Мама улыбнулась.
— Неприятности? Я их заслуживаю, Рей. Ты же видишь — я убийца. И даже садистка. Что бы обо мне ни рассказывали, но раньше я никогда не доходила до того, чтобы сознательно истязать человека — а вот теперь дошла.
Она сияла как медный таз. Я уже давно не видел ее такой счастливой.
— Я убийца! — повторила мама. — И пусть Европейский Совет судит меня по всей строгости Этического Кодекса и современных моральных представлений коммунаров. Пусть это я буду сидеть в комфортабельном кресле и слушать, как мой поступок обсуждают на всей планете. Пусть мне погрозят пальцем, прочитают нотацию и произнесут приговор — который в итоге скорее всего позволит мне жить той же самой счастливой жизнью здоровой, бодрой старушки, гулять с собакой, писать воспоминания, плавать, кататься на лыжах, читать… Но морально меня очень строго осудят. И поставят на вид. Так вот, Рей, я хочу сама быть на этом месте. А Гольденберг чтобы смирно лежал в урне в виде порошка. И ради этого я охотно отдам какие-то свои обязанности, которые мне и так уже по возрасту тяжеловаты. Или почести — которых мне за жизнь хватило выше головы. Нет, ребята, давайте-ка выпьем!
Она подняла бокал.
— За то, чтобы у тебя все прошло благополучно! — сказал Рей.
— Нет! — твердо ответила мама. — За нашу победу и последний выстрел на Земле. За окончание войны и вечный мир!
Как мама и предсказывала, первое слушание Евросовета прошло для нее совершенно безболезненно. Мы все поехали в Брюссель и сидели в зале, куда транслировалось заседание совета. Мама была лишь одним из вопросов сегодняшней повестки — гораздо больше времени заняли дебаты об отставании в снабжении Юго-Восточной Польши жильем, о строительстве нового стройкомбината и об открытии космопорта в Дании. По поводу мамы спорили не так уж долго. Я заметил, что членам совета как-то неудобно. Никто не рискнул осудить ее прямо. А одна из женщин — кажется, шведка по фамилии Ларссен, упорно спрашивала:
— Товарищ Морозова, может быть, все-таки вы застрелили Гольденберга в ходе самозащиты?
— Нет, — с милой улыбкой ответила мама, — я убила его сознательно. Я намеренно взяла летальное оружие, и я знала, что иду убивать. Своим помощникам я не сказала об этом и дала инструкции, в случае моей гибели, обездвижить Гольденберга и доставить в ОЗ.
— Но… зачем? — спросил высокий, вроде бы, чех, — какая была необходимость?
— Такие люди не имеют права на существование. Мне было жаль его жертв. Я знаю Гольденберга давно, он здоров психически, он социализирован, и я знаю, что убивать людей — это следствие его сознательных убеждений. Это враг. Он не имеет права на правосудие в рамках нашего гуманного мира. Он из другого мира, это классовый враг, и он должен умереть. Если он не изменился за 40 лет, он не изменится и до смерти.
— Нам трудно судить об этом, — произнесла озадаченно Ларссен, — у меня, честно говоря, суждения еще не сформированы, хотя я изучала случай перед заседанием. Я думаю, что нам нужно больше времени. Но так как товарищ Морозова добровольно подвергается изоляции и всячески содействует обсуждению ее случая, я думаю, нам не стоит причинять уважаемой… в общем-то… героине Освобождения неудобства. Я предлагаю отпустить ее домой и передать дело в Мировой Совет. Возможно, даже инициировать мировую дискуссию.
Кое-кто возражал («речь идет об убийстве, вы не забыли?»), но в итоге совет проголосовал, и мы все отправились в Кузин. У мамы, конечно, конфисковали сейф с оружием, заморозили членство в ОЗ — но в целом она продолжала вести, как выразилась сама, «жизнь счастливой старушки».
Марсела открыла глаза и улыбнулась.
— Ты что, на меня смотрел? Ты меня опять разбудил своим пронизывающим лазерным оком!
Я и вправду только что смотрел, как она спит — такая тихая-тихая, и черный завиток волос подрагивает на виске. Нестерпимо нежная оливковая кожа. Я наклонился к ней вместо ответа и поцеловал. По правде сказать, я разбудил ее уже второй раз за утро — первый раз мы проснулись в шесть. Марси потянулась ко мне, и я с некоторым опасением подумал, что этак мы сегодня и до полудня не найдем в себе сил вылезти из кровати.
Но что поделаешь? Только минут через двадцать я, наконец с кряхтением выбрался из одеяльных завалов. Марси раскраснелась, раскинулась на подушках и смотрела на меня с улыбкой.
— Все, — сказал я, — рабочий день, черт побери! Я пошел в душ.
Кровать у нас была новая — мы опять перепланировали квартиру. Я предложил было переехать в трешку — все-таки две комнаты на двух человек — это маловато. Но Марси возразила.
— Давай не торопиться. Мне кажется, нам вполне хватит этой квартиры, и тут речка, тополя… разве плохо? А потом наша жизнь все равно как-то изменится, и тогда уже будем решать. Думаю, я не вечно буду служить на «Электроне», а ты — в музее, да и потом, знаешь… а вдруг нас станет больше?
Да и то — моя квартира идеально расположена — недалеко и до «Электрона», и до больницы, и до музея, да и мама живет почти рядом. Из моей спальни мы сделали общую, а в гостиной поставили еще стол для Марселы — она много работала на дому, под столом появилось серебристое пузатое вместилище с современнейшим квантовым процессором — штука не тривиальная, но Марселе распределительная система предоставила ее по первому требованию.
