— Стас! Держись!
Боковая лестница из подвала выходила практически рядом с гостиной. Вот только Марси тут не хватало! Она-то что сделает? Нет у нас нормального оружия. Передний робот развернул стержень, и коридор до самого конца запылал и задымился. Вероятно, пули у них закончились — Гольденберг не хотел разносить весь дом; но хватает и всего остального. Передний робот переключился на Марси, задний зато выпустил в воздух с десяток сверкающих тяжей, я метался меж ними, и лазер прошил мне плечо, я вскрикнул, завизжала Марси, и я, сжавшись в комок, метнулся к ней через коридор, не уворачиваясь от хлещущих огненных тяжей. Я настиг переднего робота, прыгнул, вцепился руками, содрогаясь от электрических ударов — слишком слабых, чтобы оглушить, достаточных, чтобы от боли тело на миг перестало слушаться. Мощный пинок по шарниру — робот покачнулся, тут же снова обрел равновесие, но этого мига хватило, чтобы перехватить «шею» и рвануть ее. И я бы завалил тренажер — но сзади в затылок вонзилась огненная игла, и я схватил воздух ртом, летя в пропасть…
Ад все еще грохотал вокруг. Я собрался в комок — по лицу текла кровь, заливая глаза. Канаты-ветви вдруг стали толстыми, перехватили мои плечи, руки, я забарахтался, нанося удары ногами — но в основном мимо, робот прочно обездвижил меня, и над головой стал расти еще один толстый тяж, похожий на органику, а в конце коридора я видел второй тренажер, который надвигался на Марси — а та даже не пыталась защищаться, вжалась в стену, замерла, как кролик перед удавом, глядя на механизм огромными глазами.
Ли Морозова легко перемахнула балконную ограду. Дверь в комнату хозяин заблокировал, и код, конечно же, больше не работал — она выхватила УВП, поставленный на лазер, и аккуратно вырезала прямоугольник. Ударила кулаком — прочный ситалл упал с грохотом, даже не думая раскалываться. Ли пригнулась и пролезла в образовавшуюся дыру.
Леон Гольденберг, с зачесанной назад гривой серебряных волос, восседал в кресле посреди «малой гостиной», напоминающей зимний сад — вдоль стен кадки с пальмами. Бывший хозяин мира смотрел на Ли с легкой усмешкой. Хозяин положения — как всегда.
— Ты зря взяла сюда сына, — мягко заметил Цзиньши. В отличие от Ли, он не красил волос, седина ему шла — а вот лицо подтянул, морщин не было. В коридоре послышался треск и грохот. Лицо Ли не дрогнуло.
— Несчастный случай, — продолжал Гольденберг, — авария. С этими тренажерами беды не оберешься — сам удивляюсь, почему меня за них так ценили. Сколько спортсменов погибло по нелепой случайности! А ведь твой сын никогда не воевал, не служил в армии, он же — не мы, правда?
— Заткнись, гаденыш, — холодно произнесла Ли, поднимая УВП. В коридоре закричали.
— Что, ты будешь стрелять? Я безоружен. Ты убьешь безоружного человека? А ты знаешь, что тебе за это скажет Совет? О-о, я даже не представляю…
Руки чуть дрогнули. Выстрел был очень тихим — Гольденберг вскрикнул и согнулся. Ли шагнула к нему. Бывший геймер зажимал руками живот, из-под пальцев сочилось темное. Гольденберг застонал. Ли схватила его за шиворот, рванула с силой — экс-миллиардер мешком упал на пол.
— Ты же старая ведьма, — прошептал он, голос искажала боль, — посмотри на себя!
— Да, я старая, — Ли наклонилась над ним, — я старая и страшная, как смерть, и я пришла к тебе, гаденыш. Вспомни теперь всех, кого ты убил и замучил. Ведь ты боишься смерти, сволочь. Тебе за восемьдесят, но теперь можно жить и до ста двадцати. Ты бодрый, здоровый — тебе хочется жить.
Лицо Гольденберга покрылось холодным потом, позеленело в тусклом свете гостиной. Он тяжело дышал.
— Ранение в живот — не беда для нынешней медицины, верно? Жить хочется. Им тоже хотелось жить, Леон — всем до единого. Всем, кого ты убил, и раньше, и теперь, в бессильной злобе. Потому что ты ненавидишь все живое, и никогда, никого не любил — ни девочек, которых покупал и мучил, ни принцессу, на которой женился по расчету, ни детей, которые у тебя не родились… даже кошки у тебя нет. Потому что единственная твоя ценность — это ты сам, любимый, уникальный, неповторимый, ты готов раздавить весь мир ради себя самого. Если ты умрешь — умрет вся вселенная… конец всего…
— Твой сын… уже мертв, — прохрипел раненый, сверкая черным измученным глазом, — месть… тебе важнее…
— Это не месть, — произнесла Ли, — это санитарная очистка. Уничтожение паразитов.
Надо мной вырос невиданный еще тяж — толстый, похожий на органику, и теперь я не мог пошевелиться, я был пристегнут тремя рядами стальных канатов к центральному стержню. Вот теперь меня охватил безумный страх — и за себя, и за Марселу, очевидно, потерявшую способность к сопротивлению… но еще больше был животный ужас перед этой гибкой бессуставной рукой, вытянувшейся перед моим лицом и открывшей на конце что-то вроде дула.
Ничего. Это просто смерть. Это нормально.
На конце тяжа сверкнуло, и в грудь, голову одновременно будто воткнулись горящие копья, мир завращался вокруг них, я закричал…
И все разом изменилось. Погасли искры, потух огонь, расслабились тяжи, сковавшие меня, и я мешком рухнул на пол. Роботы были неподвижны. Марсела бросилась ко мне, склонилась, вытерла ладонью кровь с лица.
— Стаська… так долго не получалось… что с тобой?
Я сел. Правое плечо разламывалось от боли. Болела спина, руки, ноги, горели ссадины на лице. Но, похоже, ничего страшного со мной не произошло. Лицо Марси тоже пересекала кровавая ссадина.
— Что… с этими? — хрипло спросил я.
— Я связалась с ними через комм, обошла защиту и обездвижила. Это потребовало времени. Хорошо, что ты их задержал, — меня одну они просто убили бы сразу. А так… хоть пару минут, и все получилось.
Я вспомнил Марселу, замершую как кролик перед удавом. Вот только в этот момент она вела оборону, куда более эффективную, чем моя. Я потянулся к ней и поцеловал в губы. Мы бы, пожалуй, замерли так надолго, но времени совсем не было.
«Мама!»
Мы промчались по коридору уже без помех. Секундная задержка перед дверью — и та распахнулась. Мы вбежали в гостиную.
Ли Морозова замерла с пистолетом в руках над распростертым на полу Гольденбергом. Он был ранен. Марси выхватила травматик — на всякий случай.
Мама подняла голову и улыбнулась нам. Потом нагнулась над поверженным Гольденбергом, приставила пистолет к его лбу и нажала спуск.
Выпрямилась, убрала пистолет в кобуру. И глядя на нас, произнесла.
— Все, дети. Война закончилась.
Глава 21. Суд истории
Девчонки в травматологии охали и ахали — мало всех этих ссадин, электроударов, так у меня еще и плечо было прорезано лазером. Говорят, лазеры так и не нашли очень широкого военного применения в старые времена, в том числе, и потому, что раны от них — чистые, резаные, в общем, безопасные. Правда, очень болезненные все равно. Хотя могло и руку отрезать начисто, мне еще повезло.
Конечно, залатали меня еще в Штутгарте. Мы там провели целую неделю. Мама так и сказала — поезжайте домой, или, если хотите меня морально поддержать, поживите здесь в гостинице. Мы остались. Марсела сообщила на завод, что возьмет небольшой отпуск.
Сама же мама отправилась прямиком в местный ОЗ и по собственной инициативе заняла ту камеру в изоляции, которая предназначалась Гольденбергу.
Останки Цзиньши кремировал местный совет. У бывшего миллиардера из родственников остался только дядя Рей, а он не горел желанием провожать племянника в последний путь.
Вместо этого Рей приехал в Штутгарт, и мы столкнулись с ним прямо в центре ОЗ, куда пришли повидать маму.
Настоящую изоляцию ей, конечно, никто не организовывал, хотя она с некоторым мазохизмом пыталась на этом настоять. Нас всех пустили в ее камеру — небольшую квартиру с коквинером, спальней и гостиной, большой ванной с джакузи. Там только связь с субмиром была ограниченной.
Рей обнял маму.
— Леа, — сказал он с упреком, — зачем? Ну зачем ты жертвуешь собой из-за говнюка?
Мама показала широким жестом на столовый уголок.
— Садитесь, ребята. Давайте выпьем чего-нибудь.
Мы расселись вокруг стола. Мама достала бутылку рейнского вина. Дядя Рей стал разливать вино по бокалам. Мама взглянула на него.
— Ты спрашиваешь, зачем? Потому что второй раз я не хочу рисковать. Я не хочу, чтобы этот подонок сидел вот в этой камере — я лучше сама здесь посижу. С джакузи, массажем и инфопорталами. Если Евросовет решит казнить меня как убийцу — я умру с радостью, в уверенности, что моя смерть того стоила. Но ведь беда в том, что они не решат. И с Леоном не решили бы. Подумаешь, какие мелочи — написал убивающий код! Нельзя же за это жизни лишать. Да еще и доказали бы, что тут не все так однозначно. Я уже все это проходила, все знаю.
— Леа, перестань! Тогда нам попался скотина-адвокат. Сейчас мир стал более справедливым.
— И более травоядным. Пойми, Рей, мы — мастодонты. Мы должны вымереть, мы потомки эпохи, когда люди еще воевали. Сейчас для них человеческая жизнь — высшая ценность, и они судили бы Гольденберга по своей этике, и он отделался бы парой неприятностей. Устроился бы в удобном изоляте, а потом бы еще, глядишь, и на воле оказался, и даже закончил бы свои дни уважаемым коммунаром. И они в своем праве, Рей, я их не осуждаю.
Она посмотрела на нас с Марси.
— Вы тоже такие — вы не умеете убивать, и это хорошо. Все, за что мы с отцом боролись, — это чтобы люди не причиняли друг другу боли. И пусть боль душевную еще пока причиняют — а вот физическую уже очень редко, а убивать и вовсе не убивают. И это прекрасно. Но я и Гольденберг — не из этого времени. Сейчас все слишком быстро меняется. Мы не успеваем вовремя умереть. И поэтому проблему с Гольденбергом должны решать такие, как я… таких мало, их не собрать — ну так я одна должна это решить. А не вы.
— Но они и тебя будут судить по своей этике, — с упреком произнес Рей, — ты же по сути пожертвовала собой, своей репутацией, а может, и чем-то посерьезнее… ради чего? Чтобы раздавить этого клопа, который мизинца твоего не стоит. Зачем тебе неприятности из-за него?