— Кажется, да, — я вспомнил Костю. Да ведь именно такие намеки он и делал в мой адрес!
— Вот. Здесь шуточка или поговорка — ну например, худая корова еще не газель. Или — курица не птица, баба не человек. Там рассказ о каких-то знакомых с намеком, что у тебя-то вот все не так. Обижаться — нельзя, глупо получится. Прямо возражать — он вылупит глаза и скажет «да я вовсе это в виду не имел», и ты окажешься параноиком. Обычно это глотают. И сам по себе каждый такой намек безвреден. Но настроение у тебя с каждым разом все портится, уверенность в себе пропадает. Ты живешь в отравленной атмосфере. Ты начинаешь нервничать, беситься — не понимая, почему, ты же не запоминаешь и не отслеживаешь эти ядовитые намеки. На что угодно — на внешность, сексуальность, профессионализм, смотря на что прицел поставлен. Может, вообще на все. На тебя как человека. На твое право существования. Начинается вторичная проблема — ты бесишься, впадаешь в депрессию, нервничаешь, реагируешь на всякие мелочи и оказываешься виноватым, а этот козел — твоей жертвой. А еще они весьма эмпатичны и умеют определять, какой намек и какой наезд будут для тебя наиболее болезненными…
— О боже! — я взялся за виски, — Илюха, наверное, ты прав. Но я одного не понимаю, зачем, зачем ему все вот это? Почему, неужели нельзя просто от человека уйти, если он не устраивает?
— Уйти! — мрачно усмехнулся Илья, — так это способ существования такой личности — найти кого-нибудь, из кого можно соки высасывать. Самоутверждение. Раз этот, рядом со мной, так плох, значит, я хороший.
— А почему же жертвы таких вампиров от них не уходят?
— А потому что вампиры — вот слово хорошее — периодически им втирают, какие они хорошие, и как спасают вампиров от одиночества и тоски. Внушают то чувство ответственности, то понимание, что не все так плохо. В итоге получается безумная любовь, страсти по Шекспиру все эти — зато не скучно… зато есть смысл жизни.
Я вдруг вспомнил Ладу Орехову. «Неизжитая деструктивность».
— Да, все сходится. Видимо, поэтому она и с работы ушла, решив, что она бездарность. Костя, видно, намекал, он это умеет. А намекал для того, чтобы стать единственным смыслом ее жизни, чтобы она поехала за ним куда угодно и перестала интересоваться работой. Она рассказывала — он боится, что она предпочтет ему работу, что она работу любит больше, чем его. Все так и есть. Только что делать — по-прежнему непонятно, — мрачно заключил я.
Илья хлопнул меня по плечу.
— Подожди. Жизнь рассудит. Это не может продолжаться вечно. А ты, если ее любишь, стой рядом и будь готов помочь.
— Ты-то откуда так хорошо все это знаешь? — спросил я. Илья помрачнел.
— Так… была у меня история, до Ленки еще. Женщина такая была — еле ноги унес. Но я про это забыл и вспоминать не хочу.
Мы вышли из кафе уже около часу ночи, а до дома я добрался к половине второго. Гости все еще где-то шлялись. Я так и не стал принимать душ, голова слегка кружилась. Сразу завалился в кровать. Закрыл глаза, и почти мгновенно, почудилось мне, раздался входной сигнал двери.
Я вылетел из кровати пулей и в одних трусах очутился в коридоре. У дверей стояла Камила. Ёжкин кот, да что же это такое?! Моя дверь их обоих прекрасно распознает, какого дьявола нужно меня будить в два… уже три часа ночи?!
Камила смотрела на меня взглядом раненого зайчонка. Гнев клокотал во мне, но выпустить его наружу при таком взгляде было немыслимо.
— Что случилось? — спросил я сухо.
— Извини, Стас, я знаю, что ты с дежурства. Я нарочно позвонила, чтобы ты проснулся. Помоги ради бога! Витя утонул…
Глава 17. Витька. Я читаю мамину книгу
Кое-как напялив штаны, я выбежал вслед за Камилой, и в этот момент уже знал, что Витька жив. Ужас первых секунд сменился очередным раздражением. Нормальные люди могли бы просто вызвать Патруль. Да и эти могли бы — в медицинских учреждениях у нас не спрашивают, где человек служит и служит ли вообще — помощь всем оказывают. Испугались они просто внимания посторонних, а вдруг местный Совет заинтересуется, поставят какой-нибудь ультиматум — мол, катитесь отсюда или идите уже в реа-центр и искать службу. В больнице же есть свой СТК — в общем, советы у нас кругом.
Для скорости я решил взять электрокат, ночью магнитные поезда ходят не так часто, на экате будет скорее, правда, сидеть на нем могут лишь двое. Но главное — добраться до Витьки. Пока мы бежали, Камила вкратце объяснила ситуацию:
— Мы на лодке катались в Юго-восточном карьере. Непонятно, что случилось! Я уже на берег вылезла, а Витька хотел еще пару кругов понарезать, лодку вроде запрограммировал, и вдруг — какой-то сбой, что ли, нос начал вот так дергаться. Я увидела, что Витька схватился за борта, и вдруг в районе кормы — взрыв, и лодка напополам. Вокруг никого нет. Что делать не знаю — взять другую лодку не получится, мы эту-то… в общем, Витя взломал там защиту. Я кричу, думаю, что наверное, взрывом задело, что он утонул… Но потом смотрю, держится за какой-то обломок и вроде плывет. Там в середине глубоко, но карьер же сам-то небольшой. Я ему помогла выбраться. Он кашлял сильно, воды наглотался, сначала вроде сознание потерял. И с ногой у него что-то, ходить не может. Я думаю, ты же салвер, посмотришь, может?
Больше всего мне хотелось высказать Камиле не в самых джентльменских выражениях, что я обо всем этом думаю. Но тут другая мысль пронзила меня, и я остановился как вкопанный.
— Взрыв? Неожиданная авария?
— Ну да…
— А до этого с лодкой все было нормально?
— Да, все нормально было. Я не понимаю! С ними же ничего такого не может произойти. Что это было, Стас?
— Бунт машин, — мрачно сказал я, — могло быть и хуже. Пошли быстрее.
Считается, что экаты имеют ограничение в 60 километров в час. Но ежели умеючи… в общем, любой подросток знает, что при желании можно разогнать и до 120. Другое дело, что днем и при обычном движении это моментально отследит патруль, и ты нарвешься. Но сейчас движения на дорогах почти нет, и у меня была уважительная причина. Я потихоньку прибавлял «газу» — не газу, конечно, это выражение осталось со времен ДВС, и вскоре ветер засвистел в ушах. Мы ехали по узкой колее, временами взлетая по эстакаде над деревьями, временами ныряя в туннель, но больше прямо по земле, огибая детские площадки, здания, спортцентры, прорезая ночные сосновые рощи, узкая направляющая с высокими бортиками — вот все, что осталось от некогда широких трасс, господствовавших в позапрошлом и еще начале прошлого века. Этих дорожек теперь хватает для индивидуального транспорта — экатов и пузырей. Учитывая, конечно, что многие передвигаются и по воздуху. В остальном все городское пространство отдано во власть пешеходов, редких, экзотических велосипедистов и всадников.
Это и хорошо — зато по колеям можно разгоняться в свое удовольствие, без помех.
Витька сидел у карьера на лавочке, положив правую ногу на сиденье. Экат мы оставили на стоянке у колеи, последнюю сотню метров по парку пришлось идти быстрым шагом. Ерш сумрачно взглянул на меня.
— Спасибо, что пришел! Вот… не знаю, как до дома добраться.
Он и дышал тяжело. Я сбросил с плеча рюкзак, достал стетоскоп. Ну конечно же, воды он вдохнул, и аспирационная пневмония явно намечалась. Затем я стащил с Витькиной поврежденной ноги ботинок, штаны он уже закатал. На голени виднелась рваная рана, но насколько я понял, кости и связки были целы.
— Жить будешь, — вынес я вердикт, — но патруль надо вызвать.
— Не надо! — горячо возразил Ерш, — я как-нибудь так. Не хочешь помогать — не надо, но не вызывай патруль!
— У тебя пневмония. А рану надо зашить. Дома я, знаешь ли, инструменты не держу. И аптеки личной у меня нет.
После некоторых переговоров Ерш выразил согласие отправиться в больницу вместе со мной. Камила подогнала от стоянки пузырь, и мы поехали в мою «двойку» — если что, конечно, придется мне перед советом отдуваться. Я этого уже не опасался — может, они мне заодно помогут избавиться от «гостей», не пользуясь неэтичными методами.
Впрочем, сейчас меня, помимо усталости и желания спать, больше волновал другой вопрос: что все-таки случилось с лодкой?
Вопрос этот был жутко неприятным. Отвратительным. Мне ведь в общем-то нравится наш мир. Вот только сегодня я радовался удачной смене, тому, что удалось помочь пациентке; кажется, у меня появился хороший друг. Я поеду с ним в августе сплавляться по Белой, а потом закончится космический срок у Вэня, и я поеду к нему в гости в Ухань, кстати, надо будет навестить там и мою однокурсницу Тэй. А потом махну в Лондон на Королевский Концерт, послушаю лучших классических музыкантов планеты, прогуляюсь по восстановленному Вестминстерскому аббатству и доеду до Ливерпуля, где живет хороший салвер, а теперь уже врач-офтальмолог О‘Нил, с которым мы вместе ловили корюшку в Ленинграде. Я счастлив. Все счастливы. Все хорошо в нашем мире — пусть и бывают проблемы, но было бы странно жить совсем без проблем.
Но теперь снова проросли сквозь эту щенячью наивную радость длинные уши старого Цзиньши. Как ни дико об этом даже думать, но вот ведь снова и снова повторяется одно и то же: кто-то будто пытается устранять инакомыслящих. Даже произнести это страшно. Витька, конечно, нонконформист, что уж говорить, и Цзиньши он читал, и со всем согласился. И отследить его антиобщественный образ жизни нетрудно. И вот он — жертва.
Я завел Витьку в приемный покой, поговорил с дежурными салверами — двумя девушками. Мой гость, неприятный случай, не хочется никого беспокоить… по-моему, вопросы у них возникли, но они из вежливости не стали ничего спрашивать. Я усыпил Витьку альфа-генератором, поставил КЦД для болевой блокады. Ввел бронхоскоп, а через него — нанокапсулы для санации легких; пока мелкие роботы разбирали в Витькиных альвеолах молекулы воды и прочей гадости, самоликвидировались вместе с ними, переходя в газообразное состояние и улетучиваясь с выдыхаемым воздухом, другие боты разыскивали и уничтожали очаги воспаления, я занялся ногой. Рану я очистил, заполнил опять же саморастворяющейся дезинфицирующей губкой и закрыл сверху псевдокожей, универсальным перевязочным материалом, отлично заменяющим натуральную кожу почти во всем. И легко отторгающимся, как только нарастет собственная кожа. На все это я поставил аппарат для сшивки, а сам проверил состояние легких и вынул интубационную трубку.