Когда я вышел из душа, Марсела в голубом халате как раз уже сидела за своими мониторами, на них двигались какие-то ряды циферок.
— Марси, баня свободна!
— А-а, да. Я сейчас, — ответила она рассеянно. Я покачал головой и отправился на кухню. Та-ак… сегодня у нас будет мексиканская кухня. Тортильи…
Вспыхнул вызов. Я вывел изображение на стену. Илья.
— Приветствую героев невидимого фронта!
— Здорово, доктор Пилюлькин, — ответил я, — как жизнь?
— Нормально. Я чего звоню — у тебя как с рукой?
— Пока не так, чтобы совсем. Работать не смогу пока. Думаю, недели через две.
— Да не торопись! Найдем, кого припрячь. Посиди хотя бы месяц. Но вообще движение уже как, — получается?
— Ну я стараюсь, зарядку делаю.
— А то я нашел тут одного спеца, он в Чэнду живет. Говорят, у него парализованные через неделю вскакивают. Я с ним даже пообщался через субмир, он бы тебя без очереди принял.
— Да перестань ты, Илюха! — я достал стопку дымящихся лепешек из отверстия кухни. — Спасибо, конечно, за заботу, но не поеду же я сейчас в Китай! У меня второй семестр идет, и в музее такие дела творятся. И вообще… Все нормально и так! Лучше расскажи, что в отделении, все живы?
— Да, живы, конечно. Анварчика выписали. Вчера поступил новый мужик, 75 лет, вроде ТИА, но…
Илья начал рассказывать, я кивал, переспрашивал. Куда выписали Анвара? В каком он сейчас состоянии? А что с Инной Валерьевной? Ну и прекрасно. Все это было очень интересно, увлекательно, и по ходу я почти полностью накрыл стол. Марси все равно в душ, как всегда, спохватится и побежит перед работой — ей на смену в ВЦ к двум часам. Потом я сказал.
— Слушай, Илюха, вы же на Белую едете 2 августа, я правильно запомнил?
— Точно. Я надеюсь, ты восстановишься к тому времени.
— Я-то да, конечно. Но я хотел уточнить — ничего, если я в двойном числе явлюсь? Марси тоже хочет, и мне ее сейчас оставлять как-то…
— Да прекрасно же! И вообще моя уже мечтает с твоей познакомиться!
Мы тут же договорились о семейном вечере в парке в пятницу. Я попрощался с Ильей и пошел вытаскивать Марси из-за компьютера.
Я в принципе был готов к варианту «ой, подожди, тут такой каскад интересный пошел!» — и принести тарелку тортилий и кофе ей под локоть, а сам бы пошел читать про ГСО. Но Марси отвернулась от монитора.
— Извини, хотела быстро проверить кое-что… нет, не катит. Просто мысль в голову пришла.
— Извиняться не нужно, — сказал я строго. Марси кивнула.
— Тогда пошли есть. Ой, ты тут уже все приготовил… ты такое золото! Я чувствую себя как в сказке!
Я улыбнулся. Приятно все-таки — сделал совсем какую-то мелочь, а человек уже в полном восторге. Как легко сделать Марси счастливой! Надо сказать, раньше это было не так — она, конечно, тоже говорила «спасибо», целовала, но все-таки считала мое поведение само собой разумеющимся. Да это и есть само собой разумеющееся: то она обо мне позаботится, то я о ней. Мы оба создаем друг другу условия для работы. А как еще жить иначе? Но сейчас для Марселы любое мое движение и действие — и хотя бы то, что я не делаю обиженный вид, когда она сидит за мониторами — прямо магия и волшебство.
Мы сели завтракать. Я поставил мед, два соуса, сметану. Не совсем по-мексикански, да какая разница.
— А у нас немного по-другому тортильи делают, — сказала Марсела, — то есть что я говорю «у нас»… я же в Гватемале и не жила никогда, так, наездами бывала у родни. Но все равно вот рецепты знаю. Надо будет не забыть как-то сделать.
— Ну я тоже в Корее бывал только изредка. Это сейчас нормально.
— Кстати, надо к моим родителям смотаться… может, в сентябре? В октябре уже могут ливни начаться, будет не очень. У меня родители на море живут, покупаемся…
— Думаю, получится, — согласился я.
Мы включили новости — а то уже и чистить зубы скоро перестанем. В мире все двигалось по привычным рельсам. Все строилось, осваивалось, изменялось. Достроили на Лунной верфи новый лайнер «Бай Лон» со сверхсветом, на две тысячи мест — возить поселенцев. Заложили на шельфе Антарктиды новый подводно-плавучий город. Рекомендовали к внедрению новый метод антирадиационной очистки, успешно прошедший испытания в Европе. Шли пять новых мировых дискуссий в рамках совершенствования Этического Кодекса; очередная сессия Этической комиссии начнется через две недели. Одна из дискуссий касалась превышения полномочий члена ОЗ, знаменитой героини Освобождения Ли Морозовой. В рамках этой дискуссии выделилась ветвь, которую решено обсуждать отдельным вопросом: как эффективно и вовремя выявлять опасные для общества элементы, в частности, до сих пор недовольных сменой общественно-экономической формации элементов старого мира? Даже если таких остались единицы, речь идет о человеческих жизнях. Нельзя допускать повторения той ситуации, что сложилась вокруг ныне печально известного «Цзиньши».