — это такая артиллерия была тогда. Смысл в том, что вокруг настоящего человека, сильного и доброго, десятки и сотни других становятся такими же. Идут за ним, даже если человек уже погиб. Свет, исходящий от людей, — заразен, он меняет окружающих необратимо. И вот такими были основатели ГСО. Таким был Алексей Воронков. Что бы о нем потом ни говорили. Я никогда не поверю, что он мог совершить подлость. Или был бессмысленно жестоким. Если бы не этот человек, не было бы ГСО. Боровской и коммунистам не за что было бы зацепиться. Бунтующим рабочим никто не смог бы помочь, их бы просто раздавили.
Я нахмурился. Все это звучит, конечно, чудесно, но вот так верить в чью-то святость и непогрешимость…
— Лада Дмитриевна… но ведь люди — сложные существа. Можно ведь быть бесстрашным, но жестоким, заботиться о ком-то — но плевать на других. В одной ситуации вести себя так, в другой — этак. Думаете, Воронков никогда не применял, например, пыток к людям? Даже будучи в ГСО, а что уж говорить о его дальнейшей работе в спецслужбе…
Лада покачала головой.
— Молодой человек, вы же уже должны были изучить принцип историчности. Разве мы можем судить людей прошлого исходя из наших собственных представлений? Вы салвер, вы не представляете, как можно сознательно причинять боль, не то что убивать. Мы все никогда с таким не сталкивались. Для нас не то, что человеческая жизнь, но даже душевное состояние другого человека — огромная ценность. Совершенно другая ситуация была тогда. Ни смерть, ни боль вообще ничего не значили, люди умирали десятками ежедневно. Ничьи страдания никого не волновали — даже страдания детей. Были людоеды, банды людоедов, которые специально держали людей в качестве мясного запаса. Ментоскопов в ГСО не было, иного способа получить жизненно важную военную информацию, чем пытки, практически тоже не было. Применял ли их Воронков, не знаю, но думаю, что мог. Вы можете гордо заявить, что мол, нет, этика и мораль превыше всего и ни от чего не зависят, иначе, мол, это не этика и мораль… Но вы же понимаете, что это не так. Люди прошлого были другими, их сформировала другая среда. Но мы — их потомки. Даже те из нас, кто происходит не от этих героев, а от палачей, от тех, кто их убивал. Ведь это вопрос выбора, а не генетического кода. Дети палачей выросли и стали такими же коммунарами, как и все. Ваша бабушка, Стас, была капиталисткой, угнетала людей, пользуясь еще экономической слабостью СТК, совершала кражи на государственном предприятии. А ваша мама сочла это отвратительным и стала героиней СТК. Ваша мама — потомок совсем не героев ГСО, а другой стороны. Но она сама — из тех людей, свет которых озаряет окружающих и ведет за собой. Она сделала выбор, несмотря на генетику. И каждый из нас должен сделать этот выбор. Я — на стороне героев ГСО, и для меня они герои. Я не стану их осуждать, я постараюсь найти объяснение их поступкам, даже если с точки зрения нынешнего дня они кажутся, например, жестокими.
Кошка довольно жмурилась под рукой Лады — холеное породистое создание, никогда не знавшее ничего, кроме ласки и баловства. Впрочем, сейчас ведь каждый котенок растет так, и каждый щенок. Боже ж ты мой, как далеко мы ушли от ситуации, когда банды людоедов похищали детей…
Мы молчали, и я думал о Ладе — она ведь очень похожа на мать. Я хорошо понимаю ее. Это поколение героев. Лада тоже воевала во время Освобождения, не осталась в стороне. Она строила Уральскую Дугу. Эти люди очень много требовали от себя, они отдавали себя — во имя высокой цели, для того чтобы построить вот такой мир, как наш, где даже любой котенок, не говоря о ребенке, окружен заботой и лаской, где все есть, где всем безопасно, все счастливы.
— Лада Дмитриевна, — произнес я, — как вы думаете, это неизбежно, что люди со временем вырождаются? В моем поколении никакой свет ни от кого не исходит. В самоотдаче нет нужды, мы считаем самоотдачей, если кто-то служит не пятнадцать, а тридцать часов в неделю. Космос, Океан, колонии… я был в Космосе. Это не то чтобы очень легко. Но даже близко не сравнимо с жертвами и героизмом наших предков… даже и вашего поколения. У нас просто нет такой необходимости. Оно, конечно, хорошо. Но ведь я думаю, поэтому и появляются такие теории… о неправильности ГСО, например. Люди скучают по подлинному, они хотят переворотов, хотят жить настоящей жизнью, полнокровной, сами хотят почувствовать себя бунтарями и героями. Может быть, так? И что с этим делать?
Лада встала. Подошла к прозрачной стене, глядя на сосны и озеро.
— Купальщиков что-то мало, жары нет, но тепло же сегодня. Знаете, Стас, я всегда очень любила Кузин. Но мне предложили не так давно дом… подошла очередь. И дом вот здесь, в Челябинске. На берегу озера. А я мечтала о собственном доме, да, слишком много места для меня, но ведь приезжают дети, внуки, друзья. Раньше было все время некогда. Да и сын здесь рядом работает. Может быть, я стара, Стас. Не знаю — вам нужно самому, наверное, искать ответ на ваш вопрос. Но я не вижу никакой трагедии в том, что не надо рваться и напрягаться, что можно просто жить. Бурную энергию молодости можно направить в русло науки — там всегда есть драма, напряжение, живая жилка. Можно — опять же в Космос или в Океан. Везде можно найти возможности для самоотдачи, для радостного, напряженного труда. Боюсь, упомянутая вами тоска по подлинному — это лишь неизжитая деструктивность. Назад к природе… если не начистить морду ближнему — так и жизнь пресна и скучна. Но вы салвер. Вам скучно работать?
— Мне нет, — я подошел и встал рядом с ней, — я имел дело со смертью и инвалидностью, я понимаю ценность жизни. Но я пытаюсь понять, что движет… некоторыми людьми сейчас. Вот о чем я. И вообще о нашем поколении — иногда складывается ощущение, что люди вокруг заняты собой, какими-то пустяковыми интригами, отношеньками, понимаете, о чем я?
Лада улыбнулась.
— У меня в вашем возрасте часто складывалось ощущение, что люди вокруг вообще заняты строительством коммунизма в отдельно взятой квартире. Что каждый думает только о себе, многие даже собрания коллективов и советов воспринимают как обязаловку, непонятно зачем нужную. Сейчас этого уже